Первая любовь [рус. и англ. параллельные тексты]

XXI

My father used every day to ride out on horse-back. He had a splendid English mare, a chestnut piebald, with a long slender neck and long legs, an inexhaustible and vicious beast.

Отец мой каждый день выезжал верхом; у него была славная рыже-чалая английская лошадь, с длинной тонкой шеей и длинными ногами, неутомимая и злая.

Her name was Electric.

Ее звали Электрик.

No one could ride her except my father.

Кроме отца, на ней никто ездить не мог.

One day he came up to me in a good humour, a frame of mind in which I had not seen him for a long while; he was getting ready for his ride, and had already put on his spurs.

Однажды он пришел ко мне в добром расположении духа, чего с ним давно не бывало; он собирался выехать и уже надел шпоры.

I began entreating him to take me with him.

Я стал просить его взять меня с собою.

'We'd much better have a game of leap-frog,' my father replied. 'You'll never keep up with me on your cob.'

-- Давай лучше играть в чехарду, -- отвечал мне отец, -- а то ты на своем клепере за мной не поспеешь.

'Yes, I will; I'll put on spurs too.'

-- Поспею; я тоже шпоры надену.

' All right, come along then.'

-- Ну, пожалуй.

We set off.

Мы отправились.

I had a shaggy black horse, strong, and fairly spirited. It is true it had to gallop its utmost, when Electric went at full trot, still I was not left behind.

У меня был вороненький, косматый конек, крепкий на ноги и довольно резвый; правда, ему приходилось скакать во все лопатки, когда Электрик шел полной рысью, но я все-таки не отставал.

I have never seen any one ride like my father; he had such a fine carelessly easy seat, that it seemed that the horse under him was conscious of it, and proud of its rider.

Я не видывал всадника, подобного отцу; он сидел так красиво и небрежно-ловко, что, казалось, сама лошадь под ним это чувствовала и щеголяла им.

We rode through all the boulevards, reached the 'Maidens' Field,' jumped several fences (at first I had been afraid to take a leap, but my father had a contempt for cowards, and I soon ceased to feel fear), twice crossed the river Moskva, and I was under the impression that we were on our way home, especially as my father of his own accord observed that my horse was tired, when suddenly he turned off away from me at the Crimean ford, and galloped along the river-bank.

Мы проехали по всем бульварам, побывали на Девичьем поле, перепрыгнули через несколько заборов (сперва я боялся прыгать, но отец презирал робких людей, -- и я перестал бояться), переехали дважды чрез Москву-реку -- и я уже думал, что мы возвращаемся домой, тем более что сам отец заметил, что лошадь моя устала, как вдруг он повернул от меня в сторону от Крымского броду и поскакал вдоль берега.

I rode after him.

Я пустился вслед за ним.

When he had reached a high stack of old timber, he slid quickly off Electric, told me to dismount, and giving me his horse's bridle, told me to wait for him there at the timber-stack, and, turning off into a small street, disappeared.

Поравнявшись с высокой грудой сложенных старых бревен, он проворно соскочил с Электрика, велел мне слезть и, отдав мне поводья своего коня, сказал, чтобы я подождал его тут же, у бревен, а сам повернул в небольшой переулок и исчез.

I began walking up and down the river-bank, leading the horses, and scolding Electric, who kept pulling, shaking her head, snorting and neighing as she went; and when I stood still, never failed to paw the ground, and whining, bite my cob on the neck; in fact she conducted herself altogether like a spoilt thorough-bred.

Я принялся расхаживать взад и вперед вдоль берега, ведя за собой лошадей и бранясь с Электриком, который на ходу то и дело дергал головой, встряхивался, фыркал, ржал; а когда я останавливался, попеременно рыл копытом землю, с визгом кусал моего клепера в шею, словом, вел себя как избалованный pur sang [конь чистокровной породы -- фр.].

My father did not come back.

Отец не возвращался.

A disagreeable damp mist rose from the river; a fine rain began softly blowing up, and spotting with tiny dark flecks the stupid grey timber-stack, which I kept passing and repassing, and was deadly sick of by now.

От реки несло неприятной сыростью; мелкий дождик тихонько набежал и испестрил крошечными темными пятнами сильно надоевшие мне глупые серые бревна, около которых я скитался.

I was terribly bored, and still my father did not come.

Тоска меня брала, а отца все не было.

A sort of sentry-man, a Fin, grey all over like the timber, and with a huge old-fashioned shako, like a pot, on his head, and with a halberd (and how ever came a sentry, if you think of it, on the banks of the Moskva!) drew near, and turning his wrinkled face, like an old woman's, towards me, he observed,

Какой-то будочник из чухонцев, тоже весь серый, с огромным старым кивером в виде горшка на голове и с алебардой (зачем, кажется, было будочнику находиться на берегу Москвы-реки!), приблизился ко мне и, обратив ко мне свое старушечье, сморщенное лицо, промолвил:

'What are you doing here with the horses, young master?

-- Что вы здесь делаете с лошадьми, барчук?

Let me hold them.'

Дайте-ка я подержу.

I made him no reply. He asked me for tobacco.

Я не отвечал ему; он попросил у меня табаку.

To get rid of him (I was in a fret of impatience, too), I took a few steps in the direction in which my father had disappeared, then walked along the little street to the end, turned the corner, and stood still.

Чтобы отвязаться от него (к тому же нетерпение меня мучило), я сделал несколько шагов по тому направлению, куда удалился отец; потом прошел переулочек до конца, повернул за угол и остановился.

In the street, forty paces from me, at the open window of a little wooden house, stood my father, his back turned to me; he was leaning forward over the window-sill, and in the house, half hidden by a curtain, sat a woman in a dark dress talking to my father; this woman was Zina?da.

На улице, в сорока шагах от меня, пред раскрытым окном деревянного домика, спиной ко мне стоял мой отец; он опирался грудью на оконницу, а в домике, до половины скрытая занавеской, сидела женщина в темном платье и разговаривала с отцом; эта женщина была Зинаида.

I was petrified.

Я остолбенел.

This, I confess, I had never expected.

Этого я, признаюсь, никак не ожидал.

My first impulse was to run away.

Первым движением моим было убежать.

'My father will look round,' I thought, 'and I am lost ...' but a strange feeling-a feeling stronger than curiosity, stronger than jealousy, stronger even than fear-held me there.

"Отец оглянется, -- подумал я, -- и я пропал..." Но странное чувство, чувство сильнее любопытства, сильнее даже ревности, сильнее страха -остановило меня.

I began to watch; I strained my ears to listen.

Я стал глядеть, я силился прислушаться.

It seemed as though my father were insisting on something.

Казалось, отец настаивал на чем-то.

Zina?da would not consent.

Зинаида не соглашалась.

I seem to see her face now-mournful, serious, lovely, and with an inexpressible impress of devotion, grief, love, and a sort of despair-I can find no other word for it.

Я как теперь вижу ее лицо -- печальное, серьезное, красивое и с непередаваемым отпечатком преданности, грусти, любви и какого-то отчаяния -- я другого слова подобрать не могу.

She uttered monosyllables, not raising her eyes, simply smiling-submissively, but without yielding.

Она произносила односложные слова, не поднимала глаз и только улыбалась -- покорно и упрямо.

By that smile alone, I should have known my Zina?da of old days.

По одной этой улыбке я узнал мою прежнюю Зинаиду.

My father shrugged his shoulders, and straightened his hat on his head, which was always a sign of impatience with him....

Отец повел плечами и поправил шляпу на голове, что у него всегда служило признаком нетерпения...

Then I caught the words:

Потом послышались слова:

'Vous devez vous s?parer de cette...' Zina?da sat up, and stretched out her arm....

"Vous devez vous separer de cette... "["Вы должны расстаться с этой... " -- фр.] Зинаида выпрямилась и протянула руку...

Suddenly, before my very eyes, the impossible happened. My father suddenly lifted the whip, with which he had been switching the dust off his coat, and I heard a sharp blow on that arm, bare to the elbow.

Вдруг в глазах моих совершилось невероятное дело: отец внезапно поднял хлыст, которым сбивал пыль с полы своего сюртука, -- и послышался резкий удар по этой обнаженной до локтя руке.

I could scarcely restrain myself from crying out; while Zina?da shuddered, looked without a word at my father, and slowly raising her arm to her lips, kissed the streak of red upon it.

Я едва удержался, чтобы не вскрикнуть, а Зинаида вздрогнула, молча посмотрела на моего отца и, медленно поднеся свою руку к губам, поцеловала заалевшийся на ней рубец.

My father flung away the whip, and running quickly up the steps, dashed into the house....

Отец швырнул в сторону хлыст и, торопливо взбежав на ступеньки крылечка, ворвался в дом...

Zina?da turned round, and with outstretched arms and downcast head, she too moved away from the window.

Зинаида обернулась -- и, протянув руки, закинув голову, тоже отошла от окна.

My heart sinking with panic, with a sort of awe-struck horror, I rushed back, and running down the lane, almost letting go my hold of Electric, went back to the bank of the river.

С замиранием испуга, с каким-то ужасом недоумения на сердце бросился я назад и, пробежав переулок, чуть не упустив Электрика, вернулся на берег реки.

I could not think clearly of anything.

Я не мог ничего сообразить.

I knew that my cold and reserved father was sometimes seized by fits of fury; and all the same, I could never comprehend what I had just seen....

Я знал, что на моего холодного и сдержанного отца находили иногда порывы бешенства, и все-таки я никак не мог понять, что я такое видел...

But I felt at the time that, however long I lived, I could never forget the gesture, the glance, the smile, of Zina?da; that her image, this image so suddenly presented to me, was imprinted for ever on my memory.

Но я тут же почувствовал, что, сколько бы я ни жил, забыть это движение, взгляд, улыбку Зинаиды было для меня навсегда невозможно, что образ ее, этот новый, внезапно представший передо мною образ, навсегда запечатлелся в моей памяти.

I stared vacantly at the river, and never noticed that my tears were streaming. 'She is beaten,' I was thinking,... 'beaten ... beaten....'

Я глядел бессмысленно на реку и

'Hullo! what are you doing? Give me the mare!' I heard my father's voice saying behind me.

-- Ну, что же ты -- давай мне лошадь! -- раздался за мной голос отца.

Mechanically I gave him the bridle.

Я машинально подал ему поводья.

He leaped on to Electric ... the mare, chill with standing, reared on her haunches, and leaped ten feet away ... but my father soon subdued her; he drove the spurs into her sides, and gave her a blow on the neck with his fist....

Он вскочил на Электрика... Прозябший конь взвился на дыбы и прыгнул вперед на полторы сажени... но скоро отец укротил его; он вонзил ему шпоры в бока и ударил его кулаком по шее...

' Ah, I've no whip,' he muttered.

"Эх, хлыста нету", -- пробормотал он.

I remembered the swish and fall of the whip, heard so short a time before, and shuddered.

Я вспомнил недавний свист и удар этого самого хлыста и содрогнулся.

'Where did you put it?' I asked my father, after a brief pause.

-- Куда ж ты дел его? -- спросил я отца погодя немного.

My father made no answer, and galloped on ahead.

Отец не отвечал мне и поскакал вперед.

I overtook him.

Я нагнал его.

I felt that I must see his face.

Мне непременно хотелось видеть его лицо.

'Were you bored waiting for me?' he muttered through his teeth.

-- Ты соскучился без меня? -- проговорил он сквозь зубы.

' A little.

-- Немножко.

Where did you drop your whip?' I asked again.

Где же ты уронил свой хлыст? -- спросил я его опять.

My father glanced quickly at me.

Отец быстро глянул на меня.

'I didn't drop it,' he replied; 'I threw it away.'

-- Я его не уронил, -- промолвил он, -- я его бросил.

He sank into thought, and dropped his head ... and then, for the first, and almost for the last time, I saw how much tenderness and pity his stern features were capable of expressing.

Он задумался и опустил голову. И тут-то я в первый и едва ли не в последний раз увидел, сколько нежности и сожаления могли выразить его строгие черты.

He galloped on again, and this time I could not overtake him; I got home a quarter-of-an-hour after him.

Он опять поскакал, и уж я не мог его догнать; я приехал домой четверть часа после него.

'That's love,' I said to myself again, as I sat at night before my writing-table, on which books and papers had begun to make their appearance; 'that's passion!... To think of not revolting, of bearing a blow from any one whatever ... even the dearest hand!

"Вот это любовь, -- говорил я себе снова, сидя ночью перед своим письменным столом, на котором уже начали появляться тетради и книги, -- это страсть!.. Как, кажется, не возмутиться, как снести удар от какой бы то ни было!.. от самой милой руки!

But it seems one can, if one loves....

А, видно, можно, если любишь...

While I ... I imagined ...'

А я-то... я-то воображал..."

I had grown much older during the last month; and my love, with all its transports and sufferings, struck me myself as something small and childish and pitiful beside this other unimagined something, which I could hardly fully grasp, and which frightened me like an unknown, beautiful, but menacing face, which one strives in vain to make out clearly in the half-darkness....

Последний месяц меня очень состарил -- и моя любовь, со всеми своими волнениями и страданиями, показалась мне самому чем-то таким маленьким, и детским, и мизерным перед тем другим, неизвестным чем-то, о котором я едва мог догадываться и которое меня пугало, как незнакомое, красивое, но грозное лицо, которое напрасно силишься разглядеть в полумраке...