Воспоминания о России. Страницы жизни морганатической супруги Павла Александровича. 1916—1919

XII

Однажды, в конце апреля, французский посол попросил нас о встрече. Распространился слух о его скором отъезде, и этот отъезд друга нас очень огорчал. Действительно, он приехал проститься с нами. Его положение становилось мучительным. Все, что его окружало, вызывало у него глубокое возмущение. Г-н Палеолог рассказал нам, что даже Альбер Тома – воинствующий социалист, – вернувшись с фронта, где увидел лишь дезертирство, беспорядок, неповиновение, а в тылу грубость и грязь, сказал ему, падая на диван:

– То, что здесь происходит, ужасно.

– Нет, нет, – с жаром продолжал посол, – со времени представления в Мариинском театре, где меня заставили пожать руку Кирпичникову, я почувствовал, что мне здесь больше не место.

Кирпичников был первым солдатом, который поднял восстание среди гренадеров, убив нескольких невооруженных офицеров…[43] и вот такого зловещего героя Временное правительство решилось представить послу; послу, которого император Николай II обнимал со словами:

– В вашем лице я обнимаю мою дорогую и благородную Францию.

Г-на Палеолога сменил г-н Нуланс, с которым я имела удовольствие познакомиться лишь в 1921 году в Париже, потому что в тот момент, о котором я рассказываю, мы больше не выезжали из Царского.

Так прошли май и июнь 1917 года. Хотелось бы найти, о чем рассказать, но не происходило ничего, за исключением несуразностей режима Керенского, внушавшего всем глубокое презрение. Он назначил себя военным министром и министром-председателем. Он юлил, выезжал на фронт, произносил там речи, возвращался, снова произносил речи, ездил в Москву или Севастополь, куда его вызвал бунт матросов, и производил впечатление белки в колесе. Борис Савинков занимал пост товарища военного министра вплоть до дела Корнилова, когда, порвав с последним, был назначен генерал-губернатором Петрограда.

Тем временем Ленин не ограничивался разговорами. Он действовал почти в открытую, и его приверженцы с каждым днем становились все многочисленнее. Керенский, ослепленный своей воображаемой славой, больше ничего не видел и не слышал. Не отказывая себе ни в каких капризах, он поселился в Зимнем дворце и спал на кровати императора Александра III. Этот возмутительный жест создал ему новых врагов, в дополнение к уже имевшимся. Владимир написал по этому поводу язвительную сатиру в стихах, озаглавленную «Зеркала», в которой клеймил Керенского в убийственных выражениях. Министр иностранных дел Терещенко получил приказ выслать моего сына из Петрограда. Не знаю, почему этот проект, который мог бы, возможно, спасти ему жизнь, не был осуществлен.

Многие монархисты начинали желать прихода к власти Ленина и его большевистской банды только ради свержения ненавистного Керенского. Они исходили из принципа «Чем хуже, тем лучше». Наконец 4/17 июля большевики «попробовали свои силы», атаковав Временное правительство, но в этот раз их атака не имела успеха, потому что массы, хотя и развращенные, еще не дозрели до большевизма.

Советы солдатских и рабочих депутатов, перед которыми трепетал Керенский, удалили с фронта способных командующих, несмотря на то что те признали Временное правительство. Слишком много признаков указывало на то, что Керенский был не более чем болтливой марионеткой, двигающейся только потому, что Советы дергают ее за ниточки… Он задумал сформировать женский батальон, большая часть которого погибла в октябре в момент захвата власти большевиками, в то время как сам вдохновитель удирал в автомобиле секретаря посольства США.

Город Кронштадт у входа в петроградский порт, где с самого начала революции совершались жуткие преступления, первым признал власть Советов и сообщил Временному правительству, что стал «отдельной республикой». Поэтому, когда 4 июля попытка Ленина и Бронштейна-Троцкого провалилась, именно в Кронштадте они собирались укрыться, где сосредоточились самые подонки населения. За несколько дней до того генерал Петр Половцов[44], посчитавший своим долгом служить Временному правительству и занимавший в то время должность командующего войсками Петроградского военного округа, предложил Керенскому арестовать двух главных зачинщиков; но Керенский великодушно отказался; так что именно он главный виновник установления в России большевизма.

В четыре часа утра 4 июля я услышала стук в дверь. Я узнала голос моей дочери Марианны Дерфельден, которая просила меня открыть как можно скорее. Я отдернула плотные шторы в спальне, которую сразу же залило солнце; открыла дверь и увидела дочь, белую, как саван, и еще более красивую, чем обычно.

– Мама, – сказала она, – скорее одевайся, так же как великий князь, Мари, Владимир, девочки и Митя (барон Бенкендорф, старый друг, проводивший у нас лето). Вы должны немедленно покинуть Царское…

Внезапно разбуженные, мы, ничего не понимая, терли глаза.

– Почему? Что случилось? Почему ты примчалась в четыре часа утра? Зачем эти два авто, которые производят адский грохот?

– Одевайтесь скорее, все, умоляю, – повторила Марианна. – Большевики идут на Царское; получив подкрепления из Кронштадта и Петергофа, они хотят начать наступление на Петроград отсюда.

Это объяснение выглядело неправдоподобно. Если большевики шли из Петрограда в Царское, то мы рисковали встретить их по дороге и броситься в пасть к волку! Но Марианна была так решительно настроена увезти нас, а наша молодежь так обрадовалась возможности что-то сделать, несмотря на страх, что мы вывели наш автомобиль и с двумя другими, ожидавшими нас, помчались колонной. Куда она нас везла? Мы узнали это только по дороге. Она рассчитывала укрыть нас на день-два у одного богатого нефтеторговца, г-на М. Тот принял нас по-царски, но великому князю и мне было не по себе. Поэтому к вечеру, видя, что, несмотря на несколько выстрелов и проход нескольких воинских отрядов, все спокойно, мы настояли на возвращении в Царское, где, между прочим, царило полнейшее спокойствие.

Эти большевистские происки и попытки заставляли нас дрожать за жизнь царственных узников. Все было дезорганизовано, армии больше не было, чести больше не было. Революционеры отлично понимали, что, если армия останется нетронутой, революция рано или поздно проиграет. Чтобы спасти вторую, они без колебаний принесли в жертву первую. Какие угрызения совести, какое ужасное бесчестье должны были тяготеть над совестью этих людей! Но у русских революционеров не было совести!

Все больше и больше подтверждались слухи о вывозе царской семьи в неизвестном направлении.

Рассказывали, будто Керенский спрашивал императора, кого он хотел бы взять в свою свиту для предстоящего путешествия. Помимо своего обычного окружения, князя Василия Долгорукова, доктора Евгения Боткина, фрейлин императрицы графини Гендриковой и баронессы Буксгевден и чтицы Шнейдер, император назвал генерала Илью Леонидовича Татищева.

Поэтому Керенский попросил генерала Татищева прибыть к нему по срочному делу. Генерал передал, что не знаком с г-ном Керенским, не желает знакомиться и не станет отвечать на его приглашение; тогда Керенский велел сказать генералу, что император желает, чтобы он сопровождал его в изгнание.

– А! – ответил Татищев. – Если это желание или приказ моего государя, я отправлюсь на край света. Соблаговолите передать его величеству, что я готов.

За исключением баронессы Буксгевден, которую провиденциальный случай спас от смерти, все те, кого я перечислила, а также несколько верных слуг погибли вместе с государем и его семьей на Урале. В будущем русские дети должны будут учить их имена, как символ верности в несчастье, а их слава просияет самым чистым светом, когда измученная Россия возродится из пепла.

Хотя я время от времени переписывалась с великими княжнами Ольгой и Татьяной, но невозможно было задать им вопрос относительно их отъезда. К тому же они и не смогли бы мне ответить. Однажды мы узнали, что отъезд намечен на 30 июля/12 августа, день рождения наследника цесаревича. Мой муж попросил у Керенского свидания со своим августейшим племянником, но презренный тип даже не соизволил ответить. Только брат императора, великий князь Михаил, живший в Гатчине, получил пятиминутное свидание в присутствии Керенского. Естественно, что в присутствии подобного третьего лица братья не могли ничего сказать друг другу. Они только крепко обнялись в последний раз и сократили это свидание, чтобы скрыть друг от друга владевшее ими волнение. Чтобы избежать возможных демонстраций, Керенский тщательно держал в секрете час отправки государя и семьи. На следующий день после их отъезда в Тобольск мы принимали за ужином графа и графиню Бенкендорф, получивших свободу после того, как в течение пяти месяцев они разделяли заточение своих господ. Они с глубокой скорбью присутствовали при этом печальном отъезде. Вот что они рассказали нам на следующий же день, а мы, мы все плакали, слушая их.

Керенский сначала уверил императорскую семью, что уступает их желанию поехать в Крым. Этот человек был воплощением лжи! Поэтому члены семьи сильно удивились, когда им посоветовали «взять с собой меха, много мехов, и зимнюю обувь». Только в день, назначенный для их отъезда, им объявили, что Совет рабочих и солдатских депутатов решил, что местом их проживания станет Тобольск в Сибири! Огорчение семьи было глубоким. Все они обожали Крым и надеялись, что солнце и прекрасная природа помогут если не забыть, то, по крайней мере, не так мучительно переживать печальные испытания. Отправка в Сибирь была ссылкой и низкой местью мелочных и злобных людей, ссылавших их туда, где прежде находились каторжники…

Отправление было назначено на час ночи с 31 июля на 1 августа. Керенский ходил туда-сюда, заказывал поезд, отменял заказ, и действовал с обычной своей непоследовательностью. Император и его семья, прослушав «Тебя, Бога, славим…», отслуженную дворцовым священником, и в последний раз поцеловав икону Знамения Богородицы, принесенную по этому случаю из церкви, сели, полностью одетые, терпеливо ждать времени отъезда. Государь, привыкший повелевать, подчинился ходу событий. Так они, готовые ехать, просидели до шести часов утра, изнемогая от усталости и волнения. Они покидали дом, в котором жили со времени их свадьбы, их разлучали с верными слугами, которые плакали навзрыд, прощаясь с ними. Они покидали все это счастливое прошлое, чтобы отправиться в незнакомый край, где все казалось им таким далеким, таким холодным, таким унылым… Наконец, в шесть часов утра Керенский с важным видом объявил, что «все готово». Государь и его семья сели в какие-то пошарпанные автомобили, потому что прекрасные императорские авто служили членам Временного правительства, и проделали короткий путь от Александровского дворца до императорского павильона между двумя рядами революционных солдат. В своей доброте император, у которого было не очень много денег, велел дать по 50 копеек каждому из них за то, что их побеспокоили ночью. Их было несколько сот человек…

Приехав на вокзал, государь и его семья отметили, что поезд стоит не у перрона, а намного дальше на путях, что его едва видно… Керенский объяснил это мерами безопасности… Бедной императрице с ее больным сердцем пришлось десять минут идти, проваливаясь ногами в песок, вдоль насыпи! Когда подали вагон, уже не императорский, расстояние между землей и лестницей оказалось таким большим, что императрица не смогла подняться на первую ступеньку! Никто даже не подумал принести складную лестницу, чтобы облегчить подъем! Бедная женщина после нескольких попыток из последних сил сумела подтянуться и всем телом упала на платформу вагона…