Воспоминания о России. Страницы жизни морганатической супруги Павла Александровича. 1916—1919

XL

Когда ко мне вернулось ощущение реальности, я увидела, что сижу у себя в комнате, окруженная сестрой, племянницами, Марианной, Е.В. Пономаревой и доктором Обнисским, который суетился возле меня, давая какое-то лекарство. Я чувствовала жуткую боль в горле, как будто там застрял комок, мешающий мне дышать. У меня не было ни слезинки, глаза горячие и сухие. Марианна, с красными глазами, сказала мне, что ходила к мадам Горькой, которая, казалось, была потрясена преступлением. Она добилась для моей дочери пропуска в ЧК. Марианна отправилась туда и тщетно умоляла, чтобы ей выдали тело моего мужа для христианского погребения. Ей категорически отказали.

Не знаю, сколько времени я не вставала со стула, возможно, целые сутки. Потом, помню, дверь открылась, и в комнату вошла моя дочь в сопровождении белокурой актрисы императорских театров, имени которой я не могу назвать, потому что она осталась в Петрограде. Обе опустились передо мной на колени, целуя мои руки. Актриса сказала:

– На коленях молю вас переехать ко мне. Счастливый случай позволил мне узнать, что большевики видят в вас нежелательного свидетеля их преступлений и хотят вас «убрать», как они выражаются. Подумайте о детях, о дочерях, у которых, кроме вас, на свете никого не осталось. Как только я узнала о намерениях большевиков, сразу побежала к графине Зарнекау, и вот мы здесь. Им в голову не придет искать княгиню Палей у актрисы, – с грустной улыбкой добавила она. – Я спрячу вас так надежно, что никто в мире вас не найдет.

Доктор, вошедший в этот момент, стал настаивать, чтобы я приняла приглашение молодой актрисы. Марианна собрала мой чемодан, который понес доктор. Меня закутали в мое манто, надели на голову шляпу и повели кратчайшим путем. Я шла, как автомат, ничего не понимая, не зная, куда меня ведут… Мне кажется, доктор сделал все возможное, чтобы заставить меня заплакать, чтобы у меня потекли слезы. Была суббота, около трех часов, я ничего не ела с четверга, но от мысли что-то съесть меня мутило. Доктор, похоже, рассердился; он мне сказал, что великий князь страдал бы, если бы увидел, что я никого не слушаю, даже его.

Через четыре дня после моего переезда к мадемуазель X. Марианна заказала панихиду в Казанском соборе. Моя дочь переговорила с епископом, который эту службу вел, и, должно быть, посвятила его в трагические события, поскольку после службы епископ подошел ко мне.

– Я видел, с каким жаром вы молились, – сказал он. – Будьте уверены, что Господь видит вашу глубокую скорбь и однажды соединит вас с вашим супругом-мучеником. Вас стоит пожалеть сильнее, чем его. Он больше не страдает, он счастлив. Иисус приложил свои раны к его, которые тотчас зарубцевались.

При этих словах мои глаза обжег поток слез, первых за эти дни, меня окружили и увели…

Несмотря на все усилия, доктору так и не удавалось заставить меня поспать. Марианна проводила ночи возле меня в кресле; ее дочерняя преданность заставляла меня страдать еще больше. Все во мне умерло, я испытывала лишь удивление от того, что я все еще здесь, тогда как его, моего любимого, больше нет.

Я прожила у актрисы восемь дней в полном уединении. За исключением моих родственников, доктора и Армана де Сен-Совёра, никого не видела. Однако великий актер того же театра, откуда мадемуазель X., случайно увидел меня, когда по ошибке вошел в ее комнату. Он сказал мне много теплых слов, а закончил так:

– Его высочество там, где ему было предназначено место: в Петропавловской крепости, усыпальнице Романовых.

Хотя подробности убийства я узнала много позже от доктора Мальцова, содержавшегося в тюремной больнице вместе с великим князем и рассказавшего мне их в Финляндии, я дрожащей рукой изложу их в этом месте.

Когда в полдень 15/28 января за моим мужем приехал солдат на автомобиле, комиссары вызвали доктора Мальцова. Они приказали ему передать «заключенному Павлу Романову», чтобы тот приготовился к отъезду. Доктор Мальцов вошел в камеру, которую великий князь делил с полковником К.

– Ваше высочество, – сказал он, – соблаговолите собрать ваши вещи и одеться; вы покидаете это место.

– Я наконец свободен? – радостно спросил великий князь.

– Мне приказано подготовить вас к отъезду, вас повезут на Гороховую.

– Возможно, чтобы освободить, – предположил полковник.

Великий князь грустно покачал головой.

– Нет, – сказал он, – это конец. Я чувствую, что все кончено. Я предчувствовал это уже много дней. Доктор, обещайте мне передать моей жене и детям, что я горячо их любил. Скажите также, что перед смертью я прошу прощения у всех, кого обидел в жизни. А теперь помогите мне собрать вещи и пойдемте.

Вечером в среду в ЧК великий князь обратился к одному грузину, которого освобождали, с просьбой позвонить мне по телефону, что его перевели на Гороховую. Грузин этого не сделал, возможно, из страха или не смог дозвониться. Доктор Мальцов мне рассказывал впоследствии, что старый тюремный надзиратель, присутствовавший при убийстве, клялся ему душой, что говорит правду: великого князя Павла привезли на Гороховую одного и продержали там до десяти часов вечера среды. Ему сказали, что его увезут, но его вещи останутся здесь. Его отвезли на автомобиле в Петропавловскую крепость; остальных трех великих князей доставили туда прямиком со Шпалерной. Их заперли в темные камеры Трубецкого бастиона. В три часа ночи два солдата по фамилии Благовидов и Соловьев заставили их выйти раздетыми по пояс и отвели на Монетный двор, напротив собора. Там был вырыт глубокий общий ров, в котором уже лежали тринадцать тел. Солдаты выстроили их вдоль рва, и совершилось ужасное преступление. За несколько мгновений до того старый служитель услышал, как великий князь Павел произнес громким голосом:

– Господи, прости им, ибо не ведают, что творят…