Комендантский час

3

Петр Петрович, поняв, что ему не уснуть в эту ночь, даже не ложился.

Порхала мохнатая моль, залетевшая в приоткрытую дверь. Он рассеянно следил за ночной бабочкой, полагая, что кто-нибудь да придет к нему на огонек. В столь глухой час ждать кого-либо было бессмысленно, и, понимая это, тем не менее на что-то надеялся.

Перед ним давно лежало письмо, выделенное из всех. И он почти заучил заставившие задуматься строки:

«Мое правило не колебаться перед выбором (жаль, что следую я этому не всю жизнь). Шаг от добра на столько же приближает к злу… На земле сложилось шаткое равновесие плохого и хорошего. И чаша весов может склониться в ту или иную сторону.

Мы награждаем ударников, воздаем должное высоким чиновникам и не можем отметить простого человека… А сердечный человек — наша живая святыня… С другой стороны — хорошо, что порядочных людей у нас не чествуют. А то мы и это сделаем мероприятием.

Поэтому, дорогая Ульяна Филипповна, позвольте лишь от себя поздравить Вас с днем рождения. Глубоко сожалею, что я так мало, а точнее сказать, ничего не сделал для Вас. Я лишь заимствую Ваш талант, беру безвозвратно в долг. За что кланяюсь и преклоняюсь…»

«Кланяюсь и преклоняюсь», — повторил Петр Петрович.

Он вложил лист в конверт, раздумывая, брать или нет письма с собой. Как хозяину, ему принадлежит все, что находилось в этом доме. Петру Петровичу даже лестно стало от своего маленького, но всесилия. Но этого никто не знал, и прежде всего загадочный Виталий Солодовников… Слов нет — башковитый. Правда, хреновину порет. Видать, и Ульяну обольстил своими байками. А та дуреха деревенская, нет, чтобы мужу признаться или, на худой конец, письма спалить, так еще коллекцию из них устроила.

Петр Петрович только теперь обратил внимание на адрес Солодовникова. Проживал он всего в получасе езды от города, где обосновался Тягливый.

В этом большом районном поселке на берегу Дона Ульяна никогда не бывала. Да и он лишь проезжал поездом или «ракетой». И как Солодовникова из тех красивых мест занесло к ним в хутор?

От бессонницы и тяжких дум ломило в затылке. Надо было хотя бы немного отдохнуть.

Он снял покрывало с кровати, оступился о комнатные тапочки жены. Эти тапочки он подарил ей бог знает когда. Глаза Петра Петровича повлажнели. Хотелось на время забыться, уйти от воспоминаний… Но закололо под сердцем. Он подождал… боль не унималась. Поглаживая грудь, поспешил на веранду.

Плотная завеса ночи висела вокруг. Лишь в зените небо чуть светлело, и казалось, что где-то, за высокой и глухой стеною, уже настал новый день. Яркий огонек звезды был словно просверк того дня, мелькающий сквозь щелку на темном пологе ночи… А месяц, будто серебряный голубь, бился в тот мир и, устав, сложил крылья у самой земли.

Петр Петрович с тревогой думал о том, что забыл взять с собой лекарство. Последнее время беспокоило сердце, и капли всегда были при нем.

Он был убежден, что это связано с хлопотной работой. Магазин овощной — и за прилавком не поскучаешь.

Штат маленький, продавцы часто меняются, и ему это на руку… В таком коллективе нет любимчиков и подхалимов. Он терпеть не может нахальных и намалеванных продавщиц, обросших связями заведующих. С ними, того и гляди, попадешь в историю.

Начальница у Тягливого — уже в годах, заботится о дочери и внуках. Опасается она того же, что и Петр Петрович, и он этим доволен. Когда привозят товар, она просит Тягливого проверить его. Он деревенский: знает любой сорт моркови, капусты, томатов. А поставщик плутует и вместо любимого покупателями сорта подсовывает другой… Она может послать Петра Петровича на целую неделю по районам. Зато, вернувшись, он безошибочно скажет, куда надо снаряжать машины. При нем можно всплакнуть, обругать кого-либо за глаза. Он не болтлив, как эти городские сороки, и, если услышит что личное, другому не передаст.

В последнее время начальница подчеркнуто внимательна к нему. Муж ушел от нее, а дочь — тоже разведенная — живет отдельно. Петр Петрович робеет, когда в редкие минуты они остаются вдвоем: пропускает мимо ушей приглашение в гости… Утешать он никого не желает, как, впрочем, и принимать утешения от других.

Но сейчас ему хочется простой человеческой ласки.

Он лег, далеко не сразу уснул.

Приснился ему пустой и тряский трамвай. Он несся, оглашая ночные улицы пронзительным звоном. Вагон кидало, и Петр Петрович понял, что трамвай мчится без остановок. Он стал кричать, желая привлечь внимание водителя.

Вдруг на заднюю площадку вскочила громадная черная собака. Она учащенно дышала, ухоженную шерсть покрывал холодный иней. Подняв круглую породистую голову, пес протяжно завыл.

Петр Петрович в ужасе увидел, что кто-то приник к окну и пристально рассматривает его. Трамвай занесло на повороте, и сноп искр осветил белые от электричества кусты вдоль путей и такое же необычно белое лицо мальчика за стеклом. Тело Петра Петровича покрылось мурашками. Мальчик был знаком.

Трамвай резко остановился. Пес выскочил, взмахнув длинным — не собачьим — хвостом. Мальчик отпрянул от окна, что-то показывая Петру Петровичу на пальцах.

— Кто ты? — спросил Петр Петрович, силясь вспомнить его имя.

Он постучал, приглашая мальчика войти. Но мальчик смотрел в сторону. Петр Петрович постучал сильнее… Этот стук и разбудил его… Пришли соседи забрать свой стол.

Тягливый, не отошедший ото сна, стал помогать. Мужа соседки он видел впервые, тот недавно пришел в приймаки. Тем не менее Петр Петрович именно у него спросил о Солодовникове.

Мужчина лишь отвернул опухшее лицо, а соседка холодно заметила, что она и Тягливого, почитай, забыла.

Петр Петрович брился, сердито ухмыляясь самому себе. Он был уверен, что все что-то скрывают. Письма на целый фунт тянут, а в деревне — ни гу-гу. Раньше народу втрое больше было, и то знали, кто какую весточку получил и от кого.

Он завернул письма в газету, пересчитал деньги… Спокойствие человека, продумавшего каждый свой шаг, овладело им.

В огороде нарвал красноватого перцу, натрусил желтобоких яблок. Сложив все в сумку, заторопился на шлях.

Попутка везла его туда, где, как и в детстве, заманчиво маячила зеленая гряда Дона.

Завтракал Петр Петрович уже в «ракете», принявшей его на борт у того самого причала, где он навсегда попрощался с отцом.