Конец времен

ГЛАВА 52

Мне придется рассказать этим людям о срочной эвакуации, а это усложняет ситуацию. Я хотела быстро шепнуть эту новость Оби, который бы принял необходимые меры, но… за меры теперь отвечаю я.

Пара беженцев помогает собрать остальных на школьном дворе. Мне впервые не важно, что я стою на открытом пространстве и веду себя очень шумно — охота начнется только с закатом. Несмотря на приличный отток сопротивленцев, двор забит под завязку. Мы успели перехватить и тех, кто как раз покидал лагерь.

Я могла бы просто поговорить с несколькими людьми, а те с другими и… Но это чревато массовым психозом: никто не поймет, что происходит — глухой телефон неважный осведомитель. Уж лучше потратить двадцать минут на последнее культурное собрание вменяемого человечества и лично рассказать о том, что нас ждет.

Я забираюсь на обеденный стол уличного кафетерия, и делаю это медленно, хотя знаю, что надо спешить. Но в словах «вы скоро умрете» скрыт мышечный паралитик — двигаюсь я с трудом. Половина присутствующих, если не больше, будет мертва к рассвету.

А обилие трупов, оставшихся на траве, еще больше нагнетает обстановку. Но смысла затягивать этот момент нет. И притворяться, что масса людей не будет убита к утру — тоже пустая затея.

Я прочищаю горло, прикидывая, как изложить подобную новость.

Но начать выступление не успеваю — от парковки к нам приближается группа людей. Это измазанные сажей Тру и Тра с дюжиной борцов за свободу. Они в ужасе смотрят на мертвые тела, разбросанные по земле.

— Какого черта? — морщит лоб Тру. — Что происходит? Где Оби? Нам надо его увидеть.

Тишина. Все, видимо, ждут, что слово возьму я.

— На лагерь напали в ваше отсутствие. — Как рассказать им всё? Я облизываю губы. — Оби… — В горле пересыхает.

— Что Оби? — кажется, Тра догадывается, что я сейчас скажу.

— Он не выжил…

— Что?! — переспрашивает Тру.

Бойцы оглядываются на людей, будто ждут всенародного подтверждения.

Тру медленно качает головой — стадия отрицания.

— Нет, — выдыхает один из борцов за свободу. Он делает шаг назад. — Нет…

— Только не Оби, — другой мужчина закрывает лицо чумазыми ладонями. — Только не он.

Все глубоко потрясены.

— Он собирался вытащить нас из этого дерьма, — злится тот, что вздыхал. — Этот мерзавец не мог умереть. — Говорит он едко, но лицо его морщится, как у хнычущего мальчишки. — Просто не мог.

Я в шоке от их реакции.

— Успокойтесь! — велю я им. — Вы никому не поможете, если…

— Всё! — перебивает меня боец. — Мы и так никому не можем помочь! Даже самим себе. Мы не способны вести за собой человечество. Без Оби всему конец….

Он озвучил то, что крутилось в моей голове. Но меня все равно злит, что он так легко сдается.

— У нас есть структура командования, — пожимает плечами Мартин. — Заместитель Оби встанет у руля.

— Оби оставил вместо себя Пенрин, — говорит женщина, помогавшая мне с ранеными. — На последнем дыхании так сказал! Я стояла рядом и слышала.

— Но заместитель Оби…

— Нет времени спорить, — восклицаю я. — Мы в опасности! На закате ангелы откроют охоту и убьют любого, кто подвернется им под руку.

Я готова к ужасу, крикам и панике, но никто не кажется удивленным. С этими людьми обошлись более чем жестоко, они ранены и сломлены; стоят тут в своем тряпье, голодные и худые, грязные и побитые, смотрят и ждут, что я скажу куда им идти, что делать и как быть.

Эта картина — полная противоположность блеску и мишуре ангельских сборищ, совершенным телам, силе. У нас тут увечья и шрамы, мы хромаем, боимся и плачем. Наши глаза — окна в миры отчаянья.

Меня накрывает волной безудержной ярости. Идеальные ангелочки, самые-самые во вселенной. И чего они к нам привязались? Почему не оставят людей в покое?! Слышат они лучше, видят они больше, и чего не коснись — умницы и мастера. Но это не значит, что мы — мусор.

— Охоту? — спрашивает Тру. Он смотрит на перепачканного сажей брата. — Так вот, что они делают!

— А что они делают? — настораживаюсь я.

— Отрезают нас огнем от материка. Сбежать можно только по воздуху или воде.

— Камеры засекли дым, — поясняет Тра. — Мы поехали проверить в чем дело и затушить огонь, но потратили кучу времени на то, чтобы скрыться от ангелов. Пожар вышел из-под контроля. Мы вернулись с докладом для Оби, а…

Плохи наши дела.

Землетрясения разрушили мосты, лодок у нас мало, самолет еще надо найти, и даже тогда убраться отсюда успеют совсем немногие. Полуостров полон людей.

Раз до заката ангелы не придут, время бежать есть. Это если они действительно не придут.

— Огонь распространяется в направлении севера, — говорит Тру. — Нас будто сгоняют в кучу, отрезая пути к отступлению.

— Так и есть, — соглашаюсь я. — Сбивают нас в стадо. Им же нужно на кого-то охотиться.

— И что, покоримся судьбе? — кто-то кричит из толпы. — Просто дождемся смерти?

— Неужели, все что мы можем — это прятаться и молиться, чтобы нас не нашли? — В голосе слышится гнев.

Начинается галдеж: все спорят, перебивая друг друга.

И тут раздается смущенный возглас:

— Заберет ли кто эту девочку?

Все оборачиваются на того, кто задал вопрос. Худой мужчина с перебинтованной рукой и плечами. Рядом с ним две малышки лет десяти.

Мужчина прячет одну за спину, а вторую подталкивает вперед.

— Я не смогу кормить ее и защищать, если снова придется скитаться.

Обе девочки разражаются слезами. Та, что за спиной, напугана не меньше той, что прошла в толпу.

Кто-то глядит на нее с состраданием, кто-то приходит в ужас, но даже те, кто сочувствует, не спешат брать ответственность за беспомощного ребенка. За порогом лагеря Сопротивления все либо охотники, либо жертвы — слишком опасное время.

Но не каждого тронула эта сцена. Есть и такие, кто изучает малышку холодными липкими взглядами. В любую секунду один из них может поднять руку…

— Вы бросаете дочь? — Я потрясена.

Мужчина качает головой.

— Ни за что! За кого вы меня принимаете? Эта девочка — дочь моего приятеля, мы поехали в Калифорнию на каникулы и взяли ее с собой. Это было как раз накануне Нашествия.

— Что ж, значит теперь вы одна семья, — говорю я сквозь зубы.

Растерянный отец оглядывает лица собравшихся.

— Я не знаю, что еще делать! Мне ее не сберечь, не прокормить… Ей будет лучше с кем-то еще. Или я просто ее оставлю. Мне нужно заботиться о семье. — Мужчина прижимает к себе родного ребенка, пряча ее от любопытных взоров. Девочка горько плачет.

— Она тоже твоя семья, — цежу я, дрожа от гнева.

— Слушайте, я старался! Все это время! — кричит отец. — Но больше так не могу. Я не знаю, как выживу сам и как защищу дочь. У меня опускаются руки. Я иду на крайние меры, чтобы спасти себя и своих близких.

Себя и своих близких.

Я вспоминаю мужчину, которого Пейдж нашла в магазине. Что случилось с людьми? Если мы разругаемся и разойдемся в разные стороны, то скоро и сами будем лежать в темноте, и никто нас не найдет, не предложит свою помощь. Мы будем медленно умирать, а потом нас просто съедят.

У того мужчины осталось только одно — карандашный рисунок ребенка, которого он любил. И тут я понимаю: этот мужчина, его дитя и моя сестра — звенья одной цепи, части большой паутины, имя которой семья. Вот что спасло мужчину от острых зубов Пейдж. Вот что напомнило ей о том, что нельзя сдаваться, что надо бороться за человечность.

Наконец я поняла, что Оби пытался сказать. Эти люди — уязвимые, вздорные, невыносимые люди — тоже моя семья. Я готова его проклясть за то, что он вызвал во мне эти чувства. Мне хватало проблем с мамой и Пейдж. Но я не могу спокойно смотреть на то, как люди, мои люди, ссорятся и разделяются, умирают и рвут друг друга на части в процессе.

— Мы тоже твоя семья. — Я повторяю слова Оби. — Ты не один. И ее мы тоже не бросим. — Я киваю в сторону дрожащей от страха девочки: она стоит посреди двора и никто к ней не подходит. — Сделай вдох. — Так со мной говорил отец, когда я срывалась и психовала. — Успокойся. Мы справимся с этим.

Люди глядят на меня, затем на остатки Сопротивления. На их лицах сотня эмоций.

— Вот значит как, да? — начинает один из борцов за свободу. — А кто же спасет нас? Кому хватит сил и безрассудства объединить народ, в то время как мы расшибаем лбы о врага, которого не победить?

Ветер треплет одежду на мертвецах.

— Я.

Неужели я это сказала? Не только сказала — поверила.

Никто надо мной не смеется, но эти пристальные взгляды… и пауза довольно затянулась.

Я пожимаю плечами. Говорить о себе как-то неловко, но надо.

— Я знаю об ангелах больше, чем кто-то из ныне живущих. И у меня есть… — Ах да, Мишутки-то больше нет. — Я подружилась… — С кем? С Раффи? Или Хранителями? Они же сегодня будут на нас охотиться. — Что ж… мне повезло с семьей.

— Мозги и семья, — резюмирует мужчина с глубоким порезом на голове. — В этом твоя суперсила?

— Мы можем пойти каждый своей дорогой и умереть в одиночку. — Мой голос становится тверже, тон холоднее и жестче. — Или останемся вместе и примем последний бой.

Я поведу за собой сопротивленцев Оби. Вернее, то, что от них осталось. Хочу я того или нет.

— Мы не станем бежать по углам и не станем играть в прятки, мы объединимся. Сильные и здоровые помогут слабым и искалеченным. Мы поищем самолеты, соберем все лодки в пределах залива и начнем переправлять людей на другой берег, в округ Марин. Нам нужны добровольцы, чтобы вести катера или грести на веслах.

Самолеты, конечно, есть — рядом аэропорт — но вряд хотя бы один можно поднять в воздух. С пилотами напряженка. К тому же небо во власти ангелов — все побоятся лететь. Лодки — другое дело. И управлять ими проще.

— До заката мы не успеем, — говорит кто-то в толпе.

— Вы правы, — киваю я. — Но мы сделаем столько рейсов, сколько будет возможно. Пока одних эвакуируют — другие займутся диверсией.

— Да кто на это пойдет?

Немного подумав, я отвечаю:

— Герои.