Никто не знает тебя

11. Гретхен. Наши дни…

Оторвавшись на секунду от разбросанных повсюду папок с Лениными документами, Гретхен взглянула на Маркони. Детектив поднялась со стула, обтерла ладони о джинсы и сладко потянулась:

— С меня хватит. Я тут ночевать не намерена.

Хруст закостеневших от долгого сидения позвонков напомнил Гретхен звук открывшейся потайной ниши. Гретхен незаметно ухмыльнулась — интересно, на какую выемку на теле Маркони надо нажать, чтобы она выставила напоказ свои внутренности? С каким удовольствием Гретхен поигралась бы с ними.

— Вот поэтому мне никто не верит, когда я заявляю, что Бостонское полицейское управление вовсе не сборище бездельников и лентяев, — упрекнула ее Гретхен, но Маркони лишь комично фыркнула.

Эмпаты редко воспринимали Гретхен всерьез, особенно когда она говорила то, что думала. Гретхен не обижалась — она годами оттачивала мастерство жонглирования словами и ловко наделяла слова двойным смыслом, так что окружающие слышали в них милое зубоскальство, а не язвительные упреки.

Улыбнувшись про себя, довольная Гретхен вернулась к папкам.

— Да, да, — буркнула Маркони, не делая, однако, попыток немедленно покинуть кабинет. — Нашла что-нибудь?

— Ничего особенного.

Маркони неуверенно потопталась:

— А если б нашла — сказала?

Гретхен вскинула голову и во все глаза уставилась на детектива. Большинство копов, работающих в команде, свято верят, что их напарники всегда действуют во благо общего дела. От Гретхен, конечно, никто подобного не ожидал, но упрочившаяся за нею слава человека, которому можно доверять, снимала у полицейских все вопросы — никто не упрекал ее за отсутствие необходимого «огонька» и взаимной поддержки, за исключением, наверное, Шонесси, пару раз вяло поставившего ей это в вину. Так что она честно ответила Маркони:

— Если бы сочла нужным.

Маркони поджала губы и согласно кивнула:

— Разумно.

Затем, отсалютовав Гретхен двумя приложенными к виску пальцами, молча двинулась к двери. И пока Маркони не скрылась из виду, Гретхен зачарованно глядела ей вслед.

Несмотря на знание человеческой натуры, психологии, социологии и прочих сопутствующих им областей, несмотря на консультации полицейского управления и помощь в расследовании всего и вся, начиная от поджогов и кончая убийствами, несмотря на жизнь, проведенную в попытке сойти за «нормала», Гретхен не понимала Маркони.

И ей это нравилось.

Она допускала, что их расследование совершенно не занимает Маркони. По общему мнению, Лена скончалась от передозировки, и Гретхен позволили сунуть нос куда не просили только по велению заслуженного старого копа, решившего потворствовать капризу ценного консультанта. Что же до Лениных слов о невиновности Виолы, то их сочли бессодержательным бредом.

Само собой, Маркони «нянчилась» с ней нерадиво. Но с какой стати ей надрываться? Толку от возни с Гретхен для нее никакого. Ни себе, ни людям.

А вот Гретхен, со своей стороны, получала огромное наслаждение, наблюдая за детективом, анализируя ее слова, поведение и реакции. Маркони не переставала ее удивлять. Поначалу Гретхен готовилась списать ее со счетов, но затем передумала. Она никогда не боялась менять свои взгляды. Нормальные люди слишком часто полагались на интуицию при оценке незнакомого человека. Гретхен же придерживалась иного мнения: никто не спорит, первое впечатление важно для мира, состоящего в основном из эмпатов, но безраздельно доверять ему — беспросветная дурость.

Гретхен снова обратилась к раскрытой на коленях папке, той самой, которая лежала в тайнике вместе с финансовыми документами Лены. Было в ней что-то донельзя странное, но что — Гретхен, сколько ни силилась, уловить не могла. И чем пристальнее она вглядывалась в материалы дела, тем быстрее ускользал от нее их таинственный смысл.

В папке содержались полицейские отчеты о поисках девушки, сбежавшей из дома в одном из бедняцких кварталов Бостона. Согласно отчетам о проведенном спустя рукава расследовании, все в нем участвовавшие пребывали в глубокой уверенности, что беглянка не желает быть найденной.

Вроде бы ничего особенного — Лена иногда хранила полицейские досье вперемешку с личными документами, однако данное досье не сопровождалось обязательным в подобных случаях судебным постановлением. Почему — Гретхен не знала. Возможно, девушка не являлась клиенткой Лены или она по каким-то причинам спрятала или уничтожила судебное постановление.

Гретхен погладила пришпиленную к папке фотографию.

Тесс Мерфи.

Прелестная девчушка. Лет, наверное, семнадцати. Будто сошедшая с экрана одной из подростковых мыльных опер, столь популярных в дни ее юности.

Зачем Лена берегла это досье? Зачем она вообще его сохранила?

«А ты важная птица, Тесс Мерфи. Но почему?»

Ответ на этот вопрос находился явно не в Ленином кабинете и уж тем более не на ворсистом ковре, где Гретхен ползала среди разбросанных папок. Гретхен вскочила, затолкала досье в сумку и, оставив папки валяться как есть, заторопилась к лифту. Рано или поздно кто-нибудь наведет здесь порядок.

Мысль о Тесс Мерфи гвоздем засела у нее в голове, и, шагая по коридору, она в задумчивой отрешенности набрала номер Шонесси.

— Ты что, укокошила Маркони? — прохрипел он.

Гретхен трагически закатила глаза. Увидеть ее Шонесси, разумеется, не увидит, но реакцию предугадает и сценическую мощь оценит.

— Смотри, договоришься, — проворковала она, — настанет день, и ты действительно оскорбишь мои чувства.

— У тебя нет чувств, — хохотнул Шонесси.

— Виновна, — согласилась Гретхен.

Но Шонесси ошибался. Гретхен тоже испытывала чувства, но не так, как их испытывали эмпаты. Насколько понимала Гретхен, эмпаты в массе своей очертя голову бросались в омут захлестывавших их стихийных чувств, в то время как ей приходилось настраиваться на эти же чувства, словно на трудноуловимые радиостанции. Однако она не стала разубеждать Шонесси. Пусть зубоскалит. Такая манера общения вполне устраивала Гретхен, и она не собиралась ее менять.

— Твоя нянька отправилась на боковую.

— Вот те на. И кто бы мог подумать? — вяло отозвался детектив. Судя по доносившимся до Гретхен звукам, Шонесси наводил порядок на столе, знаменуя окончание рабочего дня. — Ладно, Грета, колись, что тебе надо?

Гретхен не стала ходить вокруг да около.

— Я должна пообщаться с Виолой, — выпалила она.

В трубке все стихло. Гретхен полностью завладела вниманием Шонесси.

— И не мечтай, — отрезал он.

— Вот только не говори, что тебе не хочется послушать наш разговор, — поднажала Гретхен. — Только представь: я лицом к лицу с психопатом, а? Круто?

— Приведи более веский довод, — промямлил Шонесси.

Гретхен ликующе ухмыльнулась: «Шонесси не сказал нет»! Естественно, Шонесси не признался бы в этом и под страхом смерти, но Гретхен догадывалась, что в глубине души он превозносил ее до небес. Иначе с чего вдруг он столько лет не спускал с нее внимательных глаз?

— Сам приведи, — нахально ответила она и преувеличенно громко зевнула. — Я весь день впахивала, работая за тебя, и теперь валюсь с ног от усталости.

— В доме Лены Букер я выполнил все, что требовалось, — раздраженно запыхтел в трубку детектив.

Махнув на прощание охраннику, Гретхен вышла из офисного здания и полной грудью вдохнула свежий ночной воздух. «Порше», как обычно, ждал ее на стоянке, и Гретхен изящно скользнула на водительское сиденье.

— Держу пари, ты уже согласился с моим предложением, — промурлыкала она, почти уверенная в победе. — Будь паинькой, придумай для нас какую-нибудь отмазку, хорошо? А мне надо как следует выспаться, чтобы завтра с утра пораньше встретиться с Виолой.

Не дожидаясь ответа, Гретхен нажала отбой. Обычно она не позволяла себе вольностей с Шонесси — тот как никто другой мог осложнить ее жизнь. И в то же время она знала, что он спит и видит, как бы свести их с Виолой.

Эмпаты склонны к излишней драматизации, но, когда доходит до дела, все упирается в цену. Так как ее просьба не стоила Шонесси ни гроша, она не сомневалась, что он ее выполнит.

Поворчит, но сделает.

Гретхен включила автопилот и прокатилась до дома, где жила Лена. Полицейские и медики разъехались, и лишь обрывок ярко-желтой сигнальной ленты, застрявший в кустах, разросшихся прямо у лестницы, напоминал об их посещении. Проходя мимо, Гретхен содрала его с веток и поднялась в квартиру подруги.

Как ни завораживала ее смерть в атмосфере кровавого месива, чистая и опрятная кончина Лены вызвала в ней подлинное восхищение. Ничто в квартире подруги не намекало на разыгравшуюся здесь несколько часов назад трагедию. Комната, как и улица за окном, дышала тишиной и покоем. Казалось, Лена не умерла, а ненадолго отлучилась.

Гретхен приблизилась к небольшому бару, предусмотрительно расположенному в углу гостиной, взяла бокал, вытащила пробку из бутылки «Мерло», по всей видимости накануне откупоренной Леной, и щедро плеснула в бокал темно-вишневую, напоминающую кровь терпкую жидкость.

Бережно обхватила бокал, подошла к дивану, где утром обнаружила Лену, и уселась в еле приметную вмятину. Ей почудилось, что она ощущает тепло недавно покоившегося в ней тела, но она быстро отогнала эту мысль как нелепую.

Сгущалась ночь. Гретхен отыскала голосовое сообщение Лены и включила его.

Когда сообщение закончилось, она прослушала его еще раз, потом еще и еще, пока не запечатлела в сознании каждое сказанное подругой слово, каждую паузу, каждый вздох, каждую заминку.

«Она — это ты».

Разумеется, напрашивалось соображение, что эта фраза, сбивчиво и еле слышно произнесенная Леной, относилась к Виоле — невинной, как и Гретхен, жертве несправедливого обвинения в убийстве. Лена никогда не сомневалась в невиновности Гретхен.

Гретхен задумалась. Она знала, что миром правят допущения. Легкие или фантастические, рискованные или очевидные, они помогают управлять обществом, которое чаще всего понимает, насколько сложно и запутано человеческое бытие.

Гретхен покатала на языке вино, смакуя его вкус с тем же наслаждением, с каким она смаковала тени в изгибах остывающего Лениного тела. А так ли она, Гретхен, отличается от остальных? Кто бы на ее месте, услышав местоимение «она», не предположил бы, что речь идет о Виоле Кент? Девчонка приковала к себе внимание целого света. Почему же «она» не может относиться именно к ней?

С другой стороны, в святая святых Лениного кабинета, в тайнике, хранящем самые сокровенные Ленины документы, Гретхен откопала папку не с делом Виолы, а с делом Тесс Мерфи, девушки из неблагополучного района Бостона, сбежавшей из дома два десятилетия назад. Делом, давно преданным забвению.

«Она — это ты».

Что, если Гретхен все напутала? Что, если местоимение «она» относилось вовсе не к Виоле?