Автобиография Шэрон Стоун. Красота жизни, прожитой дважды

Еще был случай, когда я получала почту от «фаната» – странные и подозрительно пугающие письма с Калифорнийского побережья, в которых он не только признавался мне в любви, но и заявлял о своей опасной привязанности. Его никто не мог найти, ни одно агентство, а марки почтовых отправлений свидетельствовали, что он становится все ближе к моему дому. Наконец, одно письмо положили мне прямо в ящик. Я попросила Кристин найти его. И она нашла. Нашла в кемпинге. Сказала, что пришла специально по моей просьбе и ей надо увидеть его почерк, чтобы удостовериться, что это он. Она сравнила его почерк с письмами, после чего повязала и позвонила в полицию – его давно отслеживали. Как всегда, она с работой справилась.

Сначала, когда я наняла женщину на должность главы службы безопасности, в нас полетела куча дерьма, причем со всех сторон. Наверное, я чудовищно всех оскорбила, решив, что женщина может справиться с такой важной работой. Что она может? Ее жестоко донимали коллеги. Они прокалывали нам шины. Подливали не пойми что в бензобак. Она молча исправляла все их пакости, делая это изящно и жестко. Она заменяла машину, или шины, или что там еще, не сказав никому ни слова – мне в том числе. Я, разумеется, обо всем знала, но позволила ей самой создать себе репутацию.

Я только сказала, что ей придется изо дня в день учиться, прямо на переднем сиденье автомобиля – постоянно, если только она не ведет машину. Меня не волновало, что она будет изучать, лишь бы занималась своим образованием. Видите ли, ее отец был ядерным физиком в НАСА, а кроме того – сложным родителем и партнером, манипулятором и насильником. Когда она была маленькой – четырех-пяти лет, – то, если она совершала какую-то ошибку, он запирал дверь в дом, оставляя ее спать на улице, на пороге. После его смерти от естественных причин (сердечный приступ) в отношении Кристин и ее матери проводили расследование, поскольку они не сильно и горевали.

Все это внешне закалило ее, хотя в душе она по-прежнему была очень мягким человеком и, разумеется, очень умным. Я провела с ней в автомобиле четырнадцать лет, и это было чудесное время. Я готова была провести рядом с ней всю жизнь… Но в тридцать девять у нее обнаружили рак нейроэндокринной системы. У нее сильно испортилась кожа лица. Я отправила ее сдать анализы, поскольку прояснить причину у дерматолога мы не смогли. Анализы показали рак. Кристин каждый день возила моего папу на химиотерапию, и врач в той больнице влюбился в нее. Теперь, когда она стала его пациенткой, он позвонил и сказал, что, наверное, кто-то перепутал бирки на результатах анализов, потому что она слишком молода для такого заболевания. Он снова взял анализы. И плакал, когда звонил сообщить результаты.

Я играла небольшую роль в качестве приглашенной звезды в сериале «Практика»[238], когда все это выяснилось. Кристин со своей подругой приехали на съемочную площадку поговорить со мной. Я пыталась быть сильной, но просто с ума сходила. Они уехали, а я понятия не имела, что делать, так что заперлась в кладовке – единственном месте в съемочном павильоне, где можно было уединиться. Я опустилась на пол посреди моря бумажных полотенец и туалетной бумаги. Я чувствовала себя такой потерянной, сердце защемило от боли. Кристин умирала. Рак был повсюду. Это был смертный приговор: ей давали всего несколько месяцев.

Вдруг рядом со мной возникла женщина – я даже не поняла, откуда она появилась. Красивая чернокожая женщина. И она спросила: «Сестра, тебе нужна молитва?» Я была совершенно ошеломлена.

«Да», – выдавила я.

В такое время все мы стояли за нее горой и понимали, кто она. Вот что было главным. Она достойно проявила себя и заслужила уважение.

В руках у нее была гигантских размеров Библия. Она села на пол рядом со мной, возложила руку мне на голову и начала вслух молиться. Она успокоила меня, а потом ушла – так же беззвучно, как появилась.

Я вернулась на съемочную площадку и остановилась возле стола с закусками – что-нибудь съесть и собраться в кучу. На парне, отвечавшем за питание актеров, была шапочка с надписью «ИОАНН, 3:16»[239]. Я уставилась на него. Я понятия не имела, что происходит. Я не особенно религиозна, но такой намек даже я в состоянии понять.

Мы, все, кто любил Кристин, сделали все, что могли, чтобы помочь ей. Мы танцевали с боевыми кличами под полной луной вместе с коренными американцами в Аризоне. Мы пытались организовать пересадку стволовых клеток. Мы сделали все, что, как нам сказали, можно сделать, каким бы сомнительным или непрактичным это ни казалось. Нам было нечего терять. Она прожила четыре года. Мы вместе путешествовали. Использовали это время по максимуму.

Некоторые не поняли меня, когда я не пошла на ее похороны. Но это уже была не наша вечеринка. Нет, мы с ней рассуждали, как можно ограбить грузовик Brinks, говорили обо всех замечательных вещах, которым она научилась и научила меня. Она была мне как дочь, и мне надо было погоревать в одиночестве, а не с кем-то, не устраивая из этого спектакль.

Впрочем, ближе к концу случалось, что она уже не могла вести машину, но все равно ехала со мной, например на «Оскар», она выходила из машины и открывала мне дверь, а остальные телохранители подходили и выстраивались в ряд позади нее… В такое время все мы стояли за нее горой и понимали, кто она. Вот что было главным. Она достойно проявила себя и заслужила уважение.

Мы, бывало, говорили, что точно встречались в предыдущей жизни и вместе горели на костре. Нынешнее пламя не имеет с тем ничего общего. Я так и не смогла заменить Кристин после ее смерти – все думала, что заменю, что появится другая красивая, сильная, суровая женщина. Я даже обратилась в полицию с просьбой подыскать кого-нибудь, но никого не нашлось. Просто в мире не было еще одной Кристин. Полагаю, это отчасти превратило меня в отшельницу. Я потеряла своего второго пилота.

Я до сих пор плачу, когда думаю, не нанять ли кого-то на ее должность. Я хожу туда-сюда по комнате, как делаю всегда, когда мне сложно справляться с эмоциями. Кристин в такие моменты спокойно сидела, наблюдала за мной и спрашивала: «Ну, что ты пытаешься найти?» Однажды я сказала: «Свое здравомыслие». На следующий день она принесла мне маленькую коробочку. Внутри был клочок бумаги с надписью «ЗДРАВОМЫСЛИЕ ШЭРОН СТОУН» и бабочка, настоящая бабочка. Теперь, когда приходится туго, я подхожу к каминной полке и открываю стоящую там коробочку. Она позволяет мне ощутить покой. Вот оно – мое здравомыслие.

Мой отец был суровым парнем, но даже он порой плакал. Нечасто, в тех случаях, когда случалось нечто очень важное. Еще он умел смеяться до слез – часто. Он готов был продемонстрировать собственную уязвимость, особенно в последние годы.

Когда он сказал мне, что научился видеть чудо в каждом дне, что в этой философии есть зерно истины, что она стала для него ключом к благополучию, он тем самым признал, что прежде упускал из виду очевидное. Он хотел поделиться новообретенным мировоззрением с теми, кто в этом нуждался, – именно этим он и занимался остаток жизни. Тихо и негласно присутствовал в жизни тех, кто был готов обратиться к нему за помощью. В то время он по несколько месяцев жил с Дот в маленьком домике по соседству со мной.

Он, бывало, говорил, что пойдет погулять, и уходил на весь день. В конце концов мы выяснили, чем он занимался. Он ждал. Ждал, пока кому-нибудь понадобится. И люди находили его. Я встречала мужчин – очень влиятельных, из числа тех, которых не встретишь на улице, – и они говорили: «А я знаю вашего отца». И принимались рассказывать, как столкнулись с моим папой – в химчистке, в парке, в хозяйственном магазине – и как он изменил их жизнь в мгновенье ока. Среди них есть звездные рокеры и даже один президент. Всем им папа был почти как отец. Его поступки не расходились с делом – он видел чудо в каждом дне и показывал другим, тем, кто сбился с пути, как научиться жить так же.

Когда он умирал, все эти люди звонили ему, разговаривали с ним, пели ему, стояли возле его постели. Они выступали на похоронах. Главы крупнейших корпораций нашей страны. И мой папа – самый обычный человек.