Алексей Толстой в «хождениях по мукам» четырех супружеств

И она уехала к мужу, а Толстой отправился на юг с женой, отношения с которой были так себе – просто никакие. Нет, они не ссорились, им стало неинтересно вместе. В конце концов Софья заявила:

– Хочу в Париж. Здесь мне скучно, тошно…

Не сказала «поехали в Париж», а именно – «хочу», то есть одна.

Алексей Толстой не возражал.

Простились сухо.

Толстой сказал:

– Я чувствую, что ты уезжаешь от меня навсегда.

Но сказал эту фразу, долженствовавшую быть грустной, совсем без грусти.

Подумал ли он в те минуты, когда остался один, о Наталье Крандиевской? Возможно, да только вокруг было столько молодых красивых барышень, ведь курортный сезон входил в свою силу.

В одиночестве он пребывал недолго. Вскоре к нему приехала юная балерина Маргарита Кандаурова. Он был давно и страстно влюблен в нее, о чем Софья Дымшиц, покинувшая его в Крыму, впоследствии совершенно спокойно вспоминала.

Вот запись из воспоминаний Софьи Дымшиц:

«В 1915 году у Алексея Николаевича были новые тяжелые переживания. Маргарита Кандаурова, предмет его страстного увлечения, отказалась выйти за него замуж. Я считала, что для Алексея Николаевича, несмотря на его страдания, это было объективно удачей: молодая, семнадцатилетняя балерина, талантливая и возвышенная натура, все же не могла стать для него надежным другом и помощником в жизни и труде».

М. П. Кандаурова

Но вот все переменилось. Они вместе в Коктебеле, в сказке. Сближение произошло стремительно. Толстой сделал предложение, и Маргарита согласилась стать его женой. Отчего же нет? Тридцатилетний перспективный, уже получивший известность литератор – хорошая партия.

Быть может, они бы к осени уже действительно стали мужем и женой, но 1 августа 1914 года поломало многие судьбы.

Толстой поспешил в Москву. Оттуда он написал своему отчиму Бострому:

«Сейчас все интересы, вся жизнь замерла, томлюсь в Москве бесконечно, и очень страдаю, потому что ко всему люблю девушку, которая никогда не будет моей женой… Я работаю в “Русских ведомостях”, никогда не думал, что стану журналистом, буду писать патриотические статьи. Так меняются времена. А в самом деле я стал патриотом. Знаешь, бывает так, что юноша хулит себя, презирает, считает, что он глуп и прыщав, и вдруг наступает час, когда он постигает свои духовные силы (час, которому предшествует катастрофа), и сомнению больше нет места. Так и мы все теперь: вдруг выросли, нужно делать дело – самокритике нет места – мы великий народ – будем же им».

Эти мысли мы находим в романе «Хождение по мукам». Вспомним размышления Ивана Ильича Телегина о величии России, о непобедимости русского народа.

Но почему же Толстой написал, что юная девушка никогда не будет его женой? Ведь она дала согласие выйти за него замуж?

Только ли война тому причиной? Да, война все всколыхнула, но ко всему привыкают люди. Они так же любят, ревнуют, женятся, ссорятся, разводятся. Ведь в войнах прошлого зачастую вдали от фронта долгое время сохранялась почти что прежняя жизнь, и нарушали ее разве что потоки раненых, лазареты, госпитали. Указывали на то, что идет война, большое количество военных, часто встречающиеся на улицах колонны войск.

Но так же работали театры, рестораны и прочие заведения, которые привычны для времени мирного и подчас удивительны для времени военного.

И кто-то из завсегдатаев ресторанов, поднимая бокалы и произнося тосты, не относящиеся к событиям, даже не задумывался о том, что, быть может, в тот момент, когда раздавался звон бокала о бокал, где-то далеко, на фронте, уже не со звоном, а с грохотом разрывался снаряд, и в момент хмельной здравицы в честь кого-то восседавшего в кресле за белоснежной скатертью обрывалась чья-то жизнь в открытом непогодам окопе.

Знаменитый русский философ Иван Александрович Ильин писал в 1915 году: «Война вторглась неожиданно в нашу жизнь и заставила нас гореть не о себе и работать не на себя. Она создала возможность взаимного понимания и доверия, она вызвала нас на щедрость и пробудила в нас даже доброту… Война несет людям духовное испытание и духовный суд».

На Дворцовой площади. 1914 г.

Так восприняло русское общество, точнее культурный слой русского общества, начало Первой мировой войны.

Дневники Прасковьи Мельгуновой-Степановой (1882–1974), супруги историка и издателя С. П. Мельгунова, работавшей в годы войны в госпитале, в 1922 году вместе с мужем высланной из России, дают картину происходящего.

Война еще не началась, но дыхание ее уже чувствовалось в Москве.

«22 июля. Москва имеет странный вид: на Тверском бульваре стоят взятые в мобилизацию телеги под конвоем; на Патриарших прудах – артиллерийский обоз; всюду солдаты или запасные, которых толпами гонят; видела сегодня на Покровке запасных, загоняемых в IV мужскую гимназию».

А уже 4 августа в дневниках говорится о «Воззвании градоначальника об устройстве частных лазаретов». О том, что уже много раненых и «стоят в вагонах с 1 часа ночи до 8 ч. утра, ожидая разгрузки».

В дневниках очень много о госпиталях, лазаретах, об огромном количестве раненых, нахлынувших в Москву.

Именно в этих тяжелых условиях и Наталья Васильевна Крандиевская, как и многие женщины, пошла работать в лазарет.

Показано то лицо войны, на которое часто закрывались глаза.

«23 августа

С. (муж Прасковьи Сергей Мельгунов. – Н.Ш.) был вчера на заседании Пироговского общества. Оказывается, полная дезорганизация царит везде. В Москву уже привезли 35 000 раненых: 5000 из них отправлено дальше, 10 000 кроватей приготовил город, а больше ничего нет. Вчера ждали 1000, а привезли 6–8 тыс. – девать некуда: свалили в университете Шанявского на полу на соломе: город ссорится с Земским союзом, не знают ничего, отказывают, говоря, что не от них зависит. Ссорятся за первенство… Хорошо работают только добровольцы-студенты на вокзале, даже комендант относится к ним с почтением. Ничего не готово».

Показан патриотический подъем, выраженный и в милосердии:

«…в Управе стоят столько желающих взять раненых на дом и не могут добиться ордеров в больницы, без которых раненых не выдают, а тянется это без конца. Когда дадут раненого, то берут обязательство, что его одного не будут пускать на перевязку и не выпускать на улицу, т[ак] ч[то] держать их у себя надо, вроде как под арестом – не очень-то это приятно и очень затруднительно. Вообще город ставит массу затруднений и злится. Ему отпущено 38 миллионов на помощь раненым, а он все старается даром спихнуть раненых, но когда что-нибудь наконец дает, приходится благодарить…»

«На Высших женских курсах больные свалены и лежат без всякой помощи, а в устроенные лазареты их не дают, и когда люди идут предлагать свои услуги – им говорят: «у нас довольно». Малинин расписал царю, что у города 50 000 коек готово и будет 200 тысяч, а на деле из 35 000 разместили только 10 000».

И везде одинаковое положение. В военном госпитале на Екатерининской площади: «на 600 раненых там восемь сестер и три доктора, перевязочного материала нет, белья нет, одеял и кроватей нет – ничего нет. Воровство идет вовсю – шлют 1000 простыней, приходит 500 и т. д., пакля вместо ваты… Хочу перейти туда».

В те дни произошло важное событие.

«9 сентября

«Третьего дня (то есть 7 сентября. – Н.Ш.) С. был на интересном заседании писателей, ученых, общественных деятелей и артистов, собравшихся с целью выразить протест против немецких зверств. Заседание открыл Ю. Бунин, заявив, что его брат, Иван, составил воззвание к русскому народу или ко всем, и что все собравшиеся, конечно, не могут молчать и должны подписать. Южин, председатель, предложил всем высказаться – молчание. Тогда С. сказал, что раньше, чем обсуждать, надо знать воззвание и попросил его прочесть. Иван Бунин прочел лирическое воззвание, написанное от имени писателей, артистов и художников, написал воззвание с протестом против жестокостей немцев».

«То, чему долго отказывались верить сердце и разум, – говорится в воззвании, – стало, к великому стыду за человека, непреложным: каждый новый день приносит новые страшные доказательства жестокостей и варварства, творимых германцами в той кровавой брани народов, свидетелями которой суждено нам быть, в том братоубийстве, что безумно вызвано самими же германцами ради несбыточной надежды владычествовать в мире насилием, возлагая на весы мирового правосудия только меч».

Иван Алексеевич далее отмечал, что немецкие солдаты «как бы взяли на себя низкую обязанность напомнить человечеству, что еще жив и силен древний зверь в человеке, что даже народы, идущие во главе цивилизующихся народов, легко могут, дав свободу злой воле, уподобиться своим пращурам, тем полунагим полчищам, что пятнадцать веков тому назад раздавили своей тяжкой пятой античное наследие: как некогда, снова гибнут в пожарищах драгоценные создания искусства, храмы и книгохранилища, сметаются с лица земли целые города и селения, кровью текут реки, по грудам трупов шагают одичавшие люди – и те, из уст которых так тяжко вырывается клич в честь своего преступного повелителя, чинят, одолевая, несказанные мучительства и бесчестие над беззащитными, над стариками и женщинами, над пленными и ранеными…»

Мнения разделились, являя гнилость интеллигенции. Одни поддержали, заявляя, что «наша армия должна на штыках нести это воззвание!» и «воздав великую хвалу таланту Бунина», другие стали юлить и крутить, сокрушаясь, говоря словами Мельгуновой, что вот «если бы был жив Толстой, он бы сказал свое слово, и его услышали бы все, но, к сожалению, среди нас “нет Толстых” и “все мы вместе не можем составить Толстого”, поэтому он предложил бы говорить в воззвании не о немецких зверствах, а о зверствах вообще, о зверствах войны со всех сторон». Это визжали те, кто поздравлял японского императора с победой над Россией, те, кто втайне желал поражения своей Родине и свержения существующего строя, а затем, вкусив исполнения своих желаний, спешно бежал за границу.

В одном из лазаретов. Москва

Кстати, муж Мельгуновой, по ее словам, выступил за разоблачение немецких зверств, заявив, что «воззвание… должно быть обращено ко всем».

«Он подошел к вопросу с исторической точки зрения, сослался на исследование комиссии Карнеги о Балканских зверствах, где так блестяще опровергаются свидетельства очевидцев, и выставил два пункта, разрешив которые можно выступить с воззванием: 1) доказательство зверств немцев и 2) уверенность в истине того, что русские этого не делают».

Есть в дневнике Мельгуновой и очень актуальные факты. Обратите внимание…

«10 сентября. Штрауса в Берлине лишили места директора консерватории за то, что он был против изгнания музыки враждебных держав». Правильнее – стран, ибо держава в мире одна – Россия.

Тут нужно сделать небольшое отступление, чтобы разобраться с самим происхождением слова «держава» и его значением…

Держава – понятие духовное и вытекает из словосочетания: «Удержание Апостольской Истины». На планете Земля есть только одна страна, одно государство, которое имеет великое предназначение, данное Самим Создателем, – «Удержание Апостольской Истины». Это государство – Россия. И только России Всевышним дарована праведная «власть от Бога» – православное самодержавие. Только Русский Государь именуется Удерживающим. С изъятием из среды Удерживающего наступает, как учит Церковь, хаос. Только Россия является Удерживающей на Земле. Если бы темные силы сумели (что, конечно, невозможно и никогда не случится) изъять из среды (с планеты Земля) Россию, мир бы немедленно погиб в наступившем хаосе и кровавой смуте.