Люди под Дождем. Избранные беседы за 5 лет

Наина Ельцина «История страны должна быть правдивой»

/// Наталья Синдеева

Это был интерес, в первую очередь, человеческий, потому что я любила и уважала Ельцина и очень переживала его уход. Я наблюдала со стороны за мудрейшей женщиной и очень хотела с ней поговорить, хотела убедиться в том, что она именно такая, как я чувствую. Передо мной сидела мудрая, прекрасная, умная женщина, настоящая жена своего мужа. Наине Иосифовне интервью понравилось, хотя она тоже очень волновалась и сказала, что это последнее её интервью.

Программа первый раз выехала за территорию студии, и мы попали в гости к Наине Иосифовне Ельциной.

Синдеева: У вас тут очень красиво. Это осеннее настроение, обычно очень грустное, здесь совершенно по-другому воспринимается и чувствуется.

Ельцина: Мы стараемся создать радостную обстановку.

Синдеева: Наина Иосифовна, мне кажется, что ваша жизнь разделилась на две части так четко: Свердловск и потом переезд в Москву. Какие ваши самые яркие воспоминания?

Ельцина: Они связаны, конечно, с Борисом Николаевичем, потому что его всегда в жизни было очень много, он такой большой, громогласный. Мне трудно объяснить почему, но все в семье было вокруг него, вокруг его работы. Хотя я сама тоже работала больше 30 лет в Свердловске, я не работала только в Москве. Вот я прихожу на кладбище, — я хожу туда каждую неделю — стою и разговариваю с ним, вспоминаю наши моменты в Свердловске, в Москве. Все это — прожитая жизнь, а то, что уже прошло, то уже сделано. Поэтому, конечно, больше всего связано с прошлой жизнью, тем более что у нас была очень интересная жизнь, особенно в Свердловске.

Даже когда я сама собираюсь куда-то в поездку, беру обувь и думаю: «Господи, хоть бы мне не сделать, как мы однажды поехали». Он мне позвонил за несколько часов на работу, говорит: «Мы сегодня летим в отпуск». Я говорю: «Как мы летим в отпуск?» А у меня на следующей неделе был техсовет в институте, и я говорю: «Я не могу». — «Нет, мы должны сегодня полететь в отпуск». У меня слезы градом, что я буду говорить. — «Успокойся, сейчас приедет Юра» (его водитель). Я никогда на работу не ездила на его машине, если мы возвращались, то только когда были за городом, и то я выходила на повороте, а в обычное время всегда на общественном транспорте или пешком ходила. Я пошла к нашему главному инженеру института, объяснила. Он говорит: «Ну, раз надо»…

Синдеева: А повез он вас куда?

Ельцина: Мы должны были поехать в Кисловодск. Самое главное вот что. Конечно, Юра приехал. Я еду по дороге и лихорадочно соображаю, что же взять. Захожу в квартиру, а в спальне у шифоньера стоит Борис Николаевич и говорит: «Ты знаешь, я свое почти все собрал».

Синдеева: А он сам собирал вещи?

Ельцина: Никогда, никогда совершенно. Я захохотала после этого и даже не нашлась, что ему сказать, настолько была потрясена его поступком. И вот мы приехали в отпуск, и оказалось, что мы взяли два черных ботинка на одну ногу.

Синдеева: А как вы познакомились, и как он ухаживал?

ЕЛЬЦИНА: В ИНСТИТУТЕ. МЫ УЧИЛИСЬ ВМЕСТЕ. ОН ПОСТУПИЛ В ИНСТИТУТ НА ГОД РАНЬШЕ, НО ОН ЗАБОЛЕЛ АНГИНОЙ. И УЧИЛСЯ УЖЕ С НАМИ. Я ПОСТУПИЛА В 50-М ГОДУ, А ОН В 1949-М. ПРОШЛЫЙ ВЕК, ПРЕДСТАВЛЯЕТЕ? ПЕРВАЯ ПОЛОВИНА ПРОШЛОГО ВЕКА.

Синдеева: А как первый раз за руку взялись, поцеловались?

Ельцина: Это было на втором курсе, по-моему, я говорила в интервью. Нам было так интересно всем вместе, и он очень любил свободу, и я очень любила свободу. По-моему, как-то мы на следующий день поняли, что не можем просто так стоять у окошка и беседовать. Потом у нас в конце второго курса или на третьем курсе был студенческий колхоз. Нас было три девчонки, и их комната — пять мальчишек. Деньги у нас были, мы ужинали вместе. Праздники все вместе встречали. Так было интересно у нас в общежитии, что такая жизнь всем нравилась, он, правда, всегда говорил: «Когда мы поженимся?» Мы свободно могли в институте встретиться в коридоре, чмокнуть в щечку друг друга и за ручку подержаться. И ему потом кто-то нравился, и мне кто-то нравился.

Ну а потом, после пятого курса, я никого не поздравляла с окончанием. А к Борису я подошла. У нас аудитории были напротив, я поздравила его, расцеловались, конечно. Он говорит: «Ну, когда мы теперь поженимся?» Я говорю: «Я уезжаю из Свердловска, ты остаешься здесь. Как мы можем?» Он говорит: «Хорошо, давай мы встретимся на нейтральной территории», — на этом мы и закончили. Я уехала, он остался в Свердловске. Правда, он сразу стал мне писать письма, буквально с первого месяца. Мы переписывались весь этот год. А летом он был на волейбольных соревнованиях в Куйбышеве. И вдруг я получаю оттуда телеграмму: «У Бориса плохо с сердцем. Срочно вылетай. Сережа Пальгов». Это друг его написал.

Я была в ужасе, но, конечно, собралась и полетела туда. Обзвонила больницы — нигде нет. Я думаю: где искать, как искать. А потом спросила, где остановились волейболисты из Свердловска. Все просто было, мне сказали, в какой они гостинице. Смотрю — Борис идет, там лестница, а напротив вход в ресторан. Я кричу ему, он выскакивает, я говорю: «Так ты же болен!» — «Как видишь, я здоров». Я говорю: «Как ты мог такое?» — «А ты бы не приехала». — «Мне написали, сердце болит». — «Конечно, болит, — от любви».

ОН ПРЕДУПРЕДИЛ РЕБЯТ, И МЫ ПОШЛИ, ПРОГУЛЯЛИ С НИМ ПОЧТИ ДО РАССВЕТА ПО ПАРКУ. И ТУТ РЕШИЛИ ПОЖЕНИТЬСЯ. МЫ ПОНЯЛИ, ЧТО, КОНЕЧНО, ВСЕ ИНСТИТУТСКИЕ ГОДЫ МЫ НУЖНЫ БЫЛИ ДРУГ ДРУГУ.

Синдеева: А потом за ваши 50 лет были такие романтичные порывы, какие-то поступки?

Я КРИЧУ ЕМУ.

ОН ВЫСКАКИВАЕТ, Я ГОВОРЮ:

«ТАК ТЫ ЖЕ БОЛЕН!»

— «КАК ВИДИШЬ, Я ЗДОРОВ». Я ГОВОРЮ: «КАК ТЫ МОГ ТАКОЕ?»

— «А ТЫ БЫ НЕ ПРИЕХАЛА».

— «МНЕ НАПИСАЛИ, СЕРДЦЕ БОЛИТ».

— «КОНЕЧНО, БОЛИТ, — ОТ ЛЮБВИ».

Ельцина: Вы знаете, настолько Борис Николаевич был занят на работе. Конечно, какие-то были, но это совершенно другая жизнь. Он так быстро поднимался по должностной лестнице, поэтому работал с утра и до позднего не вечера, а ночи. Ведь строительство развивалось очень бурно, особенно когда появилось панельное строительство. У него был и монтаж панелей с колес.

Меня вообще считали матерью-одиночкой. Мы переехали, когда он стал начальником домостроительного комбината. До того у нас были в соседях наши институтские, поэтому все знали, где мы жили раньше. А когда он стал начальником комбината, мы все время переезжали поближе к его работе. Переехали в новый дом, прошел уже год, наверное. Таня и Лена ходили в садик, и бабушка из соседнего подъезда водила в этот же садик девочку. Она видела, как я детей в сад отвожу, а потом бегу на работу.

Синдеева: А папы нет.

Ельцина: И однажды в воскресенье сидят бабушки у подъезда. У нас были такие романтические дни, их устраивал Борис. Он решил меня освободить от всего, и обедать мы пошли в ресторан. На следующий день я иду с работы, они говорят: «Милая, какого ты мужика отхватила!» Я говорю: «Какого мужика?» — «А мы видели вчера, как он твоих девчонок вел за ручки, так мило с ними беседовал».

Я ГОВОРЮ: «ТАК ЭТО ИХ ПАПА». — «КАК? А МЫ ДУМАЛИ, ЧТО ВЫ МАМА-ОДИНОЧКА, ВОСПИТЫВАЕТЕ ДВОИХ ДЕТОК».

Синдеева: А как воспитывались детки в таком случае? Только на вас все было? Или у Бориса Николаевича были ключевые разговоры?

Ельцина: По-моему, больше воспитывал он.

Синдеева: А как, если его все время не было?

Ельцина: Я не знаю как, но они его очень чувствовали. Конечно, когда он уходил на работу, они спали еще. Но в воскресенье он всегда старался быть дома. У нас всегда были воскресные обеды; по воскресеньям приходили наши соученики к нам или мы к кому-то шли с детьми. Если я даже из командировки возвращалась, везла им какие-то игрушки, то, конечно, говорила: «Это папа вам подарил». Неважно, как это было. Если они меня про что-то спрашивали, я всегда переадресовку делала: «Спросите у папы». Конечно, я могла им ответить.

ИНОГДА, ЕСЛИ Я ЗАТРУДНЯЛАСЬ ОТВЕТИТЬ ПО ШКОЛЬНЫМ ДЕЛАМ, И ДАЖЕ КОГДА ОНИ МУЗЫКОЙ ЗАНИМАЛИСЬ, Я ГОВОРИЛА: «ЭТО У ПАПЫ». И ПАПА ВСЕГДА ИМ ОТВЕЧАЛ.

Он всегда говорил: «Я все знаю». У них создалось такое впечатление, что он все знает. Он много читал, очень начитан был, конечно.

Синдеева: И привил это девчонкам тоже?

Ельцина: И девочкам тоже. К счастью, и девочки своим детям это тоже прививают. У нас книга не ушла из семьи, она все время у внуков. Я думаю, и у правнуков.

Синдеева: Сейчас сложно поддержать любовь к книжке.

Ельцина: Во всяком случае, девочки это чувствовали. Когда девочки подросли, они даже советовались, какое платье надеть. Даже свадебные платья они согласовывали с папой.

Синдеева: Это не потому, что мама чаще рядом, мама строже…

Ельцина: Нет, они больше доверяли папе. Он всегда обращал внимание, если они надели платьице новое, всегда отмечал нюансы.

Синдеева: Мог он когда-нибудь повысить голос дома на девчонок?

Ельцина: Нет, он их никогда не наказывал. Единственное наказание было, если он брал, крайне редко, их дневники в школе — потому что обычно расписывалась я, но иногда я адресовала папе, когда что-нибудь случалось. Борис Николаевич признавал только пятерки, для него годилась только отличная учеба. Когда он посмотрел дневник, не помню, Танин или Ленин, то так его швырнул, что он пролетел на диван в другую комнату. Он сказал: «Такой дневник я подписывать не буду. Я признаю только пятерки».

Синдеева: А что Таня в этом плане?

Ельцина: Знаете, они вообще были очень самостоятельные. Их учеба в школе… Лена в третьем классе училась, а Таня пошла в первый. Я ее спросила: «Ты сделала уроки или нет?» Она говорит: «Мама, это не твой вопрос». — «А чей?» — «Мой, с сегодняшнего дня». И я до 10 класса никогда не спрашивала, сделали ли они уроки или нет. Они не доставляли хлопот ни мне, ни папе.

Синдеева: Как вообще жилось тогда? Судя по рассказам мам, пап, бабушек — все говорят, что, с одной стороны, сложная была жизнь, потому что не было возможности зарабатывать, все жили достаточно бедно. С другой стороны, все жили другими эмоциями. Но все равно бывало тяжело.

Ельцина: Нормально жили, по-моему. Денег никогда не хватало, а вы знаете, мы их никогда не считали, никогда не планировали абсолютно.

Когда мы поженились, у нас сначала была комната в общежитии. Очень быстро ему дали комнату в двухкомнатной квартире, у нас была коммунальная квартира. Там жили мы и молодая пара из Воронежа, по-моему. Какой-то стол — Борис Николаевич сам сколотил, — две табуретки мы купили, у нас уже стоял сколоченный книжный шкаф, потому что книг было много. Кровать я привезла свою из родительского дома, и нас это вполне устраивало. Эту кровать мы поменяли, когда Тане было лет восемь, в 1968 году. И то ко мне пришла моя сотрудница чай попить, заходит и говорит: «А чего у тебя такая кровать стоит? У нас на Уралмаше гарнитур из карельской березы. Хочешь, я тебе куплю?» Я говорю: «А сколько он стоит?» Как сейчас помню, по-моему, 600 с чем-то рублей. Зарплата у меня была где-то 200 рублей. У Бориса Николаевича больше значительно, конечно. Я говорю: «300 рублей у меня есть». Она говорит: «Ну, остальные мы наберем в институте, у нас же в каждом отделе касса взаимопомощи, еще в профкоме можно взять». Она выбрала, заказала, — я даже не ездила туда. Через 1–2 дня привезли. Мы расставили гарнитур. Борис Николаевич пришел с работы вечером, посмотрел и говорит: «А зачем тебе эти деревяшки?»