Никто не знает тебя

18. Рид. За пять месяцев до гибели Клэр…

Рид пребывал на седьмом небе от счастья: Эйнсли, словно догадавшись, что Кенты без нее как без рук, приехала погостить и помочь им управиться с ребятишками.

Об истинных причинах ее появления Рид не спрашивал, да Эйнсли и не говорила. Просто сказала, что соскучилась и все равно пока сидит без работы.

И ни слова о призраках прошлого, убийствах или девушках, исчезнувших двадцать лет назад.

Некоторое время все ходили в приподнятом настроении и вели себя пугающе безукоризненно. Не семья, а идиллия.

По воскресеньям, по настоянию Клэр, они устраивали семейные ужины — сущую пытку для всех присутствующих, кроме Виолы. Для нее домашние посиделки были все равно что поход в бесхозный магазин игрушек.

Тот вечер не стал исключением. Виола уселась за столом напротив Рида, и он тоскливо оглядел дочь. Аккуратно заплетенные косички, розовая футболка с блестками, полосатые легинсы — обычная вроде бы девочка, стоящая на пороге взросления, а на деле…

Вошла Эйнсли и погладила Виолу по спине. Эйнсли постоянно прибегала к тактильной коммуникации, особенно общаясь с детьми. Она никогда не возникала перед ними внезапно и всегда двигалась размеренно и плавно. Безустанно обнимала и ласкала их, напоминая, что осязательные прикосновения не только нежны и приятны, но и вполне естественны для людей. И накануне ее отъезда дети обычно переставали в испуге шарахаться от протянутых к ним рук.

Впрочем, Виола и без того от них не шарахалась. И не шлепала Эйнсли, сбрасывая ее ладонь со своего плеча. Не отвергала ее попыток завязать дружбу, позволяя обходиться с собой так же, как Эйнсли обходилась с Себастианом и Майло. Рид, правда, не верил в безграничную любовь Виолы к тете и без устали напоминал Эйнсли держать дверь на запоре.

Он полагал, что Виола забавляется с теткой, единственным взрослым, который до сих пор ей сочувствовал, как хищник забавляется с жертвой. С терпением, неимоверным для ее взрывного характера, она выстраивала с Эйнсли доверительные отношения, упивалась ими, смаковала, лелеяла и берегла их, но лишь для того, чтобы нанести когда-нибудь сокрушительный удар и поразить свою благодетельницу в самое уязвимое место.

— Как твой фонд, Клэр? — поинтересовалась Эйнсли, словно здесь действительно собрался семейный клан, а не обломки истерзанных и израненных душ, вынужденных подчиняться светским условностям.

Условностям, которые для Клэр были дороже жизни. Ради них она даже основала благотворительный фонд — свое маленькое королевство. Когда Рид на заре времен спросил, не может ли он занять в фонде какую-нибудь должность, Клэр жестко высмеяла его. Кто доверит такому невежде, как он, ответственную работу? Пусть не выдумывает.

— Неплохо, спасибо, — церемонно ответила Клэр и значительно посмотрела на Рида.

Взгляд ее не предвещал ничего хорошего.

— Наш фонд официально участвует в предвыборной кампании Деклана Мерфи. Он избирается в палату представителей.

Эйнсли неодобрительно хмыкнула и украдкой взглянула на брата. Но поняв, что помощи от него не дождешься, вновь обернулась к Клэр:

— Не знала, что ваш фонд занимается политикой.

— Редко, но занимается. Когда политическая программа кандидата касается важных вопросов.

Виола встрепенулась, чутко уловив надвигающуюся грозу, и вытаращилась на взрослых. Майло и Себастиан уткнулись носами в тарелки.

— Сомневаюсь, что программа Деклана Мерфи в состоянии коснуться чего-нибудь важного, — поморщилась Эйнсли, словно от имени Деклана у нее свело скулы, как от кислого лимона.

— Это правда, что вы двое крутили роман? — усмехнулась Клэр.

— Ты с ним трахалась, тетя Эйнсли? — не помня себя от радости, завопила Виола, и никто не шикнул на нее за употребление вульгаризма.

Грубить она научилась чуть ли не раньше, чем ходить.

— Это было очень давно, — невозмутимо ответила Эйнсли.

Рид знал: Эйнсли сдерживается, чтобы всю скопившуюся в ней злобу обрушить на Клэр. А злобу на Клэр она копила долго.

Когда вспыхнула эта вражда? Или же она и не утихала? Рид не помнил. Как не помнил он и саму Эйнсли. Законченный эгоист, в юности он воспринимал Эйнсли как некоего обезличенного, не имеющего индивидуальности персонажа под названием «сестра». Персонаж бесконечно досаждал ему, таскался за ним хвостом, хотя он не желал, чтобы за ним таскались, и втравливал его в неприятности.

Однако он не раздумывая убил бы всякого, посмевшего обидеть ее, а она ради него пожертвовала бы жизнью. Так уж их воспитали. Никто в их окружении не задумывался о чувствах, но все повиновались закону «семья превыше всего».

Только повзрослев и остепенившись, он начал открывать в Эйнсли многогранную личность.

— А ты, Клэр, дружила с сестрой Деклана, верно? — проговорила Эйнсли, потягивая вино и в упор разглядывая Клэр. — С Тесс?

Виола распахнула глаза, вытянулась и поставила локти на стол.

— Мальчики, идите в свою комнату, — еле слышно пробормотал Рид.

Обычно это срабатывало. Без осечек. Не успел Рид закончить, и Майло сдуло как ветром. Но Себастиан, выпятив подбородок, лишившийся умильной детской припухлости, не двинулся с места. В последнее время он проявлял недюжинное упрямство.

Эйнсли, не дожидаясь ответа Клэр, сардонически ухмыльнулась:

— И такие вы были подруги, прям загляденье. Ты даже увела у нее парня, не дав и простыням остыть.

— Ого, мамуль, ну ты и шлюха! — захлебнулась восторгом Виола.

— Виола! — осадила ее Клэр, давая понять, что дочь преступила все грани возможного.

Клэр редко повышала на дочь голос и требовала от домашних, чтобы на безобразное поведение Виолы они смотрели сквозь пальцы. Дочь криво ухмыльнулась и откинулась на спинку стула, вальяжная и ничуть не смущенная. Окриками ее было не пронять. Клэр глубоко вздохнула, успокаиваясь, и повернулась к Эйнсли. Когда она заговорила, в голосе ее, внезапно лишившемся морозной холодности, послышались нотки непривычной усталости и мягкости.

— Давай не будем ворошить прошлое.

Свет баснословно дорогой люстры мешал Риду разглядеть круги под глазами Клэр. Такие же темные и бездонные, как у него, порожденные бессонными ночами и бесконечными треволнениями. Порой он забывал, что Клэр вовсе не каменная, а их взаимные придирки, обиды, раздоры и борьба за лидерство, воздвигавшие между ними стену непонимания, происходили в основном из-за их страха — страха говорить о Виоле.

Потому что подобные разговоры всегда завершались крахом.

И они, как заведенные, продолжали истязать друг друга. Причинение друг другу боли вошло у них в отвратительную привычку.

— Эйнсли, — тихо, как ранее мальчиков, одернул сестру Рид. Тихо, но разборчиво.

Эйнсли, собиравшаяся устроить Риду и Клэр настоящую головомойку, поперхнулась и свела губы в тонкую линию. Она не пожалела бы разящих слов для родного брата, однако слова эти исторгла бы из ее сердца любовь, а не ненависть.

— Вы никогда не задумывались, почему Тесс унесла ноги? — спросила Эйнсли. — Я вот в последнее время только об этом и размышляю.

Уязвив их на прощание, Эйнсли вскочила, сдернула со стула Себастиана и уволокла его прочь, оставив Клэр, Рида и Виолу сидеть за длинным-предлинным столом и обреченно разглядывать тарелки с почти нетронутой пищей.

— А кто такая Тесс? — прозвенел в тишине голос Виолы. * * *

Рид валялся на диване в комнате, которую Клэр, иронично сгибая указательный и средний пальцы на обеих руках, величала «его кабинетом». Он хотел укрыться от всех, но Эйнсли его отыскала. Подошла и протянула налитый до краев бокал вина. Он с благодарностью взял его и уставился на рубиново-красную жидкость.

Эйнсли умостилась в кресле напротив, поджала стройные ноги, свернулась в клубочек, положила подбородок на руки и внимательно посмотрела на брата.

— Что ты от меня скрываешь? — спросила она, помолчав.

Рид провел ладонью по лицу и отхлебнул щедрый глоток мерло, стоившего не менее ста пятидесяти долларов за бутылку. Бархатистое вино согрело горло, и нищий мальчишка, до сих пор живший в Риде, затрясся от негодования.

«Интересно, — подумал он, — а что теперь предпочитает Лена?» Вечность миновала с тех пор, как они с ней лакали дешевую водку и водянистое пиво. Столько всего изменилось.

«Что ты от меня скрываешь?»

«Все», — так и подмывало его ответить. Что-то в этой тишине и прятавшихся по углам тенях, в мерном тиканье напольных часов с маятником и самой Эйнсли располагало к откровению. К раскрытию тайн. Но вместо этого Рид сверкнул глазами и выкрикнул зло, намного злее, чем ему бы хотелось:

— А ты? Ты-то с чего заявилась вдруг с бухты-барахты?

Эйнсли не вздрогнула, не оскорбилась.

— Я приехала, чтобы помочь. И ты это знаешь.

Само собой. Само собой, чтобы помочь. Виола выросла, и им требовалось подкрепление, численное преимущество. Возможно, Эйнсли в кои-то веки надумала перебраться в Бостон. Устала небось мотаться туда-обратно. Сколько можно? Рид откинулся на спинку дивана и признался:

— Меня преследует призрак.

— Чей призрак?

Их прервал робкий неуверенный стук.

Майло.

— Входи, малыш, — воскликнула Эйнсли, и Рид тупо уставился на дверь из темного дерева.

Дверь приоткрылась, мелькнула взлохмаченная голова Майло. Убедившись, что все спокойно, Майло тенью скользнул в узкую щель. «Пугливый зверек, не иначе», — подумал Рид, и сердце его защемило от жалости. Оно постоянно щемило, стоило ему только взглянуть на своего младшенького.

Стискивая в руках любимого плюшевого медвежонка, мальчик застенчиво прокрался вдоль стены, приблизился к дивану, одним махом преодолел оставшееся расстояние, прижался к отцу и сунул голову ему под мышку.

Плечи Эйнсли поникли, в глазах застыла печаль. Да и вся она, молодая в общем-то женщина, сразу как-то сгорбилась и постарела, будто прожила не одну тысячу жизней и каждая тысяча оставила на ней неизгладимый отпечаток.

Но вот Эйнсли моргнула, лицо ее разгладилось и расплылось в теплой улыбке.

— Что случилось, Майло?

Майло всхлипнул и, извиваясь, вдавился в подушки, словно мечтал раствориться в них и исчезнуть. Рид осторожно, чтобы Майло видел каждое его движение и не пугался, поднял руку и погладил сына по голове. Майло, изголодавшийся по ласке, затрепетал под отцовской ладонью.

Рид посмотрел на сестру и наткнулся на безжалостную сталь ее глаз.

— Рид, пора положить этому конец, — сказала она.

Рид сглотнул комок в горле, нежно взъерошил вихры Майло и произнес:

— Да, пора.