3.8. гипотеза развития перверсии с точки зрения теории объектных отношений
С точки зрения объектных отношений патологическое развитие и идентификация могут иметь место у мальчика, когда существуют одновременно выраженная симбиотическая связь между матерью и ребенком и явная некомпетентность отца как позитивного «спарринг-партнера», так и супруга матери. Отсутствующая или сильно нарушенная сепарация-индивидуация этих детей приводит к отделению очень агрессивно нагруженной «плохой» части собственного Я, которую можно было бы охарактеризовать как «плохое автономное Я». Из этого следует, что ребенок испытывает естественное стремление к автономии и необходимость освободиться от симбиоза с матерью. Когда мать противостоит этой потребности, вероятно, отчаянно нуждаясь в связи с ребенком, чтобы заполнить пустоту, оставшуюся по причине физического или эмоционального отсутствия отца, тогда та часть ребенка, которая стремится к автономии, воспринимается им как «угрожающая матери» и, следовательно, является «плохой». Непригодность «плохого автономного ребенка» затем усугубляется, поскольку она также таит в себе агрессивное напряжение, возникающее в ребенке в результате посягательства на его автономию и «личную жизнь». В нормальных условиях есть отец, к которому ребенок может обратиться, когда его амбивалентные чувства к матери становятся слишком сильными для него. Примером этого является маленький ребенок, который должен рано ложиться спать против своей воли и говорит своей матери: «Отец большой. Ему не надо рано ложиться спать!» Из этого можно сделать вывод, что отец находится уже на стадии проективной идентификации со стороны ребенка, стремящегося к самостоятельности («автономного собственного Я»). Другими словами, агрессивная нагрузка «плохого автономного ребенка» нивелируется или «детоксицируется» когда отец в фантазии ребенка одновременно является автономным и любящим по отношению к матери, и мать принимает это. Моя гипотеза заключается в том, что именно этого не хватает отцам сексуальных преступников. Они не проявляют себя ни самостоятельными, ни любящими в своих отношениях с матерью ребенка. Следовательно, ребенок остается обремененным агрессивно нагруженным «плохим автономным собственным Я», которое в фантазии ребенка сильно угрожает «хорошему объекту», в данном случае матери. Чтобы защитить «хороший объект» от нападения «плохого автономного Я», враждебно-зависимые отношения с матерью полностью интроецируются ребенком таким образом, что это взаимодействие впоследствии происходит между частями Эго этого ребенка, которые отождествляются соответственно с «плохим автономным ребенком» и «грустной матерью, брошенной ребенком». Кернберг описывает такой диадный интроект «родитель-ребенок» как «неметаболизированные интернализованные объектные отношения». В рамках этого биполярного интроекта продолжаются атаки «плохого автономного Я» на «грустную мать», но ребенок теперь физически чувствует, что делает это с матерью. Эта депрессогенная диада «мать-ребенок» является производной от того, что Мелани Кляйн назвала «депрессивной позицией». Непрерывное воздействие со стороны матери и ее интрузивное и, возможно, соблазняющее поведение приводит к трансформации части собственного Я в «плохого инцестуозного ребенка», что формирует источник тяжелой психопатологии на более поздних этапах жизни, если только он не детоксицируется или не нейтрализуется положительной идентификацией с отцом.
Чтобы понять это, мы находим объяснение в более поздних работах Фрейда и в работах различных авторов, которые являются его последователями. Это касается тезиса о врожденном, филогенетически обусловленном страхе инцеста (когда ребенок испытывает первые физические ощущения в развивающейся репродуктивной системе, они автоматически связываются с желанием самого ребенка подарить малыша матери). Иными словами, ребенок уже не хочет быть «маминым малышом», а хочет быть «матерью (или отцом) малыша». На этом этапе решающую роль играет фигура отца, причем не как человека, угрожающего кастрацией (как первоначально предполагал Фрейд), а как человека, который «по приказу ребенка» во время романтической интерлюдии с матерью преподносит ей малыша, в то время как сам ребенок так не может (из-за запрета инцеста). Это делегирование детородных функций ребенка отцу также может быть обозначено как проективная идентификация отца с «эдипальным собственным Я» ребенка. Когда такая детоксикация с помощью отца невозможна, например, если отец воспринимается как бесчувственый и нелюбимый и(или) покорный матери, у ребенка нет другого выхода, кроме как отделить от себя свои эдипальные желания и фантазии в виде «плохого ицестуозного ребенка/собственного Я». Несмотря на это, ребенок будет делать все возможное, чтобы продолжать делегировать отцовской фигуре сексуальную детородную функцию. То, что произойдет потом, зависит от того, как мальчик воспринимает баланс сил в семье. Довольно в общих чертах и с учетом существования переходных или смешанных форм могут быть сформулированы следующие соображения.
Когда ребенок воспринимает отца как диктатора, «ранящего мать», а мать как покорную и «жалкую», то мы можем выделить следующие варианты.
а) Идентификация с «отцом, ранящим мать» или «плохим автономным ребенком». В этом случае ребенок поделил отцовскую фигуру на (фантазийного) «идеально хорошего» отца, который любит мать и «хочет подарить ей ребенка», и «плохого отца, ранящего мать». Чтобы защитить и «идеально хорошего (эдипального) отца», и «грустную мать, желающую ребенка», от агрессивности «отца, ранящего мать», «плохой объект» помещается «под стражу» Эго. Это означает, что «разочаровывающие мать» и (или) «ранящие мать» аспекты поведения отца интернализуются мальчиком. Другими словами, вбирая в себя негативные аспекты поведения отца и отыгрывая их, ребенок пытается спасти «идеального эдипального отца», чтобы оградить себя от «инцестуозного притяжения», исходящего от его матери. Таким образом, «плохой инцестуозный ребенок» нейтрализуется и освобождается от сексуальных коннотаций, припасенных для «идеального эдипального отца». В таких случаях «ранящие мать» характеристики «плохого отца/собственного Я» сочетаются с существующим «плохим автономным Я», что делает его еще более агрессивно нагруженным, чем раньше. Этот механизм может быть важным мотивом преступного поведения молодых мужчин, которое можно рассматривать как навязчивое повторение «огорчения матери», а также «устранения ее с ярмарки невест (из брачных отношений)». Когда молодому мужчине удается вступить в отношения с женщиной, «расстраивание матери» часто навязчиво повторяется в партнерских отношениях, что приводит к псевдопреступному поведение в виде зависимостей, закоренелой неверности и т. п. отклонений (проективная идентификация партнера с «грустной, страдающей от автономии ребенка или жестокой матерью», а также вбирание в себя и отыгрывание «плохого автономного ребенка» и(или) «отца-диктатора»).
б) Идентификация с симбиотически-соблазняющей «матерью-жертвой». В этих случаях акцент делается на покорности и страдании материнской фигуры: отец доминирует, но часто отсутствует и не является диктатором или, по крайней мере, в меньшей степени, чем в первом случае. Мать не может отпустить ребенка, и ребенок не осмеливается освободиться от симбиоза с ней из-за ее страдания. В результате развивается очень агрессивно нагруженное «плохое автономное Я». Когда мать также ведет себя соблазняюще или нарушает сексуальные границы по отношению к сыну, развивается интроект «плохого инцестуозного ребенка», как мы видели выше. Можно представить, что ребенок расщепляет образ матери на две части: асексуальную и безупречную «грустную непорочную мадонну» и «плохой объект» в виде «плохой, блудливой матери». Последняя (то есть «плохая, блудливая мать») полностью отщепляется вместе с сексуальными импульсами самого ребенка («плохой инцестуозный ребенок»), запрещается и оттесняется на периферию личности, откуда она, как «преследующий объект» (по М. Кляйн), продолжает угрожать «хорошему объекту» и той части собственного Я, которая с ним идентифицируется. При определенных обстоятельствах возможно, что образ «плохой, блудливой матери» вместе с «плохим инцестуозным ребенком» перестают вытесняться и проецируются на женщин или девочек, которые доступны для этой проекции. Изнасилование или нападение должно рассматриваться в таком случае как «вымещение»[17] матери на другую женщину одновременно с отыгрыванием образа «плохого инцестуозного ребенка». К сожалению, мало что известно о триггерах, которые предшествуют изнасилованию и нападению. Однако обоснованное сомнение заключается в том, что эти триггеры разыгрываются в отношениях с родителями, особенно с матерью, и состоят преимущественно из конфликтов вокруг автономии ребенка (например, «Ты просто делаешь то, что хочешь, тебя даже не волнует собственная мать!»). Если это так, следует предположить, что агрессивность «плохого автономного Я» и страх в самом деле навредить матери возрастают настолько, что агрессивное напряжение адресуется «плохому инцестуозному ребенку» и «плохой, блудливой матери». По мере отыгрывания этих интроектов нарастание агрессии по отношению к матери отводится и нейтрализуется.
Когда мальчик воспринимает мать как сильную и доминирующую, а отца как слабого и покорного матери, возникают серьезные проблемы с преэдипальной триангуляцией.
Из-за отсутствия у него собственной автономии отец не может оказывать детоксицирующего влияния на «плохое автономное Я» ребенка. Часто результатом этого является то, что ребенок остается до крайней степени связанным с матерью. «Плохое автономное Я» принимает такие угрожающие размеры, что может существовать только в полностью отщепленной форме. Это «плохое автономное Я» иногда проецируется на других детей, по отношению к которым ребенок тогда искренне ведет себя так, как если бы он был «справедливо обиженной матерью» (нарциссическая идентификация с собственной матерью). В результате ребенок оказывается изолированным от своей группы сверстников, отрезая тем самым для себя этот путь отступления. Под влиянием полового созревания развивается образ «плохого инцестуозного ребенка», который в этом случае никак не может быть побежден или детоксицирован отцом. В соответствии с предрасположенностью ребенка он может выбрать следующие решения.
а) Расщепление образа матери на десексуализированную и идеализированную «непорочную мадонну» и «инцестуозную, соблазнительную, блудливую мать». «Плохое инцестуозное Я» и «плохое автономное Я» ребенка объединяются в один «плохой объект», который крайне угрожает образу асексуальной и идеализированной «непорочной мадонны» и поэтому должен быть отщеплен. (Этот «плохой объект» может быть аналогом того, что Фэйрберн называет «возбуждающим объектом».) Насильники женщин и девочек могут проективно идентифицировать жертву с этим «плохим объектом», который содержит элементы «плохого автономного Я», «блудливой матери» и «плохого инцестуозного ребенка». Вероятно, в этих случаях преступник отождествляет себя со своей «требовательной, насилующей» матерью. Чтобы понять это, мы должны поставить себя в положение мальчика, мать которого действует с враждебностью и ревностью ко всем девушкам, которые встречаются или встретятся на его пути. В глазах мальчика каждая девочка становится corpus delicti[18], которое, с точки зрения матери, угрожает их симбиотическим отношениям. Таким образом, девочки в этом возрасте становятся как бы «крючком», на который можно повесить неполноценное (и «виновное») «плохое автономное Я» мальчика. Эту проекцию «плохого инцестуозного ребенка» на жертву можно проследить в одинаковых отговорках преступников о том, что девочка якобы «сама просила об этом». Это не просто отговорка, а то, во что преступник всецело верит. Это также «нарциссическая» идентификация с «требовательной, насилующей матерью», которая под давлением обстоятельств заставляет злоумышленника притворяться раскаявшимся, но не чувствовать этого на самом деле. (Сравните это с инцестуозным родителем, который в ответ на протест ребенка против нарушения его сексуальных границ говорит: «Как ты смеешь обвинять в подобных вещах свою мать(отца)!»)
