Алексей Толстой в «хождениях по мукам» четырех супружеств

Писатель, литературовед, автор ряда исторических биографий Юрий Михайлович Оклянский в книге «Оставшиеся в тени» пишет:

«“Неугомонное сердце”, “нравственно-бытовой роман в двух частях, сочинение графини A. Л. Толстой”, появившийся в книжных лавках Петербурга в начале 1882 года, снова возвращает нас ко времени, когда Александра Леонтьевна, сломленная первой неудачной попыткой отстоять любовь, в отчаянии старалась примирить непримиримое. Усложненная интрига романа, помимо художественной, выполняет еще и другую функцию: она маскирует второй, личный “адрес” произведения. Не меньше, чем к читателю, роман обращен автором к самой себе. Это не столько стремление с новых духовных высот осмыслить в художественных образах пережитое, как обычно бывает в автобиографических произведениях, сколько попытка на ходу вглядеться в “зеркало”, разобраться в личных страданиях и мытарствах, исход которых самой еще далеко не ясен. В романе одновременно и формулируются убеждения, которые сама Александра Леонтьевна вскоре противопоставит суждениям о себе фарисейской официальной морали. И, вызванная тогдашним душевным кризисом, еще в большей степени звучит в нем идея примирения, следования абстрактному нравственному долгу. Этим и объясняется та готовность, с какой граф Николай Александрович поспешил издать этот написанный в несколько месяцев огромный, в пятьсот страниц печатного текста, роман. Эпиграфом к “Неугомонному сердцу” были поставлены строки Некрасова: “Ключи от счастья женского, от нашей вольной волюшки, заброшены, потеряны у Бога самого”. И роман, стало быть, претендовал на ответ, в чем же состоит счастье честной, мыслящей женщины из так называемого образованного общества, которое в данном случае почти отождествлялось с обществом дворянским.

Вера Михайловна Медведовская испытала разные дороги к женскому счастью. Полюбив Исленева, разделяя его общественные убеждения, героиня должна сделать выбор. Но Вера не хочет счастья, основанного на страданиях других. Она не может оставить князя, к которому не испытывает ничего, кроме жалости. Долг велит ей быть с князем, для которого после случившегося с ним паралича “исчез смысл всей его жизни – возможность наслаждаться”, и он сделался “ни для чего не годной тряпкой”. А любить она продолжает Исленева, надеясь, что “сердце угомонится же когда-нибудь, заснет для личного счастья”».

В реальности все еще более жестко. Александра Леонтьевна написала Николаю Александровичу суровое письмо:

«Целую зиму боролась я, стараясь сжиться вдали от любимого человека с семьей, с вами. Это оказалось выше моих сил. Если бы я нашла какую-нибудь возможность создать себе жизнь отдельно от него, я бы уцепилась за эту возможность. Но ее не было. Все умерло для меня в семье, в целом мире, дети умерли для меня. Я не стыжусь говорить это, потому что это правда, которая, однако, многим может показаться чудовищной… Я ушла второй раз из семьи, чтобы никогда, никогда в нее больше не возвращаться… Я на все готова и ничего не боюсь. Даже вашей пули в его сердце я не боюсь. Я много, много думала об этой пуле и успокоилась лишь тогда, когда сознала в себе решимость покончить с собой в ту минуту, когда увижу его мертвое лицо. На это я способна. Жизнь вместе и смерть вместе. Что бы то ни было, но вместе. Гонения, бедность, людская клевета, презрение, все, все только вместе. Вы видите, что я ничего, ничего не боюсь, потому что я не боюсь самого страшного – смерти…»

Но граф Николай Толстой не сдавался. Он придумывал новые и новые способы вернуть жену. Не получилось лаской, пробовал шантажом с помощью детей. Обычно в подобных случаях матери запрещают видеться с ними, но тут не было заметно желания Александры Леонтьевны видеть деток. И граф придумал иной способ. Он отправил детей к бабушке и дедушке – родителям беглянки.

Но это нанесло удар не только по детям, но и по отцу и матери Александры Леонтьевны. Ее отец, помещик Тургенев, впоследствии с горечью вспоминал о том, как реагировала восьмилетняя дочка Лили:

«Лили окончательно сразила бабушку и уложила ее в постель таким вопросом: “Бабушка, скажи, не мучай меня, где мама? Верно, она умерла, что о ней никто ничего не говорит”».

Мать писала дочери суровые письма, стыдила ее, убеждала, что надо вернуться к мужу. Все тщетно. В ответ Александра Леонтьевна писала:

«Вы будете бранить и проклинать меня, опять умоляю вас не проклинать меня перед детьми. Это говорю не ради меня, а ради них. Для них это будет вред непоправимый. Скажите, что я уехала куда-нибудь, а потом со временем, что я умерла. Действительно, я умерла для них…»

Выражение «не ради меня, а ради них» весьма отдает цинизмом. Правда, она попыталась пояснить свой поступок, написав графу:

«Детей я Вам оставила потому, что я слишком бедна, чтоб их воспитывать, а Вы богаты».

Дети не помогли вернуть жену, и тогда граф обещал убить Бострома. Когда и это оказалось безрезультатным, заявил, что покончит с собой, и даже составил завещание:

«Во имя Отца и Сына и Святого Духа, Аминь. Пишу я эту мою последнюю волю в твердом уме и памяти. В смерти моей не виню никого, прощаю врагам моим, всем сделавшим мне то зло, которое довело меня до смерти. Имение мое, все движимое и недвижимое, родовое и благоприобретенное, завещаю пожизненно жене моей, графине А. Л. Толстой, с тем, однако, условием, чтобы она не выходила замуж за человека, который убил ее мужа, покрыл позором всю семью, отнял у детей мать, надругался над ней и лишил ее всего, чего только может лишиться женщина. Зовут этого человека А. А. Бостром. Детям своим завещаю всегда чтить, любить, покоить свою мать, помнить, что я любил ее выше всего на свете, боготворил ее, до святости любил ее. Я много виноват перед ней, я виноват один во всех несчастьях нашей семьи. Прошу детей, всей жизнью своей, любовью и попечением, загладить, если возможно, вины их отца перед Матерью.

Жену мою умоляю исполнить мою последнюю просьбу, разорвать всякие отношения с Бостромом, вернуться к детям и, если Богу угодно будет послать ей честного и порядочного человека, то благословляю ее брак с ним. Прошу жену простить меня, от всей души простить мои грехи перед ней, клянусь, что все дурное, что я делал, – я делал неумышленно; вина моя в том, что я не умел отличать добра от зла. Поздно пришло полное раскаяние… Прощайте, милая Саша, милые дети, вспоминайте когда-нибудь отца и мужа, который много любил и умер от этой любви…»

Получилась вот этакая театрализованная попытка разжалобить беглянку. Сводить счеты с жизнь он не только не собирался, но уже продумал и дальнейшие действия. Объявил, что его жена, графиня Александра Леонтьевна Толстая, страдает душевной болезнью, вследствие чего, не ведая, что творит, бросила мужа и троих малолетних детей и убежала к любовнику.

Он просил власти изловить ее и вернуть в дом к детям, которые тоскуют по ней.

17 июня 1882 года уездный исправник докладывал по инстанции:

«Конфиденциально. Его превосходительству господину Начальнику Самарской губернии.

Рапорт.

Во время отсутствия моего по делам службы из г. Николаевска получен был помощником моим от Предводителя Дворянства г. Акимова пакет № 52 с вложением письма на мое имя, в котором излагалось следующее: “Дворянин, отставной Штаб-Ротмистр граф Толстой заявил, что жена его, беременная и душевнобольная, Александра Леонтьевна графиня Толстая увезена из Самары в Николаевск насильственным образом и содержится под замком у Председателя Уездной земской Управы Бострома, который всех посланных от графа Толстого встречает с револьвером в руках и таким образом лишает возможности взять графиню обратно и доставить ей медицинскую помощь как душевнобольной, и что необходимо принять законные меры к охранению ее, и надобности, чтобы она никуда не скрылась из Николаевска…”

Помощник мой, желая убедиться в справедливости сделанного заявления, на другой же день (7 июня) отправился в квартиру г. Бострома, где никаких признаков, сохраняющих графиню, он не видел, хотя входная дверь квартиры, по заведенному порядку в Николаевске, была изнутри заперта на крючок, отомкнутый лично Бостромом, без револьвера в руках. Просидевши у него более часу – помощник мой ничего особенного не заметил, что бы указывало на стеснение свободы графини, которая сидела в соседней комнате. Принимать какие-либо меры и воспрепятствовать ее выезду из Николаевска он считал неудобным и неуместным…

Вид г. Николаевск (Самарская губерния)

Со своей стороны, я должен заявить, что в последних числах мая месяца (28 или 29-го) я лично был у г. Бострома и беседовал с гр. Толстой несколько часов сряду… Я застал графиню в зале читающей газеты в совершенно спокойном состоянии… Все время графиня была в хорошем расположении духа; сказать что-либо о причиняемых ей стеснении и душевной ее болезни – я положительно считаю себя не вправе, по убеждению моему, никаких данных к тому не имеется».

Снова ничего не вышло. Но главное событие было еще впереди, событие, которое уже могло завершиться судом и каторгой.