Морское свечение

ЗЕРКАЛО ТВАРДОВСКОГО

В Венгрии, в старом костеле приходском,
В ризнице плоское зеркало есть,
Из металла блистательно-белого,
Зеркало это – высокое,
Зеркало кругло-широкое,
С малым уклоном от круга – в длину,
Граненое всё по краям,
В старосветской широкой и черной оправе,
Прозрачное, словно затон.
Ни пятна, лишь внизу вкось прошедшая трещина.
Юноши в зеркале этом видали
Множество ликов, – манили одни,
Но в недоступную глубь уходили,
Пугали другие, страшили другие.
И словно из раны они выступали,
И словно как змеи срывалися вниз,
И юноши в страхе бросали камнями,
Но зеркалу камень не мог повредить,
Один догадался – и связкою бросил
Церковных ключей,
И трещина вкось пробежала узором,
Который для призраков был как замо́к.
Тем зеркалом, много в себе затаившим,
Когда-то владел чернокнижник Твардовский,
На раме доселе виднеется надпись
«Twardovius Magicus», – что-то еще,
Но буквы неполны, от времени стерлись.
Высоко то зеркало там над дверями,
Дабы не страшило глядящих в него.
Когда облачаются ксендзы для мессы,
Нельзя им глядеть в это зеркало, ибо
Там Дьявол всегда сторожит.

Ксендзы не могли смотреть в это зеркало, и им нельзя в него глядеть, когда они облачаются для свершения святой мессы, ибо молящийся уже вне жизни, и не должен на нее глядеть, а чарующее яйцевидное зеркало овальным ликом своим уводит мечту к жизни, в которой царствует Демон, отвлекающий душу от самой себя, проводя перед ней миллионы масок. У души, как любили повторять Испанские мистики, три врага: Diablo, mundo y carne, Дьявол, мирское и плоть. Скажем по-нашему: жизнь. И мы знаем в точности, что зеркало Твардовского было 22 дюйма в длину и 19 в ширину. То-есть, числовая сумма этих начертаний, равняется 41, то есть равняется 5. Число 5 символизует наши чувства, а наше человеческое я, в человеческой своей полноте, начинается там, где ликуют свой праздник эти смутительные 5. И на вид это зеркало – плоское, но глубина в нём неисчерпаемая, способная создать столько ликов, сколько назначит мечта, то есть бесконечность их. Это зеркало – высокое. В низость ли будет смотреться Твардовский? И оно – по краям граненое, ибо, доходя до края, до предельности чего бы то ни было, Твардовский смотрит что же дальше, и в красивой своей человеческой гордости делается кинжально-острым. Оно не могло не быть в широкой оправе, и в оправе черной. Чернокнижник любит Солнце и золото, но, не будучи ни одноруким, ни однозвучным, он любит и правое, и левое, он причащается и света, и тьмы. Широта этой оправы говорит о степной воле крылатой души неугомонного бродяги, и все эти знаки и признаки – словно звезды, отразившиеся в черном щите. А уж если к зеркалу жизни прикоснулись грубо церковные ключи, – как не пройти вкось трещине?

Твардовский, чтоб превысить человеческое, свершил то, что задолго до него свершил Киприан Антиохийский, начальный предок христианских однозвучников, возжелавших быть в двойственной полноте: он заключил формальный договор с Дьяволом. Это было знакомо и Английскому поэту, Кристоферу Марло, заколотому чужой, но как бы собственной, рукой, – и безвестным создателям Германской легенды о Фаусте. Но вопреки пониманию Марло и Германской легенды, Твардовский, как Киприан, познает – и притом без воздействующей помощи Юстины или иного «Христова ягненочка» – освободительную силу «крещенья слезами».

Но возьмем самое предание о Твардовском.