Воитель

— Но их можно изменить, и иногда они просто предупреждают о том, чего следует избегать.

Азазель покачал головой.

— Ты упрямый ублюдок, не так ли?

— Я понятия не имею, ублюдок я или нет.

Смех Азазеля был коротким и невесёлым.

— По формальному определению, думаю, что мы определённо подходим под этот термин. Если ты говоришь о характере, то в этом нет никаких сомнений.

Михаил был не в настроении для интеллектуальных игр Азазеля, так же, как и не оценил его невероятно хорошее настроение. Азазель, которого он знал, был резок и циничен, даже когда он был соединен со своей любимой Сарой. И всё же появление демона в его жизни сделало его почти сангвиником. Это раздражало Михаила.

— То, что твоё презренное пророчество превратило тебя в отвратительно сентиментальное создание, вовсе не означает, что моё будет столь же великодушным. И если это так, то мы все будем в беде. Если я начну смотреть на мир с этой дурацкой улыбкой на лице, армия Уриэля наверняка уничтожит нас. Во мне заключена наша последняя надежда, лучшая надежда победить их, и единственная причина, по которой я согласился на этот нелепый фарс, заключалась в том, что все вы были убеждены, что мы не сможем победить, если я не приведу её сюда.

Азазеля, казалось, ничуть не смутил его яростный отпор.

— А ты не столь же убежден в этом? Тогда почему согласился?

— Всё просто. Я понимаю, что такое война и сражение. Если мы верим, что победим, мы победим. Если присутствие Виктории Беллоны убеждает вас в нашей победе, тогда я с радостью смирюсь с ней, просто чтобы дать нам это преимущество.

Азазель холодно взглянул на него.

— Сомневаюсь, что в этом есть что-то радостное. Ты можешь унести её обратно, если действительно считаешь, что её присутствие здесь бесполезно.

— Я не могу, графиня убьёт её.

— И с чего вдруг тебя это заботит?

— Не знаю, — отрезал Михаил.

— Тогда…

— Оставь меня в покое, Азазель, мне помимо этого забот хватает.

Между ними повисло молчание, а затем Азазель кивнул.

— Нам лучше пойти внутрь. По-видимому, они уже готовы к встрече с нами.

Михаил бросил последний тоскливый взгляд на океан. Он не мог избавиться от ощущения, что вот-вот сделает шаг, который изменит всю его дальнейшую жизнь, шаг, к которому его принуждали.

Но всё его существование было связано с долгом и честью, с борьбой за то, что было правильным. Жертвоприношение ничего не значило — не было никакой причины, по которой это конкретное жертвоприношение должно было быть чем-то иным, кроме ещё одного раздражительного факта. Он женится на ней. А потом посадит её в самый дальний угол дома и вернётся в тренировочный лагерь, никогда больше её не увидев.

— Я готов, — сказал он, повернувшись спиной к океану и посмотрев на странное здание, в котором веками жили Падшие. — Время пришло.  * * * 

ОНИ ОДЕЛИ МЕНЯ В СТРУЯЩУЮСЯ БЕЛУЮ ОДЕЖДУ, сняли с меня чёрную водолазку и брюки, распустили мои длинные чёрные волосы. Женщина по имени Элли болтала без умолку, её мягкий, успокаивающий голос помог мне немного снять напряжение. Корона из полевых цветов, которую они надели на меня, была нелепой, но хватило одного взгляда в зеркало, чтобы я удержалась и не сорвала её. Я не была богиней Боттичелли, поднимающейся из моря, но с чёрными волосами, струящимися по моей бледной коже, я была не так уж плоха. Я не хотела думать, почему это так важно. Вероятно, это не более чем естественное тщеславие. Однако тщеславие никогда раньше не имело для меня значения, даже когда я думала, что Йоханн любит меня. До того, как он доставил меня к Педерсену и засунул в свой карман приличное вознаграждение.

Женщины провели меня через широкие коридоры в сад, где нас ждали десятки людей в таких же одеждах, и я старалась не обращать внимания на то, как сжимается мой желудок.

Пока я не увидела своего будущего мужа.

Он стоял в конце пути, его лицо было холодным и спокойным. У этого человека было такое привлекательное лицо. Ангел. Кем бы он ни был. Изысканно красивый. Удивительно холодный.

В ярком солнечном свете я впервые отчётливо разглядела его. Он был одет в белое, как и все остальные, в свободную открытую рубашку, хотя и закатал рукава, как будто даже так называемая свадьба требовала тяжёлой работы. Я посмотрела на его сильные предплечья и впервые заметила татуировки, извивающиеся под белой тканью. Рубашка тоже была расстёгнута на шее. И на груди, шее, на затылке виднелись ещё какие-то отметины, которых я раньше не заметила. Я остановилась, на мгновение завороженная, но тут Элли схватила меня за руку и мягко подтолкнула вперёд.

"Неужели они считают, что я буду любить, почитать и повиноваться ему? — с головокружением подумала я. — И разве они не были ангелами Ветхого Завета разве там не должно быть хупы[4] или чего-то ещё, бокала вина, который нужно разбить?"

Элли взяла мою руку и вложила её в протянутую руку Михаила, и его длинные пальцы крепко сжали мою ладонь раньше, чем я успела отдёрнуть её. Его кожа была холодной. На тыльной стороне его ладони виднелись татуировки, и теперь, когда я подошла ближе, я могла ясно их разглядеть. Символы всех мыслимых культур, кельтские узлы, индейские глифы, азиатские кандзи, арабская каллиграфия. Они кружили вокруг его руки и предплечья, исчезая в рукаве, как змея, и у меня возникло внезапное странное чувство, что линия отметин может двигаться, может проскользнуть по его коже на мою, отмечая мою принадлежность.

Бежать было некуда. Разиэль встал перед нами и заговорил на языке, которого я никогда не слышала, красивый серебристый звук, от которого у меня по коже побежали мурашки. Элли ушла от меня, и я вдруг почувствовала себя покинутой, пока женщина по имени Рейчел не заняла её место. Она стиснула мою другую руку в своей сильной, спокойной руке, успокаивая меня.

Мои мысли блуждали в ярком солнечном свете. Это было слишком странно, слишком причудливо, чтобы понять, и я позволила словам течь по мне, пока звук глубокого, богатого голоса Михаила не заставил меня снова обратить на него внимание. Он заговорил на том же языке, что и Разиэль, а затем Михаил повернулся ко мне. Если в его тёмных глазах и было милосердие, то я его не видела.

— У тебя есть выбор, — сказал он. — Ты можешь остаться с нами, помочь нам сражаться. Мы находимся в состоянии войны с силой настолько злой, что если мы проиграем, то мир будет уничтожен. Если ты останешься, ты всё равно умрёшь. Если ты вернёшься сейчас, то, возможно, сумеешь пережить гнев женщины, которая тебя вырастила, но это маловероятно, поскольку приближается твой двадцать пятый день рождения. Но это твой выбор. Ты предпочитаешь остаться здесь и стать моей парой, или ты хочешь вернуться к своей прежней жизни?

Выбора действительно не было. Даже если смерть не ждала меня там, мысль о том, что я окажусь заперта в той комнате ещё на час, вызывала во мне ужас. Здесь сияло солнце, здесь были другие женщины, и свобода, какой я никогда не знала.

— Я выбираю тебя, — сказала я, встретив его холодный, загадочный взгляд.

— Тогда пусть это свершится, — пробормотал он.