Тот самый сантехник 4

Есть слова боли, а есть — выражения. В мужском лексиконе их выбор не велик, но в него в обязательном порядке входит «я не пью», что по уровню мужского коллективного удивления сопоставимо с «я беременна», когда слышат подобное от любовниц.

— Поломал нахер все клише, — скривился Стасян и пучок укропа за ухо Кристине сунул.

Шутки ради. А та только улыбается. Чистая и со свалившимся на пол полотенцем уже.

Боря сразу отметил, что пока только с головы свалилось. Есть ещё пространство для манёвра. Но поясок на халатике тоже всё слабее и слабее.

«Как бы чего не вышло», — добавил внутренний голос Борису: «Без косметики, конечно, на любителя. Но русские корни бабушки спасают ситуацию. Ещё пару поколений будут обладать женственностью. Так что не знаю, что там за проблемы у Олафа, но зря он так».

Отмечая, что порой можно пооткровенничать только с внутренним голосом, когда друзья вокруг дебилы или бухают, а то и бухают как дебилы, Глобальный взгрустнул.

— Боря, это ты раньше не пил, — уточнил Кишинидзе, пучок укропа убирая и им же зажёвывая. — А теперь одной ногой в этой… как её…

— Могиле? — подсказал Стасян, мелко икнув.

Тут же повторил процесс.

— Какой могиле? дурак что ли?! — забурчал загорелый ещё в горах при рождении капитан, с чем он действительно ничего не мог поделать.

Ну красивый сразу, ну и что? Какие вопросы?

— В замужестве он! — уточнил Кишинидзе. — А ты — человек-говно. Скоро двадцать пять, а женщине ещё кольцо не надел!

— Не надел, — вздохнул Стасян, согласно кивая и снова мелок икая.

— А дальше что? На самокате на границу поедешь? К этим… этим самым? — поинтересовался Арсен и на всякий случай уточнил. — Среди тех, кто… действительно?

Если бы картину можно было описать смайликами, то Стасян из улыбающегося смайлика мигом обернулся унылым. Так как на самокатах никогда никуда не собирался. По причине их отсутствия на селе.

Боря тоже округлил глаза. Поженили заочно, это понятно. Но не помнил вроде, что дарил кольцо Лиде лично. С другой стороны, майор Гусман тоже не просто так ляпнул про свадьбу. Значит — надо! Припекает им там. А ему теперь выкручиваться.

«Они же и взад всё отыграть могут. Отмотают показания и всё, запасайся вазелином», — добавил внутренний голос в целях устрашениях: «Так что женись и не выёбывайся, Борь. А то хуже будет. Лепка из хлеба, конечно развивает мелкую моторику рук, но что-то мне подсказывает, что в фильме про тюрьму со Сталлоне те кадры, где показывали лесоповал с комарами, вырезали не зря».

Находясь в сумбуре чувств, Боря дал слабину на лице, задумавшись. Чем тут же проиграл тактически. И был мгновенно повержен мужиками стратегически.

— Ты что, плохо слышал? Папка её уже настроился! — заявил Стасян, переводя от себя внимание на друга по совместительству. Подняв стакан, даже вручил ему прямо в руку. — Так что давай, за новую жизнь, чувства, ну и за детишек, конечно. Побольше делай. Картоху будет кому копать. Должно же быть нормальное семейное хобби.

В больное место Глобального словно прилетела ракета. Со скоростью гиперзвука или выпущенная из рогатки, уже не имело значения. Боря просто взял стакан, как одинаково взял бы графин, автомат и банку сгущёнки и тоже посмотрел на холодильник. Но там скорее ржавчины полоска, шероховатости краски и времени длань. А до кратеров Марса пока далеко. Не видно!

Но змей-искуситель Кишинидзе только подлил яду в кровь, заявив:

— Ой, а мама-то как будет рада… Да, Борь? Давай, за маму!

«Сука же ты», — хотел сказать Боря, но Стасян ради такого случая даже поднялся, едва макушкой люстру не сбив, и добавил, поддерживая коллективный порыв:

— Желаю тебе охуевше…в смысле охуённой тёщи! Чтобы всё у вас было по пиз… в смысле пиздато! Не такой уж ты и хуе… хуе… хороший ты, Боря, человек, в общем.

Кишинидзе сразу загудел одобрительно. Стасян добавил ухмылку.

«Почему мы вообще дружим?» — пытался понять Боря, но на ум ничего не приходило.

Желая быть последовательным в своём выборе, он хотел вернуть стакан на стол и уйти с кухни, не доводя до конфликта.

«Правильно, чего с долбаёбами спорить?» — поддержал внутренний голос.

Но тут телефон крановщика загудел. Мутным взглядом Стасян скользнув по дисплею, хмыкнул вдруг. Потёр лицо, магическим образом избавляясь от икоты. А когда зрение сфокусировалсь на надписи, дёрнулся, как будто подгружая опцию глубокой заморозки. Чем мгновенно поставил алкогольное опьянение на паузу.

А затем, уже не вставая, трезвым как стёклышко голосом ответил в трубку:

— Да, мама?

Кишинидзе с Борей переглянулись. Почти капитан тоже временно поставил стакан. Тосты то были, есть, и будут есть, а мама — это святое.

— Понял, скоро буду, — те же идеально-трезвым, как будто сидел и пил воду с глубин Байкала, добавил Стасян и отключил трубку.

После чего потёр нос и снова взялся за стакан. Но уже неспешно и почти осознанно. Таким же прозвучал и его голос, разъясняя важный момент:

— Всё, мужики. Повестка пришла. Мобилизуют… завтра в военкомат.

— Зимний призыв? — удивился Кишинидзе.

— Какой тебе зимний? — буркнул Боря. — Он уже служил. Это… другая мобилизация. Та что, необходима, а не просто нужна.

Кишинидзе замер, поражённый глубиной мысли. Замер и Стасян, обдумывая ситуацию.

— Не, ну а чё? Пойду, — немного подумав, добавил крановщик. — Мотострелки за лентой нужны. Не в велосипедные же войска вступать. Я ж не конь педальный… Да, Борь?

И тут внутренний голос заявил Борису то, что доселе было скрыто от размышлений:

«А ты чего думаешь? Бывает? Так ты же следом пойдёшь! Раз уволили, брони больше нет. На раз-два найдут и подпишут».

И рука сама от той мысли стакан подхватила. Но тут улыбка наползла на лицо сантехника.

— Хуйня-война, главное — манёвры. Прорвёмся, мужики! — ответил Боря, понимая, что уже не отыграет назад со стаканом.

Ведь пьянка по настроению только что превратилась в проводы. А это уже — повод железобетонный. Как осознание того, что фашизм не пройдёт. Как чувство Родины. Как забугорный смех над теми, которых мы несмотря ни на что называем своими, сколько бы они нас не поливали говном.

Рука как-то сама поднялась. Рефлекторно. Мозг не думал. Само сердце попросило, глядя на растерянного крановщика.

Протянув стакан первым на середину стола, Боря встретился с вечерними поклонниками Диониса с чуть обожжённой щетиной.

Теперь уже все хором сказали «дзинь!» и резко превратились в собутыльников.

Если после первого же глотка Боря на рефлексах хотел изрыгнуть пламя и взреветь драконом, то предприимчивый Кишинидзе вовремя подхватил под локоть, распознав тот порыв.

Не время для слабости!

Попутно почти капитан и сам опустошил стакан до дна. Не отставал и Стасян, вроде бы только лизнув, а — нету.

Три оплавленных стаканчика почти хором водрузились на стол, как знамя человечества на Марс, что когда-нибудь тоже сообразит на троих и собрав сотни тонн полезного груза, полетит следом за роботами на первую обитаемую станцию, чтобы и там всё засрать своей цивилизацией.

На секунду чётко разглядев контуры космического корабля в трещинах на холодильнике, Боря понял, что не может дышать. Огонь по пищеводу сказал «давай ты сразу меня пересадишь», а шум в ушах добавил «ну теперь либо служить, либо жениться».

Но Кишинизде умереть не дал. Хлопнув по грудаку слегонца костяшками, он протянул в тут же приоткрытый сантехником рот недоеденный укроп и заявил:

— Ты занюхивай, занюхивай.

И вместе с запахом укропа, Боря задышал, как откачанный на берегу утопленник. А потом зажевал.

Пошло. Потом — поехало.

Вместо звёзд, однако, в глазах появилась идея. Боря сходил в комнату вполне себе на своих двоих. И вернулся с гитарой. Водрузив табуретку у окна, присел, настроил струны и выдал без подготовки:

Za или протиV — вопрос не стоит.

Через Ла-Манш дух нам велит.

По самый Нью-Йорк вернём и Аляску.

NATO-SATAN, ясно тебе?

Стасян посветлел лицом, повернулся к артисту и улыбнулся так, что сбежал бы любой враг из окопов хоть в экзокостюме. А Боря лишь взял проигрыш и продолжил:

Польша, очнись, покури пассатижи.

Франция, руки давай ещё выше.

Немцы зигуют, это понятно.

Бриты воюют по клавишам внятно.

Все обступили, это беда.

Только зимой им хватает ума.

В толк не возьмёт безумный блондин,

Что Родина — это не только бензин.

Карлы, Терезы, да вашу же мать.

С ебалом на вынос кто дал вам решать?

Рыжих себе хоть всех заберите,

Пятнистых котлетой от нас приманите.

Все либералы свистят старику

А может и дуют, то знать ни к чему.

Нам ебанина во век не сдалась.

Байден по-русски — бидон. Вот же мразь.

Кишинидзе посветлел лицом, повернулся следом. А Боря, глядя в окно, продолжил лабать:

Мы не Европа, не Азия мы.

Русские — север, нам всё до звезды.

ZОV он как глас, Бог и боги за нас.

А полководец ведёт в трудный час.

Есть и союзники, дай им всем Небо:

Мира Донбассу, сербам — победы,

Помним про Днестр, с нами Кавказ!

Предки взирают на нас в трудный час.

Ничто не забыто, никто не забыт:

Финские палки, балтийский акцент,

Отзывы с мовой мы все записали.

Позже расскажете, что предлагали.

Мир, ты безумен, мы новый несём.

Там, где фашистов в море снесёт.

Трупы волной ближе к статуе Смерти.

Нам с Альма-матер поближе к бессмертью.

Боря поднялся, подошёл к столу с гитарой и поставив ногу на табуретку, продолжил:

Орки, орда! Полки, пора!

А либералам на нары тогда.

Гнусно молчать, ещё хуже кричать,

Когда призывает Родина-Мать!

Нет, Макаревич, Россия — не ты.

Алла, Галчонок — вы нам до пизды.

Спите покрепче, жрите побольше…

Каждый предатель хочет попроще.

Стасян с Кишинизде переглянулись, впечатлённые порывом творчества, а Боря и не думал умолкать.

Нет, не нужны нам айфоны, поверь,

Когда отбирают из семьи детей,

Можешь под радугой долго ходить,

Только запомни — придётся ответить.

Ядерной радугой мир расцветёт,

Если вражина в толк не возьмёт:

Мир — это в целом, для всех, без изъян.

Но если нет русских… зачем он всем нам?

Струна порвалась. Боря отложил гитару, не успев израсходовать весь порыв. Но хватило и этого. Так Стасян аплодировал стоя, макушкой почёсываясь о лампочку, а финалом выступления оказалось то, что та взорвалась.

Но соседние пока горели. И глядя на них примерно секунду, подумать о жизни Кишинидзе не дал. Сменив стаканы, он улучшил момент и подлил с точностью робо-бармена.

Творчество надо поощрять.

— Одно, жалко, мужики, — заметил Стасян, доставая осколки стекла из волос и вновь присаживаясь. — Глори-Холи теперь своих потеряю… А так и не понял, кого больше любил… Борь… может ты найдёшь мою глори-хол?

«Чё блядь?», — спросил внутренний голос Глобального, а голова почему-то только кивнула.