Люди под Дождем. Избранные беседы за 5 лет

Гарик Сукачев «И страна меняла нас, и мы меняли страну»

/// Михаил Козырев

Разговор с Игорем Ивановичем — это, конечно, титры той эпохи. Вы читаете эту расшифровку и уже знаете, как все закончилось; что случилось с нашими героями, о которых мы размышляем и спорим; как окрестили это время — середину десятых годов XXI века. А мы с Гариком еще ничего не знаем. Можем только догадываться. И надеяться, что все будет хорошо, пока за окнами конспиративной квартиры гаснут огни на Садовом кольце…

Наш телеквартирник Hard Days’s Night продолжается в полуподпольном виде. Вопросы задает Михаил Козырев.

Козырев: Я предрекаю нам очень интересный час, поскольку собеседником моим сегодня вечером будет актер, музыкант и телережиссер Гарик Сукачев. Добрый вечер, старина.

Сукачев: Добрый. Здравствуйте, друзья.

Козырев: Я хочу начать разговор со своего неожиданного впечатления. Вчера «Паштет», Паша Филиппенко, прислал мне клип, который сделан на песню 2007 года под названием «Рок-н-ролл — это мы». Помнишь, была такая песня, в которой все рок-н-ролльное братство перечислено прямо поименно и пофамильно, с рефреном Кости Кинчева: «И тут кто-то сказал, что рок-н-ролл — это я. Тогда кто же все мы?» Глядя на это из 2014 года, я испытал очень странное ощущение. Я постарался его проанализировать и понял, что мне как-то грустно и жалко на это смотреть. Жалко в первую очередь самого себя, потому что я помню то десятилетие, когда активно продвигал рок-н-ролл на радио и на телевидении. Сегодня я понимаю, что нет никакого рок-н-ролльного братства: даже эту команду разметало по жизни так, что представить себе, что они когда-то разделяли одни и те же убеждения и верили в одни и те же идеалы, сегодня уже практически невозможно. Мой вопрос — так это или нет?

Сукачев: Ты и прав и не прав одновременно. Прав ты в том, что если говорить о поколении «Паштета» или о моем поколении — так или иначе, того, что называется рок-н-ролльным братством, конечно же, нет и не может быть в силу того, что все стали взрослыми людьми, кое-кто — уже дедушки или бабушки. Мы все-таки в большей степени озабочены сами собой, семьями, собственным миром. Мы редко видимся. Если возвращаться к тому, о чем ты говорил в превосходной степени, — то оно существовало, когда мы были молодыми. Для нас это было важно, потому что мы несли свою молодежную правду, и нас объединяло не только то, что мы все играли на электрогитарах, на каких-то фестивалях, все вместе, но и какое-то единое чувство времени, в которое мы жили. Конечно же, мы были полноправными участниками этого процесса, гигантской частью огромного поколения, я имею в виду поколение 80-х и частично 90-х. Мы это осознавали и понимали.

Козырев: Вы меняли страну!

СУКАЧЕВ: СОВЕРШЕННО ВЕРНО. И СТРАНА МЕНЯЛА НАС, И МЫ МЕНЯЛИ СТРАНУ. ЭТО БЫЛ ОБЩИЙ ПРОЦЕСС. В ТОМ ВИДЕ, КАК МЫ ЕГО С ТОБОЙ ЗАСТАЛИ, КОНЕЧНО ЖЕ, ОН НИКОГДА НЕ ПОВТОРИТСЯ.

Козырев: Нет ли у тебя горького ощущения, что у этой группы людей произошло изменение фундаментальных человеческих принципов? Потому что, мне кажется, тогда было очень понятно, пусть даже не сформулировано — где «мы», а где «они». Условные «они» — сначала это была советская власть. Это была фальшь, лицемерие, которое часто ассоциировалось с попсой… Очень было понятно, что это точно не «мы» — это «они».

Сукачев: Совершенно верно.

Козырев: А сейчас среди этого поколения музыкантов, для одной группы людей «мы» — это «они», а «они» — это совсем разные люди. Например, можно было ли себе представить, что Макаревич и Шевчук сегодня будут придерживаться одной оценки происходящих событий, а, например, Саша Чернецкий, или Саша Скляр, или «Чайфы» — воспринимать события абсолютно полярным образом, и у них практически не будет точек соприкосновения, потому что их разметала жизнь по разные стороны баррикад?

Сукачев: Так это прекрасно же. Ты сейчас назвал людей, которым по-прежнему не все равно. На мой взгляд, их совершенно никуда не разметало. Их собственные личностные принципы остались, наверное, прежними. Просто, возвращаясь к прошлому, — идея была единой, и протест был единым. «Перемен, мы ждем перемен!» — говорил Витя Цой таким простым языком, языком парня с улицы. И вот это нас объединяло, мы об этом и говорили. И наш протест был совершенно конкретным: против той системы, в которой мы все выросли — лживой советской системы, «большого брата», Комитета государственной безопасности и надзирающих органов, ментов, несвободы и лжи во всем абсолютно.

КАЖДЫЙ ДУМАЮЩИЙ МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК ИЛИ ЮНАЯ ДЕВУШКА ПОНИМАЛИ, ЧТО МЕЖДУ ЖИЗНЬЮ И КНИЖКОЙ ОГРОМНАЯ РАЗНИЦА. ИМ ЧТО-ТО ГОВОРИЛИ В ДЕТСКОМ САДИКЕ И ДАЛЬШЕ, В ШКОЛЕ, КОГДА ПОВЯЗЫВАЛИ ПИОНЕРСКИЙ ГАЛСТУК, И ОНИ ТАК ХОТЕЛИ БЫТЬ ПИОНЕРАМИ — А ВСЕ ОКАЗЫВАЛОСЬ СОВЕРШЕННО НЕ ТАК.

К 14 годам мы становились Базаровыми, нонконформистами, как и должно быть в несвободном обществе. И нас объединяло только это, за исключением собственных мыслей и своего собственного осознания в этой жизни. Но вот это было главным.

Были ли мы одинаковыми? Безусловно, мы были абсолютно разными, но мы, как и все наше поколение, смотрели одними глазами на предметы, на события, на свою судьбу, на судьбу молодежи, на свою страну, на то, что нас окружало. Дальше прошло много-много лет, мы все стали старше, но во многом остались прежними. Редко человек меняется внутренне. Есть немало примеров, когда люди с годами стали совершенно другими. Я говорю сейчас о твоем внутреннем одиночестве, о тебе самом, обо мне самом, и так далее. И ответ, наверное, лежит на самой поверхности. События, которые происходят в нашей стране, любимой каждым из нас, мы рассматриваем с точки зрения самого себя.

«ПЕРЕМЕН, МЫ ЖДЕМ ПЕРЕМЕН!» — ГОВОРИЛ ВИТЯ ЦОЙ ТАКИМ ПРОСТЫМ ЯЗЫКОМ, ЯЗЫКОМ ПАРНЯ С УЛИЦЫ. И ВОТ ЭТО НАС ОБЪЕДИНЯЛО, МЫ ОБ ЭТОМ И ГОВОРИЛИ. И НАШ ПРОТЕСТ БЫЛ СОВЕРШЕННО КОНКРЕТНЫМ: ПРОТИВ ТОЙ СИСТЕМЫ, В КОТОРОЙ МЫ ВСЕ ВЫРОСЛИ — ЛЖИВОЙ СОВЕТСКОЙ СИСТЕМЫ.

Мы — люди искусства, а человек искусства предлагает миру только самого себя, собственно, он о самом себе только и рассказывает. А уж принимает мир или не принимает — это от художника не зависит. Я имею в виду не только внутреннее мироощущение, но понимание своей внутренней правды — какова она, как ты транспонируешь самого себя к тому, что происходит вокруг тебя, в твоей стране и с тобою лично.

ПОЭТОМУ Я СОВСЕМ НЕ ПРОТИВ ЭТИХ РАЗНЫХ ПОЛЮСОВ. ОНИ, ПОЖАЛУЙ, НЕОБХОДИМЫ, ПОТОМУ ЧТО ЭТИ ПОЛЮСЫ БУДЯТ МЕНЯ, МОЕ ВООБРАЖЕНИЕ, МЫСЛИ.

Может быть, я не найду никаких ответов на внутренние вопросы, но, безусловно, даже то, о чем ты сказал, необходимо, и прежде всего, в культурном пространстве — потому что, так или иначе, люди, тобою названные, наверняка за эти годы собрали большое количество почитателей своего таланта. Кто-то отворачивается, кто-то нет. Вот и все. Прости, я так долго.

Козырев: Ничего, я внимательно следил. Ты описал страну, которая вызывала у вас желание перемен. Но ведь из твоего описания, на мой взгляд, четко понятно, что история проделала круг, и то, что последние 15 лет происходит в стране, характеризуется практически теми же самыми эпитетами, которые ты упомянул. Это возврат КГБ, которое управляет страной, это тотальное лицемерие, которое льется с экранов телевизоров, это колоссальная несвобода и неприятие какого-либо публичного высказывания, — исключая один маленький тонущий телеканал и одну крохотную радиостанцию.

И когда это начиналось, — а предвестники этого витали в воздухе давным-давно, — на рубеже девяностых и двухтысячных, у меня было ощущение, что мои герои, которые были настолько неравнодушны, которые объяснили какие-то важные вещи целому поколению, — они-то не останутся молчком, они-то не отсидятся, они выразят свои ощущения. А в результате ничего подобного не произошло… за редким исключением.

Сукачев: Миша, еще раз повторяю, ты говоришь только о своем мироощущении.

Козырев: Только о нем, но я сверяю его с твоим.

СУКАЧЕВ: Я ВСЕГДА ГОВОРИЛ: «ГДЕ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ ТВОЯ СВОБОДА, РОВНО ТАМ НАЧИНАЕТСЯ МОЯ». ПОНИМАЕШЬ, ДА? ЭТО ТВОЕ МИРООЩУЩЕНИЕ.

Мое мироощущение может совершенно не совпадать с твоим. И оно, пожалуй, не совпадает — в контексте того, что ты сейчас сказал.

Козырев: То есть у тебя нет ощущения, что мы скатились ровно в Советский Союз?

Сукачев: Миша, я не могу об этом ответственно говорить, потому что я лично не ощущаю никакого скатывания ни в какой Советский Союз. Система запретов была иной.

Козырев: Жестче?

Сукачев: Безусловно. Как тебе сказать… тебя винтят буквально через 15 минут, 20 минут тебя везут в отделение милиции, еще через 10 минут начинают тебе отбивать почки, и где-то через полчаса ты должен писать объяснительные. Вот как это выглядело.

Козырев: Тебе не кажется, что ты сейчас цитируешь людей, которых «завинтили» на Болотной площади и которые сейчас сидят сроки? Это же ровно то же самое.

Сукачев: Подожди. Может быть, но еще раз повторяю: я — не тот человек, которого завинтили на Болотной площади, не тот человек, которому отбили почки, и не тот человек, которого навсегда запретили. Я не тот. Со мной это происходило почти 30 лет назад. Наверняка между мной и таким человеком можно поставить знак равенства. Но это странно. Если мы с тобой предположим, что в какой-то части мира происходит как-то иначе, мы страшно ошибемся. Если же говорить об уровне моей личной свободы или об уровне личной свободы художника — ее ведь действительно не было. Начнем с того, что мы с тобой были художественной самодеятельностью. А если бы мы хотели этим заниматься постоянно, то пошли бы в эту ужасающую… Как она там называлась? В филармонию, где 70 % песен советских композиторов. А то, что мы хотели, было подпольным.

Это происходило не только с музыкантами, но и с писателями и вообще со всей культурой. И родился великий андеграунд, контркультура, подпольная журналистика, которую ты помнишь прекрасно. Но это было в другой стране, совершенно несвободной.

Ты можешь выражаться как угодно, но сейчас мир стал… Через секунду о тебе могут узнать. Вот девчонки, так называемая панк-группа Pussy Riot. Я сказал: «О! Отлично, как много ребят и девчонок мечтает о такой популярности». Они сделали ровно так, как надо раскручивать группы. Их повинтили, после этого они поедут по всему миру.

Козырев: Не получилось у меня ощутить, что…

Сукачев: Что это настоящая рок-группа.

Козырев: Да. Более того, я думаю, что, в общем, они и к музыке не имеют никакого отношения.

Сукачев: Конечно, никакого абсолютно. Они продают сами себя.

Козырев: Хотя, честно говоря, и группа Sex Pistols очень отдаленное отношение имела к музыке.

СУКАЧЕВ: НЕТ-НЕТ, SEX PISTOLS — ЭТО ВЕЛИЧАЙШАЯ ГРУППА ВСЕХ ВРЕМЕН И НАРОДОВ.

Козырев: Но развешивать по всему Лондону рекламу с портретом английской королевы, у которой пропирсинговано лицо, — это фактически то же самое, что сделали Pussy Riot.