Люди под Дождем. Избранные беседы за 5 лет

Нет, конечно. Ну, ребята, Иван — никакой не фашист, Иван — патриот России, и всегда им был. Иван — человек отважный, отвагу свою он много раз в жизни доказывал. Ну, как доказывал? Он был на войне и не жалел свой жизни.

Козырев: Мы же помним, с чего начался Третий рейх — с преследования гомосексуалистов, а потом пошли преследования евреев, а потом никого не осталось.

Сукачев: Я тебя огорчу — так и начнется Третья мировая война.

Козырев: Значит, Иван — буревестник Третьей мировой войны.

СУКАЧЕВ: НАЧНЕМ С ТОГО, ЧТО НИКТО В ПЕЧКАХ У НАС НИКОГДА НЕ ЖЕГ, НО В СОВЕТСКОМ СОЮЗЕ СУЩЕСТВОВАЛА ПРЕСЛОВУТАЯ СТАТЬЯ ЗА МУЖЕЛОЖСТВО. ОДИН ИЗ ЛЮДЕЙ, КОТОРЫЙ ВЫСТУПАЛ ЗА ЕЕ ОТМЕНУ, — ТВОЙ ПОКОРНЫЙ СЛУГА.

Надеюсь, что я сделал когда-то свой вклад в отмену статьи такого рода. Давай Ивану посвятим целую передачу, я с удовольствием приду.

Козырев: Я просто ставлю себя на место своих многочисленных самых разных друзей и понимаю, что значит для них такая фраза.

Сукачев: Я думаю, что он в очередной раз провоцирует.

Козырев: И у тебя есть этому оправдание?

Сукачев: Ты знаешь, у меня нет этому никакого оправдания. Я глубоко убежден, что никто никого ни в какие печки бросать не будет, и Иван, у которого шестеро своих детей, не из тех людей, которые кого-то в печки бросать будут. Просто Иван когда-то был резвым парнем, сейчас он стал человеком очень известным в интернете, в газетах, бла-бла-бла. К его словам такого рода я могу относиться, как к выходкам. Я на него вообще иногда сильно злюсь.

Козырев: Это хорошо. Кого же еще он может послушать?

Сукачев: Но вот опять, возвращаясь к самому началу — не было бы Ваньки, меня бы ни черта не будило, я был бы, как хомяк: нажрался и сплю. Конечно, мы хотим той самой свободы, которую мы знать не знаем, что это такое, но, блин, хотим, и прям сейчас, пока мы живы. Но о ней надо думать: о личной свободе прежде всего, и о свободе в целом, о том, каким образом понимается — пусть условно — демократия, стремление к демократическим изменениям. Наша святая обязанность — думать об этом, пока мы живем на белом свете, а потом наши дети будут об этом думать.

Козырев: Спасибо тебе большое. Спасибо, что зашел. Это был Гарик Сукачев. Сейчас у тебя будет возможность произнести постскриптум уже без меня. Заключительное слово нашего гостя.

Сукачев: Здравствуйте, глубокоуважаемые зрители телеканала «Дождь». Я вообще не умею говорить такие продуманные вещи, поэтому скажу нечто спонтанное. Мне было очень приятно, что меня пригласили сюда, на «Дождь», приятно было встретиться с Михаилом, которого я глубоко уважаю, поговорить с ним. И еще раз хочу повторить каждому из вас ровно те слова, которые я сказал Михаилу:

ОЧЕНЬ ВАЖНО, ЧТОБЫ РАЗНООБРАЗИЕ МНЕНИЙ, РАЗНООБРАЗИЕ КАНАЛОВ, РАЗНООБРАЗИЕ МЫСЛЕЙ СУЩЕСТВОВАЛО В ЕДИНОМ ПОЛЕ, КОТОРОЕ ВЫ ПРЕДСТАВЛЯЕТЕ. ЭТО ТОЛЬКО И ПОМОГАЕТ НАМ ЖИТЬ, ДАЕТ НАМ ВОЗМОЖНОСТЬ ЗАДУМАТЬСЯ И О СВОЕЙ СУДЬБЕ, И, НАВЕРНОЕ, О СУДЬБАХ ДРУГИХ ЛЮДЕЙ. СПАСИБО ВАМ БОЛЬШОЕ ЗА ТО, ЧТО ВЫ ПО-ПРЕЖНЕМУ ЕСТЬ.

P.S. Необходимое уточнение: Гарик был трезв, светел и мудр. Он с радостью приехал и уехал, довольный разговором. Это чтобы снять возникающие вопросы.

P.P.S. Это интервью Гарик дал мне в той самой «секретной квартире» на Садовом кольце, из которой мы отважно вещали зимой 2014/15-го. Квартира представляла из себя небольшую аккуратную «двушку» на шестом этаже в обычном подъезде, где ниже нас находился бордель. Мы ходили на цыпочках, шмыгали из лифта в дверь секретной «хаты» и аккуратно закрывали дверь. В большой комнате был съемочный павильон (две камеры — одна на ведущего, другая на гостя), в спальне — аппаратная, в ванной — гримерка. Еще в ванной, усугубляя общий абсурд, стоял гигантский слон из черного дерева. Слона с места сдвинуть не получалось, его приспособили под вешалку, и я каждый раз, сдергивая свой пиджак с его хобота, повторял: «Это не финал. Это история…»