Морское свечение

ТВАРДОВСКИЙ

Твардовский добрый шляхтич был с обоих
Концов семьи: кудели и меча.
Хотел умом сильнее быть, чем люди,
И снадобье хотел найти от смерти,
Затем что умирать он не хотел.
Начетчик, в старых книгах прочитал он,
Как можно вызвать Дьявола, и в полночь,
Под Краковом, вступил с ним в договор,
Где выставил, в числе других, условье,
Что до тех пор ни к телу, ни к душе
Не может сила ада подступиться,
Пока не будет в Риме схвачен он.
Засим – услуги Дьявола. Без счета.
Всё серебро, какое было в Польше,
Он в место снес одно, песком засыпал,
Отсюда – Олькуш с славным рудником.
Чего бы только ни хотел Твардовский,
Он всё имел, лишь вымолви желанье.
Нарисовав коня, на нём скакал;
Летал без крыл по воздуху высоко;
По водам Вислы с милой плавал против
Теченья, без весла и без ветрил;
По прихоти своей капризной воли
На груды гор он горы громоздил;
И в ночь одну выкапывал озера;
Когда хотел жениться, тайну панны
От пчелки златокрылой он узнал;
Смеялся над людьми, порой – лечил их,
Дурачил их, предназначал по воле –
Того женить, а этих разженить;
О золоте и говорить не нужно, –
Оно с ним было, как с волной песок.
Однажды, без приборов чернокнижных,
Зашел в глухой он бор, и думал там.
Задумался глубоко он. Вдруг – Дьявол.
Предстал, глядит, и глухо молвил: В Рим.
Разгневанный, заклял его Твардовский,
Злой дух от чернокнижника бежал,
Зубами скрежеща в бессильной злобе,
Но, убегая вырвал он сосну,
В Твардовского с размаху ей швырнул он,
И был с минуты той Твардовский хром.
Притом, как чернокнижник не был счастлив
От всех причуд, которые исчерпал,
Так Дьявола возможно ль усыпить
Какой-то причиненной хромотою!
К Твардовскому приходит дворянин
И молит: «Дай лекарства. Пан вельможный
Внезапно занемог. Приди, спаси,
Ведь ты один». Твардовский – в Сандомирском.
В корчме, где слег и ждет вельможный пан.
Чуть только перешел порог Твардовский,
На крышу сели вороны кругом,
Закаркали. И понял чернокнижник,
Что тут случилось что-то вне расчёта.
Он быстро к колыбели подошел,
Где был ребенок, только что крещеный,
И на руки берет его. А Дьявол
Уж тут как тут, и говорит: «Ты – мой».
«– Я твой?» – «Мы в Риме». – «Это что за бредни?»
«– Корчма, в которой ты, зовется Рим».
Подъяты когти Дьявола, но сила
Ребенка, освященного крещеньем,
Ему – стена. Чрез стену ходят мыши.
Он говорит: «Послушай, ты ведь шляхтич.
Так значит знаешь, verbum nobile
И stabile, конечно, debet esse».
Твардовский, видя, что никак нельзя
Шляхетское нарушить обещанье,
Ребенка в колыбель вернул. А сам
С товарищем через камин промчался.
Воронье стадо грянуло приветом.
Летят, летят, всё выше над Землей,
Твардовский смотрит вниз, и видит Краков,
От боли сердце сжалось у него,
Всё, что любил, он там внизу оставил.
В нём встали чувства лет первоначальных,
И детскую молитву он запел,
Свой стих, что спел когда-то в честь Марии.
Чуть кончил песнь, он видит, изумленный,
Что в воздухе недвижно он висит.
Взглянул – его товарищ странствий скрылся,
Лишь мощный голос слышит над собой:
«Повисши так, до дня Суда здесь будешь».
И вот, когда заходит полный месяц,
На нём нам видно черное пятно:
Твардовский во плоти, который будет
Там в воздухе висеть до дня Суда.

При беглом взгляде выходит так, что Твардовский осужден на длительный ужас оторванности от Земли, его постигло проклятие – вечно висеть в воздухе, а потом еще ждет Страшный Суд. Итак, конечно, чернокнижник осужден. Однако. Посмотрим на всё это и так и сяк. Поляки – народ более тонкий и хитрый, нежели, скажем, Немцы. Нет ли тут какого-нибудь изящного лукавства – и омытой слезами проникновенности, на которую способна лишь католическая душа?

Полагаю, что есть.

Твардовский вступил в договор с Дьяволом потому, что он хотел быть сильнее, чем люди, и не хотел смерти. Это не так уж мелко. Себялюбье здесь не спускается до узкости своекорыстья. Ребенок хочет каждый день праздника, юноша не может не хотеть непрерывности наслажденья. Желать быть сильнее людей – не преступленье, а великое деяние, ибо люди низки и ничтожны, и желать быть сильнее их – значит желать быть воистину человеком – звездооким человеком. И смерть есть проклятие. Желать не вступать в водоворот проклятия – не есть ли гордая стройность человека, который, идя по скользкому льду, имеет спокойную решимость не опрокидываться? Переходя от панорамы к панораме, Твардовский был ребенком, и не переставал быть юношей. В этом его оправданье, если еще нужно оправдаться, когда прошел через ужас, гибель и сладость детских слез, какими Дьявол не сможет заплакать, хотя бы даже захотел. Когда жалкий обманщик, Дьявол, уловляет его в западне и говорит: «Благородное слово должно быть твердо», – Твардовский, вместо того, чтобы пускаться с ним в казуистические препирательства, подтверждает свое слово – и смело пускается с Дьяволом в неизвестность, в свирепые ужасы всех возможностей Ада. Дьявол формально был прав, но, когда беспристрастное Око видит, что во время детской игры один ребенок говорит другому: «Сделай это, иначе ты лгун», и обвиняемый ребенок, смело опровергает обвиненье, не замечая даже, что перед обманщиком не оправдываются, и что обманщика даже дозволительно обмануть, – это беспристрастное Око посылает незримый зачарованный взгляд, которым уничтожается жалкий сглаз Дьявола.

Дьявол получил власть умчать Твардовского, но он влечет его не вниз, а вверх. И чем выше Дьявол его уносит, тем ближе Твардовский к благословенному крещенью слезами, к этой поразительно-трогательной возможности – запеть в высоте детскую песню любви, молитву младенческой веры. Чей был этот мощный голос, воскликнувший: «Повисши так, до дня Суда здесь будешь»? Быть может голос оттуда, где Око – но тогда Твардовский, уже осужденный висеть в воздухе, осужден, уже присужден к каре, и в день Великого Суда, конечно, будет оправдан, ибо правосудие Божеское не есть суд человеческий, или Дьявольский, и дважды оно не наказывает за одну и ту же вину. А не есть ли даже этот возглас – отображенный вопль Дьявола, который без Твардовского мог еще несколько взнестись по параболе, чтобы грузно свергнуться в свою преисподнюю, в бессильной ярости на то, что простодушный чернокнижник в конце концов обманул его своим прямым простодушием. Без лжи обманул, как и нужно.

И еще. Каким был Твардовский, когда он так повис? Об этом говорит третья легенда, третий узор прихотливой Польской мечты.