Морское свечение

Все любящие делаются на время любви поэтами. И все дьяволы отличаются чрезвычайного уклончивостью. Не оттого ли так непрочны паутинки любви? И не потому ли любовь всегда озарена змеино-зыбким светом?

Лопе де-Вега говорит, «La Fuente Ovejuna», I, 4:

Гармония есть чистая любовь,
Затем, что есть любовь согласье.

Но мироздание есть следствие противоречия. И жизнь происходит из разрыва. Поэтому любовь есть не жизнь с её тусклыми тенями, а смерть с её вечным блеском. Любовь уже есть бессмертие. Преображение тела. Вознесение души. Смерть и восстанье из мертвых.

В знаменитой драме «La Celestina» есть замечательные слова: «Los muertos abren los ojos de los que viven» («Мертвые открывают глаза тех, которые живут»). Кто не знает великой правды этих слов? Когда человек, с которым вы говорили и смеялись, которого вы любили, которого, быть может, вы смертельно ненавидели, лежит, с белым лицом, безгласный и недвижный, в душе возникает великая тишина. И в то время, как тело живого застывает в безмолвном созерцании над телом умершего, от этого мертвого как будто идут к душе живого неисчислимые внутренние голоса. Как ни странно сказать, но это так: возникают безгласные голоса. Всё, о чём мы думали в краткие мгновенья, проносящиеся иногда в уме нашем, как быстрые вспышки молнии, – всё, что без слов возникало на миг в уме нашем, когда мы наклонялись над глубокой водой, или когда мы глядели на закатное Небо, находясь в чужом краю, или когда на несколько секунд мы были схвачены безмерным счастьем, безмерным несчастьем, – всё, что в скользящих узорах вставало в вещих наших снах, чтоб растаять как иней в минуту пробуждения, – всё это оживает, обо всём этом говорят нам те безгласные голоса; они говорят и идут в наш ум, как широкий луч яркого зимнего Солнца, глядящего в теплую нашу комнату через морозные стекла занесенного снегом дома. Кто раз пережил такую беседу, кто побыл несколько мгновений в такой безглагольности, тот входит опять в свою здешнюю жизнь измененным и после этого уже всё воспринимает по-иному.

В драме «En esta vida todo es verdad y todo mentira» («В этой жизни всё есть правда и всё обман») Кальдерон так определяет женщину:

Женщина – как бы́ картина,
У которой два есть лика,
И один – красив и нежен,
И другой – звериный лик.
И решить нам невозможно,
В чём сильнее совершенство, –
То душе она полжизни,
То полсмерти для неё.
Жить дает и убивает,
В ней война и мир отрадный,
В ней недуг и излеченье,
В ней веселье и печаль.

Эразм Роттердамский сказал: «Человек без страстей – камень. Всякий побежит от него как от привидения». Именно поэтому Индийская Мудрость, в алфавите которой первая буква есть убиение страстей, приемлема только для лиц, которые желают быть живыми мертвецами.

Фиалар, бог Скандинавский, в сообщничестве с карликом убивши мудреца, смешал кровь с медом, и получился – мед поэзии и мудрости. Не оттого ли поэты так жестоки и так нежны? В мудрости же их не сомневаются даже составители хрестоматий.

Испанский народный гений любит в поговорках определять предметы и сущности целым рядом сравнительных сопоставлений. Это, впрочем, вообще – черта народного гения в разных странах. Но в Испании, – в стране, где Солнце ярко, и все очертания четки, – и сравнительные сопоставления поговорок отличаются чрезвычайною меткостью. Привожу целый ряд этих безошибочных закидываний словесного аркана. – Больше поет, чем кузнечик; – чем кузнечик на ветках оливы; – больше поет, чем щегленок; – больше, чем ангелы. – Упал он, как камень в колодец; – упал он, как кошка на ноги. – Бежит скорее, чем ветер; – чем дурное известие. – Быстрей орла; – быстрей, чем шпага; – чем новый нож; – чем мысль. – Быстрее света; – быстрее молний; – быстрее взгляда; – быстрей, чем да. – Исцелован больше, чем ребенок; – более, чем ноги у Христа. – Верней, чем обедня; – чем Бог в Небесах. – Верней часов; – верней, чем полночь. – Более желтый, чем золото; – более желтый, чем воск; – чем солома, шафран и мертвец; – более желтый, чем зависть. – Зеленее базилики; – зеленее, чем перец; – зеленее, чем луг; – зеленее надежды. – Белей, чем молоко; – белей, чем горностай. – Черней смолы; – черней, чем ворон; – черней, чем сердце; – чем час дурной. – Краснее мака; – краснее, чем кровь. – Пьянее лозы; – пьянее вина; – пьянее комара; – пьянее, чем Ной. – Молчаливее мертвых; – молчаливее вора; – молчаливее камня; – молчаливее молящихся. – Деликатнее дамы; – деликатнее монахини; – деликатнее зеркала; – деликатнее не тронь меня. – Желаннее удачи; – желаннее поцелуя. – Тяжелей свинца; – тяжелей, чем долг. – Ревнивее, чем Турок; – ревнивей, чем старик. – Серьезней, чем судья; – серьезней, чем осел; – серьезней завещанья. – Слепей, чем крот; – слепей, чем гнев. – Нежней, чем бархат; – нежнее травинки. – Грязнее, чем помойная яма; – грязнее, чем слух исповедника. – Ровнее, чем ладонь; – ровнее дороги в Ад. – Веселей, чем барабан; – веселей, чем кастаньеты; – веселей цветов и Пасхи; – веселей, чем Май. – Благороднее земли; – благороднее, чем конь. – Страшнее смерти; – страшнее бесчестья. – Более один, чем стебель; – чем глухой пустырь; – чем одна душа. – Более потерян, чем булавка; – более, чем мышь во рту у кошки. – Говорит, как книга; – говорит, как старый. – Всегда наверху, как масло; – всегда наверху, как пена; – как пробка в воде, не потонет. – Слушал его, как слушают дождь осенний. – Как тот, кто продал тень свою; – как муха в молоке; – как мальчик в новых башмаках. – Печальней кипариса; – печальней похорон; – печальней Долоросы. – Знает больше, чем кукушка; – знает более, чем змеи; – знает больше, чем колдуньи; – знает больше, чем кто любит.

Интересно, что Португальцы сообщили в одной из своих пословиц – «Великий, как Море, более великий, чем милость Господня», – и в другой пословице – «Беден, как Иов, беден, как Дьявол». И в то же время они, так же как несравненно более их сильные Испанцы, будучи весьма Католическими, были чрезмерно строги к Дьяволу и чрезвычайно услужливы и снисходительны к Богу. Быть может, они помнили, что Иов, по воле Божией, за временной своей бедностью был стократно богат? И, быть может, как Ориген, они твердо знали, что Дьявол в конце концов может помириться с Богом, и потому, как люди страстные, вымещали на нём временную бесполезность уклонения от неизбежной конечной судьбы?

Когда Мильтон путешествовал по Италии, он однажды где-то, должно быть в саду, заснул. Увидала его молодая Итальянка, красивая. Загорелась. И сейчас же написала: – «Occhi, stelle mortali, si chiusi m’uccidite, aperti, che farete?» «Очи, смертные звезды, коль закрытые меня убиваете, открытые, что вы сделаете?» – Есть какая-то красивая жестокость в таинственной иронии Судьбы: именно те глаза, которые исторгли из нежного сердца это итальянски-чарующее восклицание, – ослепли. Не увидали ли они однажды слишком лучистый сон?

Данте в точности определил ощущение, которое овладевает человеком при вступлении в совершенно новое царство, в блаженно-райскую страну «La novitá del suono e'l grande lume» («Paradiso», I, 82). «Новизна звука и великий свет». Мы испытываем именно это, когда нам снятся особенно-счастливые, причудливые сны. Музыка, услышанная во сне, всегда отличается поразительной сладостью, неуловимой змеино-лунной зыбкой утонченностью. Ощущение от музыки, услышанной во сне, длится в художественной душе не часы и не дни, а если услышишь, так уж на всю жизнь. И зеленые просторы сновиденной Страны, голубые пространства пригрезившегося Неба – озарены таким светом, что неуловимые сияния его, раз увиденные, скользят потом по различным прогалинам нашей жизни, как сияние расцветшего папоротника, увиденного в Иванову ночь.

На одном примере можно увидеть, как, размышляя о Боге, рассуждает философ и говорит мистик-поэт. Спиноза («Tractatus theol.-polit.», 247) сообщает нам, что все, кто сколько-нибудь возвысился над vulgus ’ом, знают, что «Deum non habere dextram, neque sinistram, neque moveri, neque quiescere, neque in loco, sed absolute infinitum esse, et in eo omnes contineri perfectiones», т. е., «у Бога нет ни правого, ни левого, он ни в движении, ни в покое, ни в месте, но безусловно бесконечен, и в нём все содержатся совершенства». Один из самых блестящих Испанских мистиков, Диего д'Эстелья («Meditaciones devotisimas del amor de Dios», t. I, p. 87) говорит: «No hay en ti si ni no, porque tu si permanece para siempre fiel y verdadero», т. е., «нет в тебе ни да, ни нет, ибо твое да пребывает навсегда верным и достоверным». Один, вступая в словесную битву с Богом, нуждается в целом арсенале. Другой лишь быстро взмахивает кинжалом, у которого два острия.

Почему никто до сих пор не сделает исторической параллели между Испанцами и Поляками? Несмотря на кажущуюся полную разность, два эти народа чрезвычайно много имеют общих черт. Тот же, по преимуществу рыцарский, национальный характер, – рыцарь не пеший, а всадник, быстрый, полный полета, – та же цветистая пышность речи, любящей преувеличения, особенно в выражении вежливой почтительности, – Польское «падаю до ног», Испанское «дай мне твои ноги», – та же чрезвычайная католичность, выражающаяся в идолопоклонстве, – то же рыцарское отношение к любви и к женщине, в соединении с способностью на великий в этой области цинизм, – то же высокое понятие о чести и способность в одну секунду загореться ревностью и местью, – то же соединение крайней доверчивости с подозрительностью и предательством, – то же соединение сладостной нежности в любви, в песнях, в речи, в отношении к детям и ужасающей жестокости с побежденным врагом, – та же природная даровитость с великой небрежностью к своим талантам и возможностям, – та же любовь к наслаждениям, дозволяющая им плясать над пропастью, – те же безмерные завоевательные мечты, сведенные к пушкинской сказке о Рыбаке и рыбке, – та же восхитительно-последовательная непоследовательность исторического поведения.

Если рассматривать в целом исторические судьбы Европейских народов и ту отдельную роль, которую каждый из них играет, можно сказать, что Англичане суть морские разбойники, строго соблюдающие уголовные статьи ими же созданного морского законодательства, Итальянцы – создатели голубых сновидений, без которых не могли бы дышать души, Французы – неутомимые фабрикаторы человеческой банальности, трогательно убежденные в единственной своей оригинальности, Немцы – книгопечатники, все чувства замыкающие в трехтомное исследование, Скандинавы – таинственные молчальники, ибо молчание всегда таинственно, даже когда за ним ничего не скрывается, Греки – живое подтверждение мудрости Дон-Кихота, изъясняющего Санчо-Пансе, что благородство бывает двух родов – одно, когда ты ведешь линию от именитых предков, и другое, когда от тебя эту линию ведут, Испанцы и Поляки – поэты, возлюбившие верховую езду, а как гласит Испанская поговорка, нет человека – разумного на коне, Русские… Но Русские, в своей уклончивости, еще не сказали своего слова Судьбе и ждут своего приговора от неё с медлительностью поистине циклической.

Олеарий говорит о Русских, «Подробное описание Голштинского посольства в Московию и Персию» (книга 3-я, глава 6-я), что они – «callidi, versuti, pertinaces, effreni, adversi et perversi». Он, впрочем, не сам это говорит, а ссылается на злоречивого Iacobus, Nobilis Danus. Переводить – боюсь так же, как слова совсем другого писателя, и по другому случаю сказанные:

«Amari et amare,
Uxores variare».