Люди под Дождем. Избранные беседы за 5 лет

Константин Райкин «Самые тяжелые времена изобилуют поводами для счастья»

/// Юлия Таратута

Звукорежиссер попросил сказать что-нибудь для проверки микрофона, и мы с Константином Райкиным стали по очереди считать. Вы слышали когда-нибудь, чтобы считали вслух талантливо? Я слышала. Четкие, наполненные слоги, уникальный звук голоса, драматизм — не перепутаешь, если и не слышал годами. Константин Райкин больше не снимается в кино. Он выбрал сцену театральную, а остальное время тратит на управление театром и актерскую школу.

Сегодня выездной выпуск, потому что собеседник — человек, пригласивший нас в гости, Константин Аркадьевич Райкин. Если люди вдруг не в курсе регалий нашего гостеприимного хозяина, то Константин Аркадьевич не только художественный руководитель театра «Сатирикон», но и художественный руководитель Высшей школы сценических искусств, на территории которой мы и находимся.

Таратута: Первый вопрос такой. В какие минуты сейчас вы особенно скучаете по отцу?

РАЙКИН: Я НЕ ЗАМЕЧАЮ, В КАКИЕ ОСОБЕННО. Я ВООБЩЕ ПО РОДИТЕЛЯМ СКУЧАЮ. У МЕНЯ ПРОИСХОДЯТ КАКИЕ-ТО ВНУТРЕННИЕ ДИАЛОГИ С НИМИ, С ПАПОЙ И С МАМОЙ. И Я С НИМИ СВЕРЯЮ СВОЮ ЖИЗНЬ, ПЫТАЮСЬ С НИМИ СОГЛАСОВЫВАТЬСЯ.

Таратута: В этом и был вопрос. Речь шла о том, что вас сейчас цепляет настолько, что хочется сверить позиции?

УЖ НЕ ЗНАЮ, ОТКЛОНИЛСЯ Я ОТ ЭТОГО КУРСА? НАВЕРНОЕ, ОТКЛОНИЛСЯ, КАК И ОНИ БЫ ОТКЛОНИЛИСЬ, ЖИВИ ОНИ СЕЙЧАС. Я ВИДЕЛ, КАК ПАПА, ЗАСТА В ПЕРЕСТРОЙКУ, БЫЛ ОЧЕНЬ ОБЕСПОКОЕН, ОЗАДАЧЕН, И РАД, И МНОГИМ ШОКИРОВАН. В ОБЩЕМ, РАЗБИРАЛСЯ, ПОСКОЛЬКУ ОН БЫЛ ОЧЕНЬ ЖИВОЙ ЧЕЛОВЕК И НЕ ДОГМАТИЧНЫЙ.

Райкин: Я сверяюсь по тому, как живет театр имени папы, который он передал мне, и вообще, как мы живем. Иногда я делаю это с помощью родителей, может быть, неосознанно. Но я все-таки воспитан в их семье, значит, я был как-то направляем ими. Уж не знаю, отклонился я от этого курса? Наверное, отклонился, как и они бы отклонились, живи они сейчас. Я видел, как папа, застав перестройку, был очень обеспокоен, озадачен, и рад, и многим шокирован. В общем, разбирался, поскольку он был очень живой человек и не догматичный.

Таратута: Как вам кажется, нынешний год вызвал бы у него страх, ужас, аллергию?

Райкин: Я думаю, все, что вы перечислили. И обязательно какую-то радость — потому что, я думаю, появился целый ряд вещей, к которым мы с вами привыкли и воспринимаем как должное и само собой разумеющееся. Но он заново обрадовался бы чему-то: например, отсутствию каких-то сложностей тоталитарного режима. Но при этом был бы, наверное, и страх, и ужас оттого, что свобода принесла с собой много новых неожиданных проблем, острых и тяжких. Я думаю, что у него был бы целый букет разнообразных ощущений.

Таратута: Что могло бы вызвать его раздражение?

РАЙКИН: РАЗДРАЖЕНИЕ — ЭТО ВООБЩЕ НЕ ОЧЕНЬ ТВОРЧЕСКОЕ ОЩУЩЕНИЕ. РАЗДРАЖЕНИЕ — ЭТО МЕЛКОЕ ЧУВСТВО, ЧТО-ТО КОЖНОЕ, ПОВЕРХНОСТНОЕ. А ВОТ ВОЗМУЩЕНИЕ, ГНЕВ — ЭТО УЖЕ СЛОВА…

Таратута: Соответствующего масштаба.

Райкин: Да. Я считаю, что я в какой-то степени могу смотреть на жизнь его глазами. Возможно, это самонадеянно звучит, но я по себе поверяю какие-то его гипотетические взгляды. Я думаю, что мы достаточно похоже воспринимали жизнь — притом что и спорили иногда очень жарко. То, что у меня вызывает ощущение очень большой острой тревоги, — то же, я думаю, вызвало бы и у него.

Таратута: А что вызывает вашу тревогу?

Райкин: По этому поводу можно целую книгу написать. Моя профессия заключается в том, чтобы выражать тревогу и надежду, и радость.

Таратута: Как вы себя чувствуете: вам радостно, вам страшно, вам тревожно?

Райкин: Все это я и чувствую. Как можно сказать, что мне только радостно в наше время? Но сказать, что мне не бывает радостно — тоже неверно. Мне кажется, что самые тяжелые времена изобилуют поводами для счастья. Я же читаю Александра Сергеевича Пушкина, для которого, мне кажется, это вообще главная тема. Он в своей очень трудной и несчастной жизни умел находить крупицы счастья и все время про это писал. Как гений он мог в самые трудные времена вдруг увидеть какие-то божественные знаки, которые означают: радуйся.

Мне кажется, что нам остается в трудные времена? Выбор-то небольшой: у нас времена либо трудные, либо очень трудные, либо чудовищные. И в трудное или очень трудное время есть вещи прекрасные, не зависящие от политики.

ЕСТЬ У НАС ТАКОЕ ЗАБЛУЖДЕНИЕ: ИНОГДА КАЖЕТСЯ, ЧТО ВСЕ ЗАВИСИТ ОТ КУРСА ДОЛЛАРА, ОТ НЕФТИ И ОТ ПОЛИТИКИ. НЕТ, НЕ ВСЕ. ЕСЛИ БЫ Я ТАК ДУМАЛ, Я БЫ НЕ ЗАНИМАЛСЯ ТЕМ, ЧЕМ Я ЗАНИМАЮСЬ.

Есть поводы для радости, есть удивительные лица у людей, тебя понимающих, умных, есть любящие тебя глаза, и ты кого-то любишь… и это не зависит от курса доллара.

Таратута: Вы в одном из интервью сказали, что занимаетесь вопросами госбезопасности или безопасности. Это вы про что говорили?

Райкин: Я говорил про культуру.

Таратута: Это история про то, что вы создаете независимые от политики пространства радости?

Райкин: Я говорил вообще про культуру, к которой, мне кажется, неверно относится наше государственное руководство, потому что недооценивает этот вопрос. Я сижу в Общественной палате в культурной секции, встречаюсь с большим количеством очень умных людей, которые в один голос говорят об этом. К сожалению, я не уверен, что это доходит до сознания людей, от которых все очень зависит.

МНЕ КАЖЕТСЯ, ЧТО НАШИ ВЫСОКИЕ НАЧАЛЬНИКИ ДАЖЕ В ТЕАТР ХОДЯТ ИНОГДА, НО ВСЕ РАВНО, КОГДА ОНИ ДУМАЮТ ВСЕРЬЕЗ О СУДЬБАХ НАШЕЙ СТРАНЫ, ТО СЛОВА «КУЛЬТУРА» В ЭТИХ РАЗДУМЬЯХ НЕТ ВООБЩЕ.

Таратута: Это какое-то непонятное поле, не встречавшееся им в жизни.

Райкин: Нет, встречавшееся, но для них это развлекуха, что-то малосерьезное. А это, мне кажется, чудовищное заблуждение. Так опасно думать. Я говорю про 0,7 % от бюджета.

Таратута: Вы говорите, что культура недофинансирована. Скажу исходя из собственного опыта. Мы занимаемся журналистикой, и у меня есть друзья, которые не смогли больше работать журналистами в силу разных обстоятельств: закрываются ресурсы, принимаются законы, которые давят на журналистов и лишают возможности работать по профилю. И они стали заниматься культурными проектами, очень разными. Такое впечатление, что сейчас это — пространство для пресловутой внутренней эмиграции. Люди из разных профессий стали приходить в культуру, потому что тут не трогают. Пока что. Вы согласны с тем, что культура — это пространство для ухода в себя на время, для зимовки?

Райкин: Я в этом пространстве родился и существую, мне не с чем сравнивать. Вы хотите сказать, что в других местах еще хуже. Может быть. У нас очень много внимания уделяют материальному, как будто человек живет только этим. Но это не так. Выступает у нас в Общественной палате генерал, человек хорошо образованный, и говорит: «Ребят, надо заниматься культурой. Мы просто упустим страну. Это я вам говорю, генерал. Это понятие сейчас для нас важнее, чем вооружение. Надо заниматься культурой, надо заниматься человеческим духом, в нашей стране с этим очень сложно и тревожно».

Таратута: Мы еще вернемся к вопросу, все ли решают деньги, поскольку для театров это имеет значение. Вот вы — худо жественный руководитель театра, у вас есть публика, вы строите репертуар и думаете о том, что больше востребовано, что меньше. Что сейчас лучше продается? Классика, сатира, гражданская лирика?

Райкин: Очень полярные вещи. У нас с огромным успехом много лет шла вещь Шекспира, которая называется «Ричард III». Очень многое зависит от режиссера — практически все. Ее поставил Юра Бутусов, замечательный режиссер, может быть, лучший отечественный режиссер этого поколения. «Ричард III» — это ближе к трагедии, это не веселенькая штучка. Он много лет шел в нашем театре — восемь или восемь с половиной. Много лет идет и «Король Лир» с огромным аншлагом — тоже трагическая вещь.

При этом есть какие-то вещи, вырывающие людей из повседневной ситуации. У людей очень востребовано то, что им дает возможность подняться над своей жизнью, куда-то вырваться. Не что-то музейное, старинное, не имеющее отношения ни к чему сегодняшнему, а то, что их самих подняло бы куда-то из очень трудной, агрессивной и неуютной жизни. Да и просто что-то очень смешное им нравится. Сатира, мне кажется, сейчас самый необязательный жанр в театре.

ПОТОМУ ЧТО, МНЕ КАЖЕТСЯ, СЕЙЧАС ЛУЧШЕ ПРОСТО РАССМЕЯТЬСЯ, ЧЕМ РАССМЕЯТЬСЯ ПРОТИВ КОГО-ТО. СМЕХ ДОБРЫЙ И ВЕСЕЛЫЙ СЕЙЧАС ГОРАЗДО ВАЖНЕЕ, ВОСТРЕБОВАННЕЕ И НУЖНЕЕ, ЧЕМ ЗЛОБНЫЙ ЯДОВИТЫЙ СМЕХ.

Таратута: Вам кажется, что людям нужно воспарять, а вовсе не погружаться в актуальную повестку дня?

Райкин: Дело в том, что сатира только обостряет то, что и так остро. Мне так кажется, может быть, потому что я работаю в Театре Аркадия Райкина, и я объелся этой сатиры в детстве, у меня легкая идиосинкразия.

Таратута: Мы с вами начали с того, что вы попытались объяснить время и рассказать о том, что вас раздражает или вызывает иное отношение, художественным языком. Должен ли театр сегодня обходиться без гражданского в творчестве?

Райкин: Да нет. Мы, так или иначе, очень густо занимаемся классикой, мы ее пытаемся делать современным языком, потому что классика для того и нужна, чтобы видеть сегодняшний день. Это же не музей какой-то. Зритель должен видеть и узнавать свою жизнь. Но, например, я очень интересуюсь и сегодняшними пьесами. Мы сейчас выпустим пьесу, которая была написана в 2014 году. Она у меня и у всего театра вызвала большой интерес. Мы ставим Мартина Макдонаха, который, мне кажется, на сегодняшний день лучший драматург из тех, кто пишет, кто вживую водит пером.

КОНЕЧНО, ТЕАТР — ЭТО ОЧЕНЬ ЖИВОЕ И ОТКЛИКАЮЩЕЕСЯ НА КОНКРЕТНУЮ ЖИЗНЬ ИСКУССТВО. НЕ ПЛАКАТНОЕ.

Вообще не надо путать искусство с плакатом по образцовому поведению. Я все время ощущаю, что я уже это проходил. И эти запреты я проходил — я про наш любимый мат…

Таратута: А почему вас так возмутила тема мата? Потому что без него не обойтись или потому что вы запрет имеете в виду?

Райкин: Потому что без него не обойтись. Главная функция искусства — отражать жизнь. Это увеличительное стекло, зеркало — как угодно, но оно отражает жизнь. Поэтому нечего на зеркало пенять, коли рожа кривая. Это борьба с зеркалами. Мат — это характернейшая особенность народной речи нашего времени. Так сложилось. Скорее, это плохо, чем хорошо, но так есть.

Любая жесткая, правдивая современная пьеса, сценарий, книга хочет отражать жизнь, и искусство становится все жестче. Поэтому, когда наш президент говорит: «Ведь Толстой обходился и Чехов обходился», — для меня этот повод не очень убедителен. Ведь и импрессионистов не было, и джаза не было — обходились Моцартом, Бетховеном. Но это же не повод запретить! А у нас запрещали джаз и джазовые инструменты… Искусство развивается. Да, Толстой обходился без мата, но есть великое искусство XX века, которое без него уже не обошлось, и уже XXI век не обходится, и величайшие современные произведения его используют, потому что искусство ищет более острых вещей. Ведь зрители, читатели закрываются, бронзовеют, толстеют кожей, и то, что производило когда-то шокирующее впечатление, уже не работает. Почему искусство становится более жестким, более агрессивным? Так исторически складывается, потому что оно ищет возможность проникнуть под толстую кожу читателя и зрителя. Поэтому, да, искусство стало более откровенным, наступательным, жестким. Нельзя повернуть этот процесс вспять.