Никто не знает тебя

28. Рид. За шесть месяцев до гибели Клэр…

Поигрывая монетками, Рид стоял в очереди за кофе, когда ему на плечо опустилась чья-то рука. Прикосновение было нежным, но каждый мускул в его теле напрягся, и Рид непроизвольно вздрогнул — он постоянно ждал внезапного удара.

Владелица руки, рассыпавшись в извинениях, тихо и ласково засмеялась, и Рид тотчас узнал этот смех. Немного смущенный. Немного жалостливый.

— Простите, я не хотела вас испугать… Рид?

Чарующий, чуть хрипловатый голос, такой родной, такой незабываемый. Сейчас он увидит ее лицо. Произнесет ее имя…

— Рид Кент, верно? Я так и подумала, что это ты.

«Лена».

Растянув рот в дежурной улыбке — неестественной и все же не насквозь фальшивой, он обернулся:

— Лена Букер!

«Как же ты хороша», — подумал он. Но куда подевалась кучерявая девчонка-сорванец из Саути, похвалявшаяся заляпанными грязью футболками и ободранными коленками? Откуда взялась эта гибкая и лощеная тигрица?

Эта красавица… Он никогда не мог на нее наглядеться. Ее золотисто-каштановые волосы, потемневшие то ли с возрастом, то ли после окраски, рыжим каскадом огненных кудряшек рассыпались по плечам. Лицо, овалом напоминавшее сердечко, было по-прежнему бледным, а вот умилявшие его веснушки исчезли.

Рид неловко развел руки, Лена качнулась к нему, чтобы обнять, и вдруг замерла, словно наткнулась на невидимую преграду. В глазах ее мелькнула тревога, на губах застыла безжизненная улыбка. Потому что он вел себя как жалкая тряпка, затравленный, несчастный, пришибленный трус, слюнтяй, боящийся внезапных прикосновений и публичного выражения чувств.

Напряжение нарастало. Рид скорчился от внутренней боли, зарыдал невидимыми миру слезами: безразличия Лены Букер он не переживет, он не выдержит. И тогда, сломав лед недоверия, он горячо и искренне обнял Лену — не как позабытого приятеля детских игр, с которым не виделся сто тысяч лет, но как верного и преданного товарища, на груди которого можно прикорнуть, словно в тихой гавани, и отрешиться на миг от бушующего океана страстей переполненного «Старбакса».

— Рид, — прошептала она, оглаживая большим пальцем мягкие волоски на его шее, — как я рада нашей встрече.

Он сглотнул. Кивнул. Попятился.

Рид не забыл ее, он и теперь читал ее как открытую книгу, угадывая беспокойство, таившееся в уголках ее рта, в ловком языке, то и дело облизывавшем губы, в пальцах, теребивших пуговицу шикарной блузки.

— Как ты? — в лоб спросила Лена.

Прежде чем он успел ответить, точнее, солгать — он уже и не помнил, когда в последнее время правдиво отвечал на этот бесхитростный вопрос, — бариста выразительно кашлянула.

Не отводя глаз от Лены, Рид подошел к стойке и кивком указал на меню:

— Позволь тебя угостить?

Лена позволила и попросила кофе. Пока готовили заказ, они мило болтали о том о сем. Затем, сам не понимая, как ему это удалось, он заманил ее в дальний угол кафешки и усадил за единственный оставшийся свободным столик на двоих.

Себе, как и положено загнанной крысе, он выбрал стул у стены и подумал, разгадает ли его тонкий маневр Лена.

— Ну как ты, как?

Протянув руку, Лена мягко погладила его костяшки. У Рида захолонуло сердце.

— Рид, ну в самом деле — как поживаешь?

Он мог бы обрушить на нее водопад пустых и затасканных слов, приклеить на физиономию праздное и ничего не значащее выражение. Сделать вид, что все хорошо. Большинство людей купились бы на его игру и не заметили бы мрака, наполнявшего его душу. Но только не Лена. Она всегда всё замечала. Особенно мрак.

Отражавший беспросветную тьму ее собственного сердца.

Не в силах ничего сказать, он жевал губы и ворочал во рту немым языком. Все эти годы он только и делал, что сочинял небылицы. Он давно потерял вкус к правде.

— Что тебя терзает? Клэр? — участливо спросила Лена с еле уловимой ноткой печали.

Они никогда не заговаривали об этом, но их дружба покатилась под откос после встречи с Клэр. Вряд ли Лена этого не заметила.

— Нет.

Рид тряхнул головой и уставился на лежавшую на его костяшках Ленину руку с безупречно наманикюренными ногтями. Такими же, как у Клэр. Такими же, как у всех его женщин. Гладких, ухоженных.

— Работа?

Смех, похожий на собачий лай, вырвался из груди Рида, и он замотал головой. Нет, Лене ни за что не угадать. Никому на свете не угадать.

Он поднял на нее глаза. Еще немного — и он распахнул бы перед ней сердце, раскрыл бы постыдные, гадкие тайны, пятнавшие его плоть, немилосердным огнем жегшие его внутренности. Но нет. Пока рано, рано. Не затем он так долго, мучительно долго осторожничал, чтобы вот так, безрассудно, потерять всякую бдительность.

— Моя дочь. Виола, — соврал он легко и непринужденно.