Притворяясь нормальной. История девушки, живущей с шизофренией

Когда мой LLMD – мужчина, к которому меня направил другой врач, к которому меня прежде направила массажистка и практик рейки, – сказал: «У вас определенно хроническая болезнь Лайма», я была готова поверить ему. Наверное, точнее будет сказать, что я была готова попробовать поверить ему.

Целый год, пока галлюцинации и бредовые состояния были мне в новинку, я раздумывала, не стать ли мне католичкой. Эти раздумья не были связаны с психозом; я была помолвлена с католиком, и передо мной стоял вопрос обращения, которое обязательно для проведения католической церемонии, если не оба брачующихся принадлежат к этой церкви. Жена нашего друга, к примеру, приняла католичество ради него. Я засыпала ее вопросами о том, как она поняла, что это будет правильно. Мне следовало бы понять прежде, чем я стала расспрашивать ее, что меня не удовлетворит никакой ее ответ. Нет такого ответа на этот эзотерический вопрос, который помог бы сомневающейся душе.

Симптомы болезни Лайма похожи на заболевание моргеллонами. Это бредовое состояние, при котором больной ощущает, что под кожей кто-то ползает, и якобы видит вылезающие из пор цветные волокна.

И все же я делала то, что делала всю свою жизнь, сталкиваясь с чем-то непонятным: я читала об этом. Я читала Томаса Мертона и К. С. Льюиса, и «Справочник иезуита (почти) на любой случай. Духовность для реальной жизни» (The Jesuit Guide to (Almost) Everything: A Spirituality for Real Life), и святую Библию, и руководства к иезуитскому экзамену, и «Исповедь» святого Августина, и «Откровения божественной любви» Юлианы Норвичской. Я ходила на мессу в католическую церковь на нашей улице, где вставала и садилась в должное время, подпевала Gloria и обменивалась знаком мира со своими соседями, хотя так и не набралась смелости, чтобы приблизиться к алтарю за благословением, когда другие, включая К., принимали причастие. Мы с ним вели долгие беседы о Боге и вере. У меня было полно вопросов, и он отвечал на них по мере сил, иногда в поисках ответов доставая с полки Новый Завет.

Католицизм привлекал меня тогда и привлекает до сих пор. Католическая эстетика, уходящая корнями в мистику и ритуал, со всей ее латынью, и благовониями, и длинными свечами, задевала множество струн моего сердца. Я уважала интеллектуальность иезуитской традиции. И все же я ходила на мессу и слышала, как люди вокруг меня читают наизусть, в унисон, символ веры, который начинался словами…

Верую в единого Бога Отца, Вседержителя, Творца неба и земли, всего видимого и невидимого. И в единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единородного, рожденного от Отца прежде всех веков: Света от Света, Бога истинного от Бога истинного, рожденного, не сотворенного, одного существа с Отцом…

…И гадала, смогу ли я когда-нибудь произносить такие вещи вслух, всем своим существом веря в каждое слово, слетающее с моих уст. Я уверена, что есть некоторые люди, которые обращаются, необязательно уверовав полностью, но понимала, что не могу сделать подобное, так сказать, с полной верой. В итоге и не сделала.

Чимайо – городок с населением в 31 700 человек, а Эль Сантуарио де Чимайо, цель нашей поездки, – место паломничества, где люди молятся о чудесах, особенно чудесах исцеления. Построенный на месте, где случилось чудо, Эль Сантуарио заключает в себе «эль посито», небольшую яму, наполненную священной грязью. По слухам, она обладает целительными свойствами. В одном из разделов на сайте Эль Сантуарио под названием «Свидетельства» есть такой текст: «Я сказала ей, что вышлю священную грязь срочной почтой, чтобы она подоспела вовремя… Ночью накануне запланированной операции Тони и Стив взяли грязь, натерли ею тело Руби и стали молиться… К их удивлению, врач вышел к ним в комнату ожидания и сказал, что Руби вообще не нужна операция!» И вот это: «Признаюсь, поначалу мне было вроде как страшно, но тетка и мать уговорили меня не беспокоиться и не бояться… Я спустилась по лестнице и натерла грязью те места на своих ногах, где сосредоточилась боль… На следующее утро я проснулась и практически не почувствовала боли в ногах».

Болезнь тянет меня в такие места. Предыдущей зимой, в гостях у родителей мужа в Новом Орлеане, я ходила в часовню Святого Роха, построенную после того, как преподобный Питер Тевис взмолился святому, чтобы тот избавил его прихожан от желтой лихорадки. Болезнь бушевала во всей округе, но преподобный Тевис понял, что его деревня действительно была чудесно спасена. Часовня Святого Роха с тех пор стала местом, где надеющиеся на чудесное исцеление не только молятся о вмешательстве, но и оставляют символы своих болезней как приношения, после того как исцелятся.

Эта часовня была намного меньше, чем я ожидала, – меньше, чем любая виденная мною церковь, меньше школьной столовой. Там не было ни посетителей, ни туристов; никого, кроме К., его сестры, ее бойфренда и меня. Статуя святого Роха, раскрашенная пастелью, манила. В широкополой шляпе, с усами и испанской бородкой, он был немного похож на обаятельного конкистадора. Сбоку от него в закрытой, отгороженной воротцами комнатке размером примерно метр на метр висели искусственные конечности и костыли, самодельные таблички и фигурки собак, сердец и крестов. Эти предметы служат одновременно и декором, и символами; стеклянный глаз – это стеклянный глаз, маленький и покрытый пылью, но это и символ восстановления зрения, страдания и надежды для каждого, кто его видит.

На стене моей спальни висит цитата, которую приписывают Жанне д’Арк: «Я не боюсь. Я была рождена, чтобы сделать это». Как бы ни развивалась моя жизнь, думаю я, так мне и суждено ее прожить; как бы моя жизнь ни развертывалась, я была создана, чтобы терпеть ее.

В эту часовню я отнесла свой любимый камешек с белыми прожилками. Судя по тому, что я читала, мне полагалось принести дар только после того, как я исцелюсь. Но моя интуиция велела мне оставить что-то именно в тот момент, и поэтому я преклонила колена и просунула камешек сквозь решетку. Произнесла неловкую молитву, в то время как солнце струилось сквозь окна в это крохотное помещеньице. Наверное, он так там и лежит.

Убеждение, что психическое заболевание DSM-калибра может быть связано с телесной болезнью и, в частности, с аутоиммунным заболеванием, как предполагала мой невролог, набирает силу. В статье «Когда тело атакует разум» в Atlantic журналист Мойзес Веласкес-Манофф, автор книги «Эпидемия стерильности. Новый подход к пониманию аллергических и аутоиммунных заболеваний» описывает кошмар, который пережила семья Эггер, когда 13-летний Саша внезапно начал демонстрировать острые психотические симптомы. Один специалист диагностировал у Саши биполярное расстройство и в результате прописал ему антипсихотики. Мать Саши, которая была детским психиатром и понимала маловероятность внезапного начала психического заболевания, не отступалась, пока не нашла невролога, который заподозрил нечто иное: аутоиммунный вариант энцефалита. После введения антител, используемых для лечения аутоиммунных атак, Саша «выздоровел почти мгновенно». «Если аутоиммунные расстройства мозга могут так сильно походить на психиатрические заболевания, – задает вопрос Веласкес-Манофф, – то что же тогда на самом деле такое эти болезни?»

Согласно данным развивающейся сферы аутоиммунной неврологии, иммунная система может начать ошибочную атаку на центральную или периферическую нервную систему человека. Мой прежде подозревавшийся диагноз, анти-NMDA-рецепторный энцефалит, – один из таких примеров: расстройство возникает, когда иммунная система атакует NMDA-рецепторы в головном мозге. Это приводит к хаотическому набору симптомов, таких как дисфункция речи, галлюцинации, бред, когнитивные и поведенческие нарушения, – симптомов, создающих клиническую картину шизофрении. В исследовании 2006 года, проведенном Уильямом У. Итоном и другими учеными, которое выявляет связи между тремя существующими датскими базами данных, был сделан вывод, что «история любого аутоиммунного заболевания связана с 45 %-м ростом риска шизофрении».

Болезнь Лайма могла усугубить мое существовавшее на тот момент психиатрическое состояние, запустив иммунную реакцию. Или, как полагает мой LLMD, она могла напрямую заразить мозг, вызвав симптомы, которые привели к постановке диагноза «шизоаффективное расстройство». Может быть, у меня вообще нет хронической болезни Лайма, зато есть какое-то другое заболевание, которое признают CDC (а может быть, и не признают). Доктор М. не один год намекала, что моя тяжелая болезнь была последствием сложного посттравматического стрессового расстройства. Я восприняла это как формальный способ сказать, что «все у меня в голове», что я просто страдаю некой формой истерии. С недавних пор она пытается уговорить меня на психоанализ и клянется, что знает практиков, которые очень помогли своим клиентам. Разве не подозрительно, спрашивает она, что я переутомляюсь, когда занимаюсь активной деятельностью, связанной с моей профессией? Она полагает, что это истощение – своего рода самосаботаж, наказывающий меня за любую кроху успеха. Теперь я говорю людям, что у меня и хроническая болезнь Лайма, и шизоаффективное расстройство, и, насколько мне известно, они мне верят.

Мы с Порочистой поехали в Чимайо во вторник после лечения капельницами. Нас повезла ее старая подруга, которую звали Эми, и они с Порочистой всю дорогу болтали, как и положено старым друзьям, о прошлом и настоящем. Я сидела на заднем сиденье, глядя, как мимо тянется пустыня, и беспокоясь о том, насколько сносно будет держаться мое тело. Я привыкла к этой тревоге, ежедневной и непрекращающейся, по поводу всего, чего требует от меня жизнь.

Эта тревога вспыхнула с новой силой, когда Эми припарковала машину и извинилась за то, что нам придется далеко идти. Порочиста, которая при необходимости пользовалась тростью и держала ее при себе всю эту поездку, уверила подругу, что все будет в порядке. Я что-то согласно пробормотала, не желая озвучивать свои опасения при женщине, сбежавшей с работы, чтобы отвезти нас в это святое место. Мы вышли из машины на дорожку, которая вела к группе небольших строений, составляющих Эль Сантуарио. По обе стороны от нее были изгороди из проволочной сетки, украшенные четками и крестами, привязанными бечевками или нитками к их звеньям. Кресты были деревянными, часто с написанными на них именами или просьбами – например, «Молись за нас, Мария». Хотя во время нашего пребывания в Санта-Фе было по большей части холодно, по приезде в Чимайо вдруг распогодилось и стало солнечно. Я оставила свой шерстяной пуловер в машине, в расчете на то, что он мне больше не понадобится: в конце концов, было мало шансов, что я развернусь и пойду за ним к машине.

В одном месте верующие прикрепляли к деревянным ограждениям фотографии своих близких. Табличка указывала, что гости святилища должны помолиться за тех, кто изображен на фотографиях: людей всех возрастов, полов и национальностей, включая и тех, которые выглядели здоровыми и благополучными, и тех, кого фотографировали на больничных койках, укрытыми тонкими одеялами пастельных тонов до самой костлявой груди. Этот коллаж напомнил мне, как я шла по Центральному вокзалу Нью-Йорка сразу после 11 сентября, когда объявления с призывом «Разыскивается» были повсюду. Ошеломляющие в своем множестве, эти бесполезные листки бумаги запечатлели лица пропавших без вести. И здесь тоже были лица потерянных, но пропали они из-за болезней.