Кощеевич и война

Глава пятая Брат Северницы

Возле палаток целителей собрался народ. Люди перешёптывались, ахали, гудели, как растревоженные пчёлы. Яромиру пришлось проталкиваться сквозь толпу, чтобы увидеть, что происходит. Зрелище оказалось не из приятных.

Разъярённая Душица таскала за рыжую косу целительницу. Ту самую, которой Яромир доверил раненого Горностайку. Целительница закрывала голову руками, уворачивалась от ударов, как могла, но не била в ответ. Её нос распух, кровавая юшка стекала аж до подбородка. Под ногами в грязном снежном месиве валялся сорванный с головы платок.

Теперь Душица уже не выкрикивала угрозы, а подвывала на одной ноте, лупцуя противницу. Из её глаз текли злые слёзы.

— Что здесь происходит?! — рявкнул Яромир, и люди перед ним расступились.

Душица недовольно дёрнула плечом. Будто не окрик командира услышала, а комара назойливого отгоняла.

Пришлось схватить её за шкирку и хорошенько встряхнуть:

— Хватит! Или мне вас водой разливать?

Душица шмыгнула носом, часто заморгала, словно только сейчас заметила Яромира, и зло выплюнула:

— Всё равно убью эту тварюку!

— Ты же воительница, а не огнепёскин хвост! — Яромир здорово разозлился. — Воительницам негоже нападать на тех, кто не может за себя постоять. За это и под суд пойти можно.

— Её суди, не меня. Она Горностайку уморила!

— Как так?!

— А вот! Насмерть.

— Я предупреждала: не жилец он… — Целительница вытерла разбитый нос рукавом.

— Не отпирайся, змея подколодная! Она его опоила, люди добрые! Я своими глазами видела! — Душица принялась вырываться, но Яромир держал её крепко.

— Это было сонное зелье. Не яд. Хотя дать яд, может, было бы милосерднее, — процедила целительница сквозь зубы.

Она наклонилась, подняла платок, встряхнула и повязала на голову. Её спина выпрямилась, взгляд стал холодным и гордым. Ну чисто царевна. Даже перестаёшь замечать, что платок грязный, а платье разорвано в трёх местах.

— Она врёт. — Душица сплюнула под ноги противнице.

— Дивьи люди не лгут, — напомнил ей Яромир. Ему самому не верилось, что целительница могла убить раненого собственными руками.

— Да. Только эта ведьма — не из дивьих. Её папка из навьих был и мамку снасильничал. Ещё во время прошлой войны.

По толпе пронёсся изумлённый шепоток. Кто-то презрительно фыркнул:

— Полукровка! И как ей только доверили лечить людей?

Другой возразил:

— Захлопни пасть! Эта девчонка моему сыну жизнь спасла.

— Но навья кровь…

— Это язык у тебя навий: такой же злой!

А Душица продолжила кричать:

— Чего вытаращилась, образина?! Думала, никто не знает твою тайну? Как бы не так!

— Это правда? — нахмурился Яромир.

— А если и так, то что? — Голос целительницы прозвучал сухо, но в болотных, слишком тёмных для Дивьего народа глазах, полыхала ярость.

— Возможно, это меняет дело. Или нет. Как знать… — Он в задумчивости поскрёб подбородок.

Ну и задачка… И, как назло, воевода Веледар ещё не прибыл. Может, запереть обеих в острог и оставить всё до приезда старшего? К тому же самого Яромира могут счесть пристрастным. Душица — его подчинённая, Горностай — тоже. «Был», — мысленно поправил себя Яромир. Смерть друга пока не укладывалась в голове. Потом, оставшись один, он будет горевать, пить, может быть, даже плакать. Но сейчас нужно держать лицо. То, что целительница оказалась полукровкой, осложняло всё. Ещё пару дней назад Яромир не думая осудил бы её. Навья кровь дурная, порченая. Но сейчас перед глазами вдруг встало виноватое лицо Радосвета, а в ушах прозвучали его слова: «Кровь не так уж и важна. Главное, чтобы человек был хороший».

Бред, конечно. Но отчего-то запало в душу — не отмахнёшься.

— Расскажи, что ты видела, — обратился Яромир к Душице, и та зачастила:

— Внутрь к брату меня не пустили, а я не будь дура — села возле палатки и полог раздвинула тихонько, чтобы в щёлку посмотреть.

Яромир заметил, что целительница — надо хоть узнать, как её зовут, — вздрогнула, услышав эти слова. Боится, что её обман выйдет наружу? А может, просто ненавидит, когда подсматривают? Не угадаешь.

— Гляжу, а эта гадюка на моего брата внимания не обращает. Не лечит, хотя обещала.

— Я занималась другим раненым, — спокойно пояснила целительница. — Тем, у кого были шансы.

— А потом ещё одним. И ещё. Всё это время мой брат оставался без помощи. — Голос Душицы задрожал. — Потом слышу: застонал Горностаюшка. Стало быть, очнулся. А гадюка к нему подошла, языком поцокала, лицо тряпицей обтёрла — и всё. А потом братик метаться начал, меня звать. Я вбежала, а она меня пинком под зад. Мол, мешаю.

— Ты правда мешала.

— Помолчи, не тебя спрашивают, — поморщился Яромир, и целительница притихла.

В толпе заволновались:

— А энто кто таков? Чаво он раскомандовался?

— А пёс его знает. На вид важный. Наверное, имеет право.

— Это царевича охранник. С ним приехал.

Кто-то презрительно протянул:

— А-а-а, Селезни…

Обидное прозвище Яромиру было знакомо. Так простые царские дружинники называли его отряд. Мол, охранять царевича — работёнка непыльная. Кафтан опять же выдают нарядный. А в настоящей битве пользы — как от селезня яйца. Не дождёшься.

Он обернулся, пытаясь высмотреть насмешника, но в толпе поди разберись, кто чего сморозил.

Неожиданно за Яромира вступился Бесяк. Топнул ногой и прикрикнул:

— Эй, потише там! Ишь, распустили языки. Это, между прочим, самой Северницы брат.

Кто-то ахнул. Кто-то подбросил в воздух шапку, прокричав здравицу, которую пара человек даже подхватили. А Яромиру стало тошно от этих восторгов. Подумаешь, какая заслуга: брат своей сестры! Но он знал, на что идёт, когда выбирал службу. Не будь его рядом, царевичу не поздоровилось бы. Сколько раз Яромир выручал его? Не сосчитать. Да и не надо — ещё не хватало заслугами кичиться.

Целительница глянула на него с сочувствием. А Душица пробурчала себе под нос:

— Сами вы селезни тупоклювые… — И продолжила во всеуслышание: — Слушайте, люди добрые! Ещё не всё вам рассказала про преступления навкины. Гляжу, значит: сон-траву взяла. Да, я знаю, как она выглядит. Бабка моя вечерами заваривала. И всегда говорила: смотри, Душенька, не более одного цветка на плошку, не то вечным сном заснёшь, никто не разбудит. А эта гадина аж восемь цветков положила. Опоила, ручаюсь!

— Не опоила, а облегчила страдания. Агония может длиться много дней. Ты хотела для брата такой участи?

Яромир вздохнул. Это походило на признание. Дело выглядело решённым, но он всё-таки решил уточнить для порядка:

— Если дать человеку зелье из восьми цветков сон-травы, он больше не проснётся. Это так?

Целительница молчала. Наверное, поняла, что сболтнула лишнего. И в этот момент от толпы отделился худой старик. Яромир узнал его: Светозар, главный лекарь. В прошлом старик состоял при царе, но с Ратибором они что-то там не поделили, и Светозара сослали к войскам — подальше от Светелграда. А может, не сослали, может, сам ушёл — Яромир не вникал.

— Восемь цветков сон-травы слишком много для здорового человека. Но мы говорим о тяжело раненном. Если вам интересно моё мнение, юноша, я бы сказал, что действия Огнеславы совершенно оправданы.

Вот, значит, как её зовут: Огнеслава. (Яромир подумал, что громкое имя совсем не подходит целительнице. Где же там огонь? Лёд один да надменность.) Признаться, он испытал некоторое облегчение: после вмешательства Светозара рассудить спор стало намного легче.

— Тем лучше. — Яромир поклонился старику, признавая за ним право свидетельствовать. — Значит, Огнеслава не виновата в смерти моего воина. Душица должна извиниться. Всем спасибо, представление окончено.

Народ послушно начал расходиться.

— Извиниться?! Ни за что! — ахнула воительница. — Яромир, ты же наш старшой. Ты вообще на чьей стороне?

— На стороне справедливости, конечно. Я понимаю, тебе тяжело и больно. Но не вини целительницу. Вини Навь и Кощеевича. — Он старался говорить мягко и участливо, но Душица заботы не оценила.

— Старик просто выгораживает ученицу, — прошипела она.

— Уймись. Светозар не какой-нибудь полукровка, врать не станет.

Старик поклонился, обнял Огнеславу за плечи и увёл к палаткам целителей. Душица попробовала было рыпнуться следом, но Яромир не пустил.

— Значит, ему веришь, а мне — нет? — Она сжала кулаки и выпятила нижнюю губу. Ну, сейчас точно что-нибудь ляпнет, о чём будет потом жалеть. И точно! — Огнепёскин хвост ты, а не командир! Была бы тут Северница, она бы по правде рассудила. А ты… ты её мизинца не стоишь!

Голос у Душицы был звонкий. Яромир сам не понимал, что его больше задело: несправедливые слова подчинённой или то, что её услышали люди?

— Пшла вон… — процедил он сквозь зубы. — Посиди в остроге, подумай над своим поведением.

Душица зло сверкнула глазами и явно хотела ещё что-то сказать, но тут донёсся крик:

— Сестра!

Яромир вздрогнул. Ему показалось, что он слышит голос Горностая. Сердце забилось: а вдруг выжил? Но чуда не случилось. Из-за палаток показался хромающий Соловей, которого вели под руки двое целителей. Подойдя, он обнял Душицу, и та зарылась носом в его плечо. Соловей тронул губами светлую макушку сестры, стал гладить её по спине, а сам сделал знак Яромиру: мол, уйди. И он послушался. Сзади донеслись судорожные всхлипывания. Плакали оба: и Душица, и Соловей. Эти двое да простачок Мох — всё, что осталось от отряда…

Может, воительница права, он и впрямь плохой командир? Во рту стало солоно: Яромир сам не заметил, как прокусил губу до крови. Он больше не злился на Душицу и не хотел посадить её под замок. Всяк по-своему переживает горе. Случись что с Радмилой, он сам повёл бы себя не лучше. Ох, только бы с сестрицей было всё в порядке… Она да царевич — ближе этих двоих у Яромира никого нет.

Мысленно он попросил всех богов хранить Радмилу и Радосвета. Ведь война — злое время. А война во время зимы — ещё злей. А после отправился в свой походный шатёр. Помнится, прежде он фыркал, мол, живём как навьи кочевники, а теперь привык. Даже запах отчего дома подзабыл. Теперь шатёр пах для него домом: овчиной и собачьей шерстью (симаргл Вьюжка любил спать в обнимку с хозяином), терпким дымом и ламповым маслом.

Оставшись один, Яромир налил себе выпить, зажёг свечу и произнёс над пламенем двадцать имён. После небольшой заминки добавил ещё одно: Горностай.

Пойло из кружки обожгло горло, но глаза остались сухими — ни слезинки не пролилось. Может, если бы удалось заплакать, стало бы легче? Но Яромира словно приморозило. А вдруг чары Кощеевича коснулись и его сердца? Нет-нет, с чего бы? Он этого Кощеевича не видел даже, только слыхал, что тот довольно молод. Немногим старше самого Яромира. У-у-у, бессмертная навья сволочь!

Он ударил рукой о стол, разбивая костяшки в кровь. Раз. Другой. Третий. Потом хватил опустевшей кружкой об пол. Та разлетелась в осколки, но этого было мало. Следом за ней Яромир отправил глиняный кувшин, а потом раскидал в стороны лежавшие на столе свитки и замер, тяжело дыша.

Кто знает, что ещё подвернулось бы ему под горячую руку, но тут с улицы донёсся Вьюжкин лай. Радостный, призывный. И мыслей коснулось невысказанное счастье симаргла. К шатру приближался свой. Друг.