Морское свечение

(Тайна Вечной Юности)

МОЖЕТ ли быть что-нибудь красивее утренней юности. О ней думали светлые боги, когда они глядели на прогалину Апреля, и от их взглядов расцветали голубые цветы: оттого у юности светлые глаза. Юность есть детство, и детство есть юность. Они встретились в солнечный день на берегу лесного затона, взглянули друг на друга, и в глубоком затоне их отраженья слились. Юность сливается с детством, детство переходит в юность, как Апрель переходит в Май, и от него неотделим, и как целующийся сливается с тем, кого он целует, или как нежные звоны лютни сливаются лунно с трепетаньями флейт. Домыслом тайной мечты, которая сама себя не видит, детство, быть может, ближе к великим запредельным родникам, откуда в нашу жизнь беспрерывно вливается свет нездешний, как сиянье алебастра, который просвечивает, а юность досягает посвященности в таинство страсти, в сладкий ужас и восторг наслажденья. Но страсть уже дышит и в ребенке, когда он тонким молоточком стучится под материнским сердцем, и домысл тайной мечты не покидает юношу, когда он внезапным поцелуем вызывает на девическом лике страстный румянец или смертельную бледность. Величайшее счастье – быть ребенком всегда и всегда быть юношей, это не только счастье, но и единственное достоинство.

Это слово мое знают те, которые любят, те, чья кровь создает багряные и алые пожары в горницах души, что сжигая – не сжигает их. Уходя от тайны, входить в другую, быть предназначенным для посвящения, и потому вступить в уносящие волны таинства, где пловец от волны переходит к волне, и где волны, качая, не топят его, пока он достоин волны. А волне изменишь – и волна изменяет – изменит она и изменится. Тут – всё рассказано быть не может. Довольно лишь бросить указующий знак.

Звезды некоторых любят, и при их рождении осуществляют необманный гороскоп. Человек, звездой отмеченный и к высокой звездности предназначенный не мирится с человеческим – слишком человеческим, он хочет бо́льшего, предельного, достоверного, и, силою своей воли, переносит в ограниченную жизнь безграничность, изменяет условия времени и пространства, перепутывает возрасты, не перепутывает, а играет ими всеми, как играет искусный игрок на всех струнах, останавливаясь на той, которая ему желаннее, столько, сколько ему захочется. Такой звездоокий может вступать в союз с светлоглазыми Стихийными гениями, может заключать союз и с темноглазыми Стихийными, но, раз он вносит в такой союз душу свою целиком, высшее Око это увидит, и он не погибнет ни в медлительной, полноводной реке, текущей между мирных берегов, ни в кипящих вспененных волнах горного потока, любящего острые выступы, изломы и паденье с утесов.

Среди таких звездооких вспомним Лигейю, которую видел и узнал Эдгар По. Не только старость она победила, но смерть. Через недуг, который как будто являлся великим пораженьем, она избегнула возможности старости, и, окутавшись в страшные Ассирийски-прекрасные чары колдовства, явилась к любимому для новой, для вечно той же, но для новой любви.

К иному еще лику обращается сейчас моя мысль, когда я заговорил о тайне Вечной Юности. Мне видится он, герой, созданный народной Польской фантазией, Твардовский, чье имя есть лозунг. Вглядываясь в лицо Польского волшебника, каким оно предстает не в литературных его портретах, а именно в народных преданиях, видишь изумительно много говорящих недоговоренностей. Я беру три народные Польские сказания, и воспроизвожу их с соблюдением всех подробностей, быть может, лишь невольно подчеркивая ту или иную черту.

Заглянем в тайную зеркальность: и припомним прежде всего, что, как создатель магических видений, знавший Лигейю, Польский волшебник, конечно, любил зеркало, и умел через него достигать запретностей. Чего именно и сколького, кто ж это может узнать и высчитать? Вот легенда.