Воспоминания о России. Страницы жизни морганатической супруги Павла Александровича. 1916—1919

XVII

10/23 ноября пришла зима. Красивый белый снег укрыл Царское своим саваном. Поскольку у нас было совсем мало мазута для поддержания центрального отопления дома, мы закрыли большие гостиные и перебрались в правое крыло дворца. Галерея, проходившая над котельной, стала нашим любимым уголком. Там мы ели, читали, а Владимир работал.

В конце ноября большевики во главе с председателем царскосельского Совета товарищем Татаринцовым вновь явились с обыском. Они искали запасы муки, которые мы якобы спрятали. Рыскали повсюду, что было прекрасным поводом отметить, где что лежит. Дойдя до моего будуара, один из них, красногвардеец, заметил черепаховый портсигар с золотыми инкрустациями и незаметно сунул его себе в карман. Я увидела это и, остановив всех, сказала:

– Товарищи, вы пришли искать муку, а крадете портсигары. Что это значит?

– Это значит, гражданка, что я бежал с каторги и для меня украсть что-то у буржуйки вроде вас – настоящее удовольствие.

– Удовольствие или нет, – продолжала я, – а если вы не положите вещь на место, я позвоню в Смольный и мы увидим, кто из нас прав.

Он со злостью бросил портсигар на стол; потом, ничего не найдя, все они ушли с тысячей извинений. За исключением этого случая, с момента нашего возвращения из Петрограда 13/26 ноября ничто не нарушало нашего унылого существования. Мой день рождения в декабре прошел даже приятно. Владимир посвятил мне очаровательное стихотворение, которое я, увы, потеряла при своем поспешном бегстве четырнадцать месяцев спустя. Были некоторые неприятности, неизбежные при подобном режиме. Например, у нас забрали за десять тысяч рублей кухонные батареи для нужд местного Совета. Но эти мелочи оставляли нас равнодушными.

Вечером 8/21 декабря нам доложили о приходе товарища Георгенбергера. Он вошел, любезный, губки бантиком, и объявил, что Совет постановил уничтожить наш винный погреб, а он пришел нас предупредить об этом, чтобы мы успели спрятать лучшие бутылки. Этот человек казался искренним; мы ему рассказали, что, насколько нам известно, в погребе хранится шесть тысяч бутылок (на самом деле их там было больше десяти тысяч).

– Значит, так! Пожертвуйте две или две с половиной тысячи с наименее ценными винами, а остальные спрячьте. Я вернусь через три дня выполнить постановление.

Он ушел, а мы, в нашей наивной честности, не подумали, что этот хитрый субъект хотел получить плату за свое покровительство, деньгами или вином, а возможно, тем и другим. Три ночи подряд все мы, за исключением великого князя: я, дети, мисс Уайт, Жаклин и приехавшие из Петрограда мой старший сын, Марианна и ее муж Николай перетаскивали из погреба во все углы дома тысячи бутылок. Пять тысяч мы оставили в подвале, неподалеку от винного погреба, в огромных ящиках. В назначенный день, 12 декабря, в десять часов вечера, Георгенбергер явился с полутора десятками солдат. Полная перемена: высокомерный вид, фуражка сдвинута на затылок, во рту папироса, кулаки уперты в бока.

– Почему этот погреб наполовину пуст? – воскликнул он.

– Он всегда был таким, – ответила я, все еще думая, что он ломает комедию для солдат. – Я вас предупреждала, что в нем две тысячи пятьсот бутылок. Можете их пересчитать…

Солдаты принялись бить бутылки и выливать их содержимое в сад и водосток. Через пять минут сотни жителей Царского сбежались с ведрами, в которые набирали эту жуткую смесь из вина, грязи, снега и осколков стекла! По всему дому распространился резкий запах. Я, скрестив руки, с невозмутимым видом наблюдала за первым уничтожением нашего богатства. Этот погреб оценивался в 10 миллионов франков. Он включал старейшую и ценнейшую часть погреба покойного великого князя Алексея, а собственную коллекцию мой муж начал собирать в 1880 году. Меня утешала мысль, что самое лучшее надежно спрятано. Размышляя об этом, я увидела, что из погреба вышел солдат с огромной кровоточащей раной на лбу. Он порезался стеклом.

– Идите сюда, – сказала я. – Я вас перевяжу.

Я велела принести все необходимое, промыла рану и наложила тугую повязку. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что мы одни в прихожей, куда я его привела, этот революционный солдат быстро нагнулся и поцеловал мне руку. Получилась короткая немая сцена. Через несколько секунд он вновь спустился в погреб и продолжил свою разрушительную работу. Под конец Георгенбергер обратился ко мне.

– У вас есть еще вино, – сказал он мне. – Невозможно, чтобы у вас не было тонких вин.

– Были, – ответила я, – но месяц назад я отправила их в деревню, в Финляндию.

Я лгала, полагая, что подыгрываю ему, и удивляясь тому, каким хорошим артистом он оказался. Наконец около часа ночи мои тираны ушли, грубо разогнав местных жителей, многие из которых валялись на снегу, совершенно пьяные от разлитого вокруг них вина.

Через четыре дня, в одиннадцать часов вечера, мой слуга, которого дети прозвали Борода из-за его любимых бакенбардов, прибежал, запыхавшись:

– Ваша светлость, дворец снова окружают солдаты, все выходы перекрыты. Звоните товарищу Георгенбергеру, чтобы он приехал как можно скорее.

Телефон, как и в момент ареста при Керенском, не работал. Однако через несколько минут Георгенбергер появился без звонка, бледный, разъяренный.

– Что означает… – пробормотала я.

– Это означает, гражданка, что вы мне соврали. Вы спрятали вино в доме, и мы будем его искать. Начнем с верха.

Я пошла предупредить великого князя о новой напасти. Он устало махнул рукой.

– Пусть делают, дорогая. Не стоит волноваться из-за этих бандитов.

– Ну нет, я не позволю им шнырять по дому одним, это же воры; обыскивая дом, они утащат все, что попадется им под руку.

И я вернулась к товарищам.

– Ну что ж, приступим! – сказала я им, зная, что на самом верху вино не найти. Но я дрожала за второй этаж, где во многих гостевых комнатах бутылки были просто положены под паркет. К счастью, они не обратили внимания на второй этаж, а занялись верхним, то есть парадными покоями. Они приказали включить на полную мощность освещение и вошли в большую столовую залу. В шкафах всем своим блеском сверкали серебряная посуда и хрусталь XVII и XVIII веков. Георгенбергер повернулся к солдатам:

– Видите, товарищи, в какой роскоши живут аристократы, члены бывшей императорской фамилии. Тогда как мы живем в лачугах, сырых и вредных для здоровья подвалах…

Я не позволила ему закончить.

– Товарищ, – сказала я ему, – вы поступаете очень плохо. Зачем вы настраиваете этих несознательных людей против нас, которые ничего не сделали? В этом доме находятся предметы, полученные моим мужем от родителей; кое-что он покупал сам, но он никогда и ничего ни у кого не отбирал, а вы возбуждаете в них зависть, желание отнять.

Один солдат вмешался в разговор:

– Вы пили нашу кровь…

– Я пила вашу кровь? Да если б я пила подобную жуть, мне сразу стало бы плохо.

Обыск продолжился. Владимир, вернувшийся из города, присоединился ко мне. Солдаты с Георгенбергером во главе прошли через бальную залу, затем через парадную залу. Их грязные сапоги проваливались в прекрасный кремовый ковер с гирляндами из роз. Заинтересовавшись, они остановились перед витриной с китайскими нефритовыми статуэтками, спрашивая, что это такое. Мне пришлось удовлетворить их любопытство. Они не заглянули в мой будуар, сказав, что «в комнате дамы не может быть бутылок», и через ротонду вошли в кабинет великого князя. Мой муж сидел на своем обычном месте, в зеленом кожаном кресле, и читал. У него хватило духу продолжить чтение, не поднимая глаз от газеты, несмотря на присутствие одиннадцати вооруженных людей, которые ходили туда-сюда, открывали его книжный шкаф, рылись в книгах, разговаривали, смеялись. Наконец они спустились в погреб, пустой и открытый с прошлого раза, и принялись искать там. Очень быстро они обнаружили десять огромных ящиков, в которых, словно в гигантских гробах, лежали пять тысяч бутылок. Началось грандиозное разбивание их и кражи, потому что солдаты ежеминутно выходили и передавали полные бутылки тем, кто охранял выходы из дворца. Я им заметила, что лучше было бы распределить бутылки по госпиталям и тем помочь больным. Они мне ответили, что им на это плевать. Больно было видеть, как прекрасные водки из погреба Биньон, мадера, порто, херес, бордо и бургундское разливаются по полу. Можно было опьянеть от одного запаха. Дрожа от холода, гнева и отвращения, я простояла там до четырех часов утра, когда была разбита последняя бутылка. Измученная, умирающая от усталости, я поднялась к себе и, не раздеваясь, рухнула на кровать…