Вкус к жизни

Глава 7

— Интересно, а здесь всем раздают или только чужим женихам? — прозвучало пусть и насмешливо, но с долей упрёка. «Страстный» поцелуй тут же прервался. — Жека, ты смотри, не влипни накануне свадьбы! — с серьёзным видом заметил Макс, перекатывая по зубам зубочистку.

— Каждому женатику по любовнице! — выкрикнул Женька негласный девиз несвободных мужиков.

— Ага, надо будет добавить этот пункт в твой брачный договор, — зло пошутил адвокат, на что я обиженно надулась:

— Э-э, брат… а я, наивная, думала у вас любовь… — поспешно осудила я друга и с наигранной брезгливостью потыкала в него пальцем.

Женька поморщился как на кислое и театрально вскинул руки к небесам.

— Ох, знала бы ты, Юлька, как там сложно… — едва не прорычал он. — Не с Никой, конечно, — поторопился уточнить Женька, даже сквозь призму градуса заметив, как загорелись азартом мои глаза. — С ней мы душа в душу! — существенно добавил он, вознеся указательный палец вверх. — А вот Никин отец, генерал-майор в отставке, попортил мне столько крови… Мол, не надо нам эти ваши буржуйские замашки! — Женька издал эмоциональный возглас и аж передёрнулся от упоминания о будущем тесте. — По контракту мы не претендуем на добрачное имущество друг друга, а в случае развода каждый уходит с тем, что заработал за этот период, прикинь!

— Боже, твоё эго безжалостно втоптано в грязь, — участливо вздохнула я, приглаживая его взъерошенную от взрывных эмоций шевелюру.

Женька устало прикрыл глаза и пьяно пошатнулся.

— Э, банда! — крикнул он на весь гостевой домик. Гомон за столом тут же прекратился. — Харэ жрать, морды треснут! Айда по койкам, не то пропустим завтрашнюю культурную программу! — скомандовал он и решительно махнул рукой, подзывая всех к причалу, где заскучала яхта.

Стоящий рядом Макс выразил всеобщее, как он считал, недовольство, унылым гулом, но, не получив должную степень поддержки, раздражённо махнул на друзей рукой, и первым отправился к месту временного пристанища.

— А заночевать на берегу не судьба? — поёжившись от внезапного порыва ветра, я с тоской посмотрела на лестницу, ведущую к гостевым спальням — та манила теплом и уютом, а также мягким светом ночников.

Женька требовательно потянул меня на себя и решительно отвернул от близкого комфорта, не позволяя подобным мыслям организовать бунт.

— Это не ро-ман-тич-но! — по слогам проговорил он, пригрозив мне указательным пальцем. — К тому же завтра к обеду нам нужно быть в одном интересном месте… Свадьба — ответственный шаг, мне предстоит хорошенечко гульнуть, чтобы после ещё долго не смотреть в сторону воли — моя невеста от этого жутко расстраивается! — последнее Женька шепнул мне на ухо, вероятно, опасаясь оказаться в незавидной роли подкаблучника.

Мерно покачиваясь, нетвёрдо шагая, он отправился следом за Максом, а я застряла в дверях, включив рабочий режим «наседки» и ожидая, пока ребята в полном составе последуют за временным вождём.

Среди плохо стоящих на ногах мужчин, Астафьев выглядел как-то противоестественно. Он выделялся из скромной по размерам толпы и вообще казался кем-то чужеродным, случайным на этом празднике жизни. Даже в компании близких друзей Павел Сергеевич оставался холоден и отстранён, лишь усиливая сходство с истинным представителем закоренелой аристократии. Он не умел развлекаться как все, потому что даже самому себе казался слишком хорош для всех этих мещанских забав. Что, впрочем, не мешало ему без тени брезгливости или раздражительности тащить из-за стола пьяного вдрабадан Толика и посмеиваться при этом над его невнятными, нечленораздельными шутками.

Доверив Толика не менее «готовому» Артёму, Астафьев притормозил возле меня в дверях. Он не пытался задавить физически и даже в мыслях не имел продемонстрировать несомненно присутствующее нетерпение и мужское желание. Но смотрел при этом так, что всё моё тело, всё женское существо откликалось на негласный призыв! Я не пыталась разобраться в чувствах, как, впрочем, и не пыталась противостоять им. Напряжение, возникшее между нами, вдруг показалось в крайней степени естественным, а порывы правильными. Я протянула руку, чтобы коснуться мягкой ткани его свитера, затейливого узора вязки, но так и не решилась.

— Ты до обидного уверен в себе! — с тоской пояснила я собственную заминку, ведь… подтолкни меня Астафьев к этому шагу, и сомнений бы не осталось…

Он лишь развёл руками.

— Просто не хочу, чтобы ты уже завтра уличила меня в обмане, — мягко улыбнулся Павел и деловито прищурился. — Не затягивай с решением, — шепнул он мне, склонившись над ухом, и обдал тонким ароматом одеколона. Таким знакомым ароматом!..

Я в досаде прикусила губу и отвернулась, не позволяя ему манипулировать собой. Манипулировать так тонко и изящно… А ведь казалось, что за последние годы я приобрела опыт, неуязвимость, в превосходстве овладела самоконтролем. И вдруг всё пошло прахом от пары ничего не значащих фраз, взглядов, улыбок!

— Дура! — злобно фыркнула я самой себе, когда Астафьев удалился на приличное расстояние.

Вот уж кто поистине не зависит от обстоятельств и не поддаётся искушению! А может, всё дело в том, что он знал… был уверен в исходе этого вечера?.. Об этом стоило бы подумать, но пьяный мозг отказывался реагировать на такие сложные хитросплетения и многоходовки. Я запрокинула голову к небу и с гортанным стоном вытолкнула из себя тяжесть решения, которое только предстоит принять.

На яхте стало шумно и весело, послышался звук работающего двигателя, и я сорвалась с места: мне стоило поторопиться, чтобы не оказаться за бортом.

— Юля, ну, где ты ходишь?! — возмутился Женька моему появлению. Притянув к себе, он смачно приложился губами к виску и крепко сжал шею в локтевом захвате. — Теперь все! — отчитался он кому-то и махнул рукой, подавая знак готовности к отправке.

Мужчины требовали музыки, танцев, продолжения веселья. Совсем скоро послышался их пьяный вой в караоке-микрофон, и я не придумала ничего лучше, чем присоединиться. А впрочем, хватило нас ненадолго. «Марджанджа», «Третье сентября», да «Ничего не жаль» Майданова — вот и всё, на что осталось запала.

Кое-как растолкав друзей по койкам, Женька пьяно подмигнул мне и ввалился в каюту. Я покачала головой, совсем как мамочка, глядя на нерадивых детей, закрыла за ним дверь и оказалась в какой-то неуютной тишине. Выделенная мне комната, вероятно, была хозяйской, а оттого отличалась вполне пристойной кроватью и внушительным метражом. Впрочем, это не спасало. Стены не казались достаточно надёжными, чтобы сдержать обуявший нрав, а пространство виделось буквально крохотным для порывов, терзающим меня изнутри. Мысленно я сравнивала себя со зверем, замкнутым в клетке, и всё чаще посматривала на дверь, примиряясь с давно созревшим решением вырваться на свободу.

Тяжёлый и невероятно долгий день давно махнул рукой на прощание, а я никак не могла уснуть. Шум ветра за небольшим окошком иллюминатора не успокаивал, а будто дразнил, призывая присоединиться. Сердце бешено билось в груди, поддаваясь шальным мыслям. Дыхательная гимнастика не приносила облегчения, а проговариваемые в который раз слова аутотренинга звучали будто в иной реальности, не передавая мозгу ни смысла, ни верного импульса. Я хотела увидеть его…

Словно не поддаваясь законам логики, мои мысли снова и снова возвращались к прошлому. Тело существовало точно отдельно от головы и отзывалось вполне понятными порывами. Я хотела к нему прикоснуться…

В памяти всплывал тот наш последний разговор, хотя его и разговором-то не назовёшь… В глазах Астафьева застыло осуждение, в тихом голосе гремел вызов. Он не хотел слышать мои объяснения, а я, воспитанная им же, не посмела поддаться импульсу и вывалить «свою» правду. Его решение приняла как должное и ушла. А вот сейчас душу раздирали сомнения: правильно ли я поступила. Тогда…

Только выскочив из каюты в запале, я вдруг поняла, что стою в пижамной майке и шортиках. Для поставленных целей слегка легкомысленный наряд! Пришлось вернуться и исправить положение, набросив на тело тонкий плед. Я посмотрела на своё отражение в узком зеркале и ухмыльнулась: «Ну, это ведь совсем другое дело!»

До нужной каюты я добралась крадучись и отчего-то босиком. Вероятно, фактическая степень волнения была заглушена дозой принятого алкоголя, и оттого казалась менее значительной, ведь об обуви я вспомнила, только ощутив холод пола. В дверь я и вовсе поскреблась вместо того, чтобы настойчиво постучать. Сомнения, скорее всего, тоже весьма неохотно пробивались сквозь «градус». Их последствия я ощущала, а вот мучительного процесса, к своей радости, не испытывала. Они пробились сквозь оборону, когда с той стороны двери послышались шаги. Слишком тяжёлые и не очень уверенные. Я осмотрелась и, подозревая неладное, втянула голову в плечи. Дверь распахнулась слишком резко, в проёме показалось успевшее опухнуть лицо, а оправдательных слов у меня, разумеется, не нашлось. «Я ошиблась каютой!» — именно эта мысль одолевала меня следующие секунд тридцать немой сцены. Макс напряжённо всматривался в моё лицо, а затем его взгляд пополз всё ниже и ниже, пока не упёрся в босые ступни, которые я поочерёдно отогревала, прижимая к тыльной стороне другой стопы. Наконец, на лице мужчины зародилась кривая ухмылка, и я выдохнула, закрыла глаза ладонью и отчаянно покачала головой:

— Ох, как неловко-то…

— Да? А мне почему-то обидно и вроде как завидно… — фыркнул он и лениво махнул рукой в сторону соседней каюты. — Следующая дверь. И имей в виду: я всё ещё надеюсь выспаться, — с очевидным подтекстом намекнул он и скрылся в темноте.

Мне же не оставалось ничего другого, как позорно отступить. Это было бы разумно и в некотором роде даже правильно. Потому что степень моей трезвости не позволяет принимать обдуманные решения, а сама двусмысленная ситуация и вовсе порочит девичью честь. А впрочем, к чему все эти реверансы?.. Не беседы же я с ним вести собралась…

Дверь каюты Астафьева распахнулась, когда я только занесла кулачок для решительного стука. Он посмотрел совершенно серьёзно, и чувство было такое, что от одного этого взгляда с меня схлынуло всё опьянение. Стало тревожно и волнительно. Стало невозможно остро и донельзя естественно. А потом Павел улыбнулся: он всё понимал. И он ждал меня, как и обещал. Ждал, чтобы я приняла «правильное» решение и явилась к нему на аудиенцию. Непременно сама. Пожалуй, скажи он хоть слово в духе этой улыбки, я бы наплевала на любые свои амбиции и желания. Вот только Астафьев очень хорошо чувствовал моё настроение и оттого промолчал. Он лишь отступился от двери, как бы приглашая шагнуть на его территорию.

В каюте царил полумрак. Тусклый свет настенной лампы создавал присущую этому мужчине атмосферу таинственности. Астафьев практически никогда не был импульсивен. Практически… И именно сегодня, сейчас, никто и ничто не заставило бы его поддаться сиюминутному желанию. Потому вместо того, чтобы высказать условия, поставить меня в рамки, он присматривался к фактам, прислушивался к интуиции, примерялся к новой реальности, которая требует внести коррективы в давно намеченные планы. Ведь я изменилась. Я стала взрослой, незнакомой ему. И нужно было всё начинать сначала. А впрочем, изменять себе Астафьев намерен не был, и оттого с царственным видом, неспешно и как-то особенно плавно передвигался по небольшому пространству, поглядывая на меня прямо и твёрдо.