Вкус к жизни

Глава 34

Холст пестрил десятками оттенков серого, чёрного и коричневого, а я всё не могла остановиться, придавая картине реалистичности. Особенно хорошо удался взгляд. Он проникал в самую душу и словно выворачивал её наизнанку. Я стояла у мольберта больше восьми часов, и остановиться по-прежнему не хотелось. Когда вдохновение прёт с такой силой, отрываться на мелочи, вроде перекуса или туалета кажется смешным. Это уже давно не был просто… рисунок… это частичка души, которая перетекла в новую ипостась и получила шанс прожить намного дольше, чем мои воспоминания, мои чувства. Пожалуй, она проживёт даже дольше, чем я сама… Я смотрела на полотно и непроизвольно морщила лоб — реалистичности вышло даже больше, чем хотелось, и образ, перенесённый на картину, казался куда более живым, нежели его прототип.

Мартин вошёл в комнату, когда свет лампы стал порядком раздражать глаза, недолго постоял за плечом, будто безусловно догадываясь, что меня это не отвлекает, и только тогда неравнодушно вздохнул.

— Ты решила заморить себя голодом?

— Но ты же видишь, что я работаю, — беззлобно отозвалась я, хотя и почувствовала, как наваждение схлынуло, оставляя в голове и теле приятную пустоту — картина была практически завершена.

— Я стучал, но ты не открыла.

— Серьёзно? Ума не приложу, где я этого набралась! — фыркнула я, а Мартин улыбнулся — это можно было почувствовать… нервными окончаниями, кожей на затылке, спинным мозгом — не знаю чем, но я чувствовала!

— Если сейчас не поешь, то завтра не встанешь и не сможешь принести в этот мир очередной шедевр.

— Шедевр не может быть очередным, он всегда уникален и неповторим!

— Забыла добавить, что при всём при этом я бесконечно прав, и что обязательно составишь мне компанию за ужином.

— Не думала, что ты нуждаешься в компании, — фыркнула я, — прежде как-то обходился.

— Я не был знаком с тобой. И вот, оставшись один, вдруг осознал, что жизнь без тебя скучная и пресная.

— Ага, и потеряла смысл! — посмотрев на Мартина через плечо, подсказала я.

Вот только поймав на себе его взгляд… нетерпеливый и жаркий, вдруг смутилась. На талию легла горячая ладонь, щёку опалило мужским напряжённым дыханием. Мартин приблизился, прижался ко мне со спины, но теперь смотрел только на холст. Он на холст, а я на лёгкую небритость на мужских щеках, на то, как напрягаются и расходятся желваки на скулах, как в задумчивости едва уловимо шевелятся губы. Будто забывшись окончательно, погрузившись в увиденное, Мартин притянул меня к себе сильнее, толкнулся щекой к макушке и поёрзал, устраивая её удобнее. Его совершенно не заботило, что я стою так близко, что чувствую, как бьётся его сердце. Он не замечал, как я вожу носом, пытаясь втянуть, впитать в себя его запах. Ладонь, что до этого свободно придерживала за талию, поднялась выше, к рёбрам, и пальцы впились в тело. То, как я млела от этой близости, как купалась в сомнительной нежности, в его тепле, в такой необходимой сейчас поддержке, Мартин тоже предпочёл оставить за гранью своего понимания. И отпускать он меня не собирался.

— Почему он так странно смотрит? — всё, что захотел спросить у меня Мартин, когда первое знакомство с картиной состоялось.

— Как? — не поняла я.

— Будто хочет выклевать сердце, — недобро усмехнулся он, и я отстранилась, вдруг почувствовав рядом с мужчиной странное опасение — нельзя так явно считывать чужие эмоции.

Хищная птица цеплялась крючковатыми когтистыми лапами за дряхлую, давно сгнившую ветку некогда цветущего дерева. Затянутое тяжёлыми серыми тучами небо опустилось так низко, будто вот-вот рухнет на её голову. Внизу острые скалы. А стена дождя отгораживала этого опасного охотника от реальности, словно помогая скрыться, спрятаться ото всех. Птица выглядела уставшей и давно потеряла свою чарующую привлекательность, но натура хищника не желала поддаваться бренному телу, и тогда в глазах появлялся вот этот опасный блеск. Свободно уложенные крылья безвольно свисали за спиной. Время от времени их трепали порывы ветра.

Глядя на полотно, в душе разливалась тоска и печаль, а по языку прокатывалась горечь. И если я эту горечь вытолкнула из себя, то Мартин сейчас впитывал. Он делал это жадно и стремительно, не боясь захлебнуться в расплеснувшемся унынии.

— Ты видишь меня таким? — спросил он снова, и внутри стало ещё больнее!

— Ты такой и есть, — пожала я плечами, не зная, как ещё защититься, как отстоять правоту.

Но Мартин не стал спорить, лишь порывисто, как-то отчаянно вздохнул.

— Старая, облезлая птица… — прискорбно констатировал он. — Что же, это видение не лишено смысла. Хотя ветка могла быть и посвежее. Всё же мой дом не выглядит так, будто вот-вот рухнет и придётся взлетать.

— Эта птица не может летать, — пояснила я. — И как только ветка оборвётся, беркут разобьётся о скалы. Изначально была идея, что птица движется по заброшенной дороге, а её длинные, некогда могучие крылья волочатся по земле, собирая комья липкой грязи.

— Как-то всё это грустно, — заключил Мартин и всё в той же задумчивости коснулся сухими губами моего лба, после чего отстранился. — И хорошо, что ты выбрала ветку… Ни одна птица не захочет такой бесславной кончины, как пустынная дорога. Эти прекрасные создания достойны большего!

— А ты?

— Что я?

— Что бы выбрал ты?

— Я не гордая птица, а всего лишь жалкий червь. И моё унылое существование не должно волновать ярких и беззаботных колибри.

— То есть ты бы изобразил меня в виде колибри? — удивилась я подобному сравнению, но Мартин уже переступил порог комнаты.

— Идём ужинать, пока всё окончательно не остыло, — прохрипел он, уныло улыбаясь.

Я вдруг подумала, что не стоило ему показывать свою работу, но уже сидя за столом, от этого уныния не осталось и следа. Мартин распоряжался вином, щедрыми кусками нарезал запечённое мясо, услужливо предложил на выбор соус.

Сегодня на нём была тёмно-синяя шёлковая рубашка. Она интересно оттеняла глаза, делая их цвет более насыщенным и глубоким. Грозовая туча из взгляда ушла, оставляя безграничную синь ночного неба.

— Мы снова остались одни? — оглянулась я, больше не чувствуя себя в безопасности.

Мартин безразлично пожал плечами:

— Как видишь, я принял к сведению все твои замечания. Прости, не позаботился о том, чтобы тебе было достаточно комфортно. Если хочешь, можно переоборудовать под мастерскую тренажёрный зал. Это не займёт много времени, зато ты сможешь прятаться там от назойливой прислуги.

— Я думала, ты позволишь мне пользоваться своей… — вздохнула я, но Мартин отрицательно покачал головой.

— Не самая удачная идея. Как ты успела заметить, я тяжело переношу, когда кто-то пытается вклиниться в личное пространство.

— Да, но в сегодняшнем разговоре ты дал понять, что меня эти ограничения не касаются.

— Мы говорили о спальне, — мягко, но тем не менее достаточно упёрто улыбнулся Мартин.

Я не удержалась от ответной колкости:

— Не уверена, что твоя спальня для кого-то покажется чем-то сродни покорённой вершине.

— А мастерская?

— А вот мастерская вполне!

— Ты не меняешься и уже привычно делаешь весьма нетрадиционный выбор.

— Нетрадиционный среди других таких же соискателей? — догадалась я. — Удивлять всегда приятнее, чем лишний раз подтверждать верность стереотипам. К тому же я гораздо умнее: зачем просить то, что ты и так готов мне предложить?

Мартин предсказуемо хмыкнул.

— А ты, конечно же, хочешь чего-то большего?

— Ну да, чего-то более значительного, чем доступ к телу, — легко усмехнулась я, а он смахнул со лба несуществующий пот.

— Я уж боялся, что ты скажешь «к члену», — пояснил свой жест, но я сдержалась от предательского смешка и очень серьёзно покачала головой.

— Я вовсе не так мелочна. Меня интересуешь ты целиком, а отдельные части пусть и особо привлекательны, но всё же не заслуживают такого внимания.

— А мастерская?.. — ещё раз задал он ключевой вопрос, и я снова кивнула.

— А мастерская — да.

Чтобы осмыслить сказанное и услышанное, Мартину понадобилось время. Это время он потратил, чтобы всё-таки разобраться с мясом. Простейшие инстинкты вроде утоления голода или жажды не мешали ему периодически бросать на меня многозначительные взгляды. Он то щурился, будто пытался в чём-то меня уличить, то смотрел, не мигая, позволяя заметить в глубине голубых глаз лепестки адского пламени. Оно сжигало его изнутри и Мартин был не против поделиться горечью и пеплом, что подступали к границам.

— Кто такой Марк? — задала я опасный вопрос, чем разрушила череду всех его взглядов, раздумий, сомнений.

Мартин на короткое время перестал жевать и прежде чем ответить, сделал большой глоток вина. Я тоже выпила, но поморщилась — слишком сладко на мой вкус.

— Марк — мануальный терапевт, — ответил между тем Мартин, словно не понимая, к чему я начала подобный разговор.

Мне следовало кивнуть, что я и сделала, принимая информацию к сведению.

— Он слишком молод, ты не находишь?

— Да не то, чтобы молод… — задумчиво пробормотал Мартин и сделал ещё глоток, а следом за ним сразу два. — Если не ошибаюсь, ему исполнилось тридцать восемь. Достаточно опытный. Но это на мой вкус, — добавил он, едко ухмыльнувшись.

Под прямым насмешливым взглядом мне пришлось поёрзать.

— А кажется моложе…

— Просто следит за собой. Поверь, это значительно облегчает процесс притирания.

Мне снова пришлось кивнуть. На этот раз весьма неоднозначно. Мяться и деликатничать я не любила, потому спросила в лоб:

— Вы с ним спите?

Очередным глотком вина Мартин едва не поперхнулся, потому его недоумение вышло сухим и сдавленным:

— Что?

— Марк твой любовник? — задала я вопрос так, что понять его неправильно было просто нереально.

Мартин промокнул губы салфеткой и торопливо отбросил её на стол.

— Та-ак… — потянул он с язвительной улыбкой.

— Или задавать такие вопросы мне непозволительно? — невинно поинтересовалась я и вот теперь намеренно тянула время, спрятавшись за бокалом.

Густое красное вино будто утратило приторную сладость, ласково прокатилось по языку и разлило по груди приятный жар. А впрочем, причиной тому могло быть и не вино… Мартин широко и опасно оскалился, глянул на меня недоверчиво.

— Мне показалось или в твоих словах прозвучала жгучая ревность?

— Ревность? С чего бы ей звучать в моих словах? — натурально удивилась я, а Мартин свободно откинулся на спинку стула, окончательно потеряв интерес к еде.

— Не знаю… Кажется, повода я не давал… — поддержал он моё удивление, но обвинительно смотреть не перестал, пусть и скрасил всё это доброй порцией жаркого веселья.

— На некоторые чувства не нужно получать высочайшее соизволение. Такие, как любовь, ненависть и ревность — в этом списке.

Мартин окинул меня взглядом, которого прежде себе не позволял. Стало неловко от мысли, что я без вечернего платья, что волосы растрёпаны, а на лице могли оказаться случайные росчерки краски. Да куда там… неловко было даже оттого, что я в принципе оказалась под этим его взглядом! От груди к лицу прокатилась волна жара, а кончики пальцев обдало неприятным холодом, отчего они дрогнули.