Воспоминания о России. Страницы жизни морганатической супруги Павла Александровича. 1916—1919

XXII

В январе 1918 года начались предварительные мирные переговоры между центральными державами и Советской Россией. 29 января/ll февраля в Брест-Литовске Троцкий, который хотел всех перехитрить, отказался подписать договор, но провозгласил двусмысленную формулировку: «Ни мира, ни войны» и, как бы в подтверждение своей доброй воли, издал декрет о всеобщей демобилизации. Начался всеобщий драп. Поезда стали недоступны. Крыши вагонов, платформы, даже буфера покрылись серыми гроздьями людей.

Однако немцы показали Троцкому, что нужно выбрать между миром и войной, а третьего варианта нет. Удар кулаком генерала Гофманна прозвучал громко и грозно. В результате, овладев Минском, Полоцком, Ревелем и Псковом, передовые германские дивизии настолько продвинулись вперед, что союзные военные миссии дали знать десяти послам и посланникам Антанты, что слагают с себя всякую ответственность за возможные последствия для представителей союзных держав, в случае если они останутся в Петрограде. Германцы могли за несколько часов оккупировать город и захватить не только дипломатический и консульский персонал, но их документы и шифры.

Тем временем в Смольном дни и ночи шли дискуссии, но при этом не принималось никаких решений и не оказывалось никакого сопротивления агрессору. И это несмотря на то, что с первого же момента посол Франции пообещал Троцкому финансовое и техническое содействие Франции, если советская власть решит сражаться.

13/26 февраля послы США и Японии, представительства Китая, Сиама и Бразилии выехали в Сибирь и, если понадобится, на Дальний Восток. 15/28 февраля французская, английская, итальянская, бельгийская, сербская, греческая и португальская миссии тоже покинули Петроград под руководством французского посла и отправились в Таммерфорс, в Финляндии, в надежде пересечь линию фронта между финскими белыми и красными, разделенными гражданской войной.

Через некоторое время красную опасность в Финляндии усмирил генерал Маннергейм. Его там обожают, и нет в стране ни одной хижины, которую бы не украшал портрет этого национального героя.

Наконец германцы вошли в Нарву, от которой всего два часа до Петрограда. Принц Леопольд Баварский[51]выпустил манифест, в котором предложил раздавить большевизм, являющийся для остальной Европы заразным безумием. Ленин, Троцкий и их банда, видя нависшую опасность, предпочли полное унижение и, пав ниц, подписали 3 марта в Брест-Литовске мирный договор, много более тяжелый и унизительный, чем тот, что был им предложен в феврале. Советский посол Иоффе обосновался в российском посольстве в Берлине. Посольства союзников вернулись в Петроград, а 3 апреля вновь покинули его и уехали в Вологду. Как бы то ни было, Брест-Литовский мирный договор, столь недостойный и унизительный для России, подписан, вход в Россию открыт, но хотя бы не приходится опасаться оккупации Петрограда германскими войсками.

Мы не знали, что думать. Хотя Сен-Совёр и уверял нас, что союзники прибудут через Архангельск и спасут нас, мы ясно чувствовали, что они слишком заняты своими делами, чтобы оказать нам хоть какую-то помощь. Близость германцев, которые не шли на Петроград, но и не уходили, чего бы хотелось большевистским комиссарам, внушала этим последним ужас. Трусы по натуре, они уже видели себя арестованными, связанными и повешенными, их пугал призрак монархической реставрации. Поэтому в середине марта комиссар, еврей Моисей Соломонович Урицкий, подписал приказ, по которому все члены «бывшей императорской» фамилии, а также все состоящие с ними в любой степени родства должны были на следующий же день явиться на Гороховую, дом 2 (в петроградскую Чрезвычайную комиссию, ЧК). Эта новость нас взволновала. Посовещавшись, мы решили получить от доктора Обнисского справку о болезни великого князя, которую я отнесу в ЧК. Мы решили, что Владимир, не носивший фамилии Романов, останется дома и, возможно, останется незамеченным. Но в своих расчетах мы не учли хитрости и ненависти евреев и их невероятной системы добывания информации.

На следующий день, в назначенный час, снабженная справкой от доктора, я явилась на Гороховую, дом 2. Часовой потребовал у меня пропуск, у меня его не было. Он спросил, по какому делу я пришла.

– На регистрацию членов семьи Романовых.

– Проходите, – разрешил он. – Третий этаж, налево.

Я поднялась на третий этаж по крутой лестнице, некогда бывшей черной лестницей петроградского градоначальника. На каждом повороте там стояли пулеметы. Я пришла в указанную комнату и нашла там великого князя Дмитрия Константиновича, двоюродного брата великого князя Павла и родного брата великого князя Константина, поэта, а также трех сыновей последнего, князей Иоанна, Константина и Игоря. В ожидании приема мы весело болтали между собой. Через четверть часа вошел плохо одетый всклокоченный субъект, с изможденным

бледным, гладко выбритым лицом, светло-желтыми злыми глазами, острым носом, с тонкими, плотно сжатыми губами. Позднее я узнала, что это был Глеб Иванович Бокий, правая рука Урицкого. Он сел за письменный стол и стал поочередно расспрашивать присутствовавших князей. Когда пришла моя очередь, он поднял на меня жесткий презрительный взгляд.

– Вы кто такая? Зачем вы здесь? Женщинам не надо регистрироваться.

– Как вы догадываетесь, я пришла не ради собственного удовольствия, – ответила я. – Вы вызвали моего мужа, великого князя Павла Александровича, а поскольку он болен и не смог прийти, я пришла вместо него.

– Справка от врача есть?

– Вот.

Он пробежал бумагу глазами и сказал:

– Этого недостаточно, ваши врачи пишут, что им в голову взбредет. Мы пришлем нашего, который поставит диагноз не хуже доктора Обнисского. Продиктуйте точные имя-отчество-фамилию вашего мужа.

Я начала:

– Его императорское высочество великий князь Павел…

– Хватит, – хмуро перебил он. – Ничего этого больше нет; я записываю: гражданин Павел Александрович Романов, родился в Царском Селе 21 сентября/3 октября 1860 года. Отец?

– Царь Александр II…

Он поскреб голову, потом сказал:

– Думаю, эти подробности излишни… Скажите, ведь у гражданина Павла Романова есть сын?

– Да.

– Как его зовут?

– Дмитрий Павлович.

– Ах, этот…

И его неприятный рот скривился в ухмылке.

– И где он?

– В настоящее время он в Персии.

– В Персии… Жаль… – добавил он, барабаня острыми пальцами по столу. – Но у Павла Романова есть еще один сын?

Мое сердце забилось чаще.

– Да, – ответила я, – но он не носит фамилию Романов.

– И тем не менее он сын гражданина Павла Романова.

– Да.

– В таком случае где он? Почему его здесь нет? Никто не может игнорировать декреты. Чтобы завтра в полдень он явился.

Потом, повернувшись к князьям, сказал:

– А вы можете идти, господа.

Проходя через соседнюю комнату, я увидела человека в форме швейцара, подметавшего пол. Он посмотрел на меня добрыми глазами, в которых блестели слезы.

– Эти звери вас мучают, – сказал он. – Как подумаю, что эти мерзавцы унижают членов императорской фамилии, ажно сердце дрожит.

И тяжело опустил поднятую руку.

Вся трепеща, я покинула этот дом и на первом же поезде поехала в Царское Село. Я рассказала мужу о скором визите большевистского доктора, а сыну сказала, что завтра он должен явиться в ЧК. И все же я жила надеждой, что мой сын, не пользовавшийся правами члена императорской семьи, по справедливости избежит и связанных с принадлежностью к ней неприятностей. Я все еще верила, что имею дело с людьми, с теми, кто страдал и кто, на свой манер, жаждет свободы и справедливости. Я еще не знала, что большевики – обыкновенные бандиты, убивающие, чтобы украсть, чтобы завладеть чужим имуществом! В тот момент свирепые звери показали еще не все когти.