Кощеевич и война

* * *

На заднем дворе — даже не на главной площади, где обычно казнили преступников, — за ночь сколотили помост. Боится, значит, царь народного гнева. И не зря: царевича в Светелграде любили, наверняка попытались бы отбить. Жаль, из Яромира защитник вышел никудышный… От этой мысли у него аж дыхание перехватило. Так вот какова на вкус вина — хуже полынной горечи.

Блуждающий взгляд Яромира остановился на плахе, в которую был воткнут острый топор с длинной рукоятью. От этого зрелища кровь леденела в жилах, но отвести глаза он тоже не мог. В голове мутилось от проклятого порошка. Ноги совсем отказали, и стражники, покрепче подхватив парня под руки, волоком подтащили его к помосту. Стыдно. Ещё подумают, что он от страха сомлел.

Небо уже светлело. Двор тонул в предрассветном золоте, волосы трепал свежий ветер, в котором чудился запах долгожданной весны. В такие дни особенно остро хочется жить. Даже во время колдовской зимы сердце не переставало верить, что война закончится и тепло вернётся. Однажды вновь зацветут молодильные яблони в чудесном саду, люди отстроят сгоревшие маковки теремов, а на полях былых сражений вырастет рожь… Жаль, они с Радосветом этого уже не увидят.

— Ты — первый, — раздалось над ухом.

Яромир выпрямил спину и, шатаясь, встал на ноги — каким-то чудом, не иначе. Но его тут же одёрнули:

— Да не ты! Царевича просим. Пожалуйте!

Вокруг стояла гробовая тишина, только редкие вороны каркали в сером небе, предчувствуя поживу. Двор был пуст. Стража да палач в капюшоне-клобуке — никаких лишних свидетелей. Однако в окне царской опочивальни горел огонёк. Значит, всё-таки здесь Ратибор. Не спит, смотрит. Хочет убедиться, что его приказ выполнен неукоснительно. Какой же мерзавец! Яромир сплюнул себе под ноги. Ух, как он сейчас ненавидел царя — сразу за себя и за Радосвета. Никогда прежде он не испытывал такой лютой ненависти. Ни к кому, даже к Кощеевичу.

Деревянные ступеньки сварливо заскрипели — царевич начал подниматься на эшафот. Словно во сне, Яромир смотрел, как с Радосвета стянули меховой плащ и кафтан, оставив в одной рубахе, как подвязали шнуром вьющиеся волосы, чтобы палачу было сподручнее рубить. Хотели ещё завязать глаза, но Радосвет гордо вздёрнул подбородок:

— Это что такое? Убери. Я не боюсь взглянуть в лицо Курносой.

Видят боги, Яромир предпочёл бы умереть первым, только бы не видеть, как готовят к казни его лучшего друга и побратима. Это зрелище было хуже любой пытки. Наверное, на то и делался расчёт…

Уже на помосте царевич вдруг заартачился, как норовистый жеребец, но его силой поставили на колени и заставили положить голову на плаху. Подручный палача придержал приговорённого за волосы, а палач, оглянувшись на царское окно, кивнул и занёс над головой огромный топор.

Яромир невольно зажмурился и, кажется, забыл, как дышать. Он уже почти задохнулся, когда услышал, как лезвие понеслось вниз, со свистом рассекая морозный воздух… Бум!

В лицо брызнуло что-то тёплое. Из груди вырвался то ли вскрик, то ли всхлип. В голове мелькнуло: ещё не всё потеряно. Есть же живая и мёртвая вода… Вот только кто за ней пойдёт, если его сейчас тоже казнят?

Тишина стала невыносимой. Яромир медленно поднял веки, заранее зная, что ничего хорошего не увидит, — и обомлел: Радосвет лежал на плахе и хлопал глазами. Бледный, как смерть, но живой! Топор вонзился в помост прямо перед его носом.

Может, палач промахнулся? Неужели теперь всё сначала?

— Сегодня царь милостив! — на весь двор грянул Мрак. — Верните обоих в темницу. Усмехнувшись, он выплеснул Яромиру в лицо остатки подогретого вина из своей чаши. Так вот что было так похоже на кровь.

— Твоё здоровье!

Яромир вдруг понял, что по его щекам вместе с алыми каплями катятся и прозрачные. Он с детства знал, что дивьи воины не плачут, но в этот раз не сумел сдержаться, как ни старался.