Русский Мисопогон. Петр I, брадобритие и десять миллионов «московитов»

В конце июля 1699 г. подьячий Усманской приказной избы Григорий Федоров по каким-то делам ездил в село Боровое (того же Усманского уезда), где ему нужно было заночевать. В этом же селе он повстречал четырех знакомых усманских солдат. Одного из них, Гавриила (Ганку) Ананьина сына Шмуилова, подьячий уговорил остаться переночевать вместе с ним, «потому что ему одному в ызбе начевать скучно, да и для того, что тот Ганка горазд сказывать от книг». Этот солдат Ганка, судя по материалам следствия, был местным «мельником Меноккио»[555], который не только «был горазд сказывать от книг», но и не боялся выражать на основе прочитанного самые смелые и даже опасные идеи. Улегшись спать по разным углам («он, Григорей, лег на лавке, а Ганка на конике[556]»), приятели принялись беседовать, и между делом Ганка рассказывал про всякие интересные вещи, которые ему пришлось прочитать в различных книгах. Но вдруг его понесло: «И тот де Ганка, лежа на конике, говорил: „были де у нас на царстве два царя. Пишет де в книгах, что после тех дву царей будет Антихрист“. И говорил про великого государя неистовые слова: „он де, государь, Антихрист, потому что людей кнутом бьет и головы сечет своими руками“»[557]. Видимо, когда Ганка сладко уснул (как выяснится, ему произносить подобные «неистовые слова» было не впервой), подьячего стали мучить те же мысли, что и его земляка, романовского солдата Парфенку Кокорева (см. п. 19 в этой книге): «извещать» ли о «государеве деле» или «не извещать?» В конце концов он решил не «извещать», «боясь пытки, потому что посторонней нихто, кроме ево, Григорья, тех слов не слыхал»[558]. Но когда на Ганку все-таки «известил» усманский сын боярский Митрофан Раков в таких же «неистовых словах», к его доносу присоединились многие усманцы, в том числе и подьячий Григорий Федоров. Из следствия получается, что Ганка ходил по Усмани и открыто проповедовал свои взгляды о Петре Антихристе, ничего не боясь! Так, священник села Куликово Усманского уезда Петр Мокеев рассказал, что однажды он возвращался с Ганкой с богослужения (а этот солдат-книгочей был человеком богомольным), и, «идучи от часов, усманской салдат Ганка Шмуилов при нем, попе Петре, про государя неистовые слова те: „государь де с немцами табак тянет“ – говорил, и ево, государя, Антихристом тот Ганка называл, потому что он, государь, учинил брадобритие и в платье перемену»[559].

Но, оказавшись под следствием, Ганка Шмуилов ни в чем не признался, а стал, наоборот, обличать своих изветчиков. Оказывается, всю информацию о поведении государя он узнавал из разговоров с ними же, его изветчиками. Так, про попа Петра солдат рассказал, что он сам слышал от него такие слова: «Государь де наш лих и немилосерд, людей бьет своими руками кнутом, с немцами табак тянет и бороды брить велит, вера де наша искореняетца, ныне год переменили, да платье де мужскому и женскому полу переменить велено, да и разговетца де будет ныне в вербное воскресенье, да болен де патриарх, и как патриарх умрет, и государь де хочет поставить папу»[560]. А тому попу обо всем том рассказала его родственница («сватья»), «верховая карлица» Софья, которая служит у государыни Прасковьи Федоровны (супруги царя Иоанна Алексеевича, матери будущей императрицы Анны Иоанновны). Приведенная в Преображенский приказ, эта самая «карлица» Софья призналась, что действительно недавно была «отпущена к матери своей для свидания» на родину, в Усманский уезд, где виделась со своими родственниками, в том числе и подследственными, но никаких непристойных слов она не говорила[561].

Про главного своего обличителя, сына боярского Митрофана Ракова, солдат Ганка рассказал, что тот сам осуждал царя за брадобритие и хвалился тем, что, будучи в Воронеже при государе, он остался при бороде, потому что пользовался покровительством самого Митрофания Воронежского: «Я де з бородою на Воронеже ушел к епископу, епископ меня не дал»[562]. А он, Ганка, услышав от сына боярского такие нехорошие слова про государя, якобы ему возражал «от священных книг». Причем этот «деревенский богослов», подобно мельнику Меноккио, без всякого смущения и, кажется, с удовольствием пересказывал стольнику князю Федору Юрьевичу Ромодановскому свои поучения, благодаря чему мы имеем возможность понять, что имел в виду подьячий Григорий Федоров, когда говорил, что «тот Ганка горазд сказывать от книг»:

Вера де наша возсияет по пророчеству Ноеву, как благословил детей своих Сима, Хама, Афета: Симу дал чин священства, Хаму – иго работы, Афету – достояние царское, да благословитца напоследок Афет, да вселитца в селах Симовых к Восточной стране. И то ево пророчество збылось: царь Иван Васильевич пленил земли Казанскую и Астраханскую, и то вселилась в села Симовы. Такожде пишет Езекия пророк в 38 и 39 главах на Гога и Магога, и на князя Розска, на Мосоха: «Гог и Магог, пошлю на тя князя Розска и поражу всю землю твою». Тому свидетелствует то пророчество: и Турское де царство поражено будет нашим царем московским, и будет наша вера до Иерусалима. О двух же царех пишет в Прологу февраля в 4‐м числе: «Кирилл Новоозерский прорек на Русскую землю: „беда, братие, великая будет на землю Русскую, падут от острия меча, и от язык пленени, и глади будут многи по местом, и морове, и туга во языцех“. Вопросил ево некто ученик имянем Дионисий: „потом, отче, что будет?“ Он же рече: „Аз видех Господа на престоле седяща, и два отрока пред ним стоят умиленны и храбры зело. И тогда дано будет им оружие на супротивных, и тогда поклонятца ему вси языцы“. И сие рек, преда де душу ко Господу»[563].

Эта запись рассуждений солдата Ганки перед стольником князем Ф. Ю. Ромодановским позволяет оценить, насколько упрощали его мысли и подьячий Григорий Федоров, и священник Петр, и даже сын боярский Митрофан Раков. Можно предположить, что Ганка Шмуилов действительно такими речами подводил своих слушателей к мысли о том, что Петр – Антихрист. Во всяком случае, среди сторонников одной из версий народной эсхатологической концепции о Петре-Антихристе бытовало убеждение, что вскоре царь покорит все земли Сима: «Соберет жидов всех и с ними, жидами, пойдет во Иерусалим, и там станет царствовать, и их жидов возлюбит, а они де, жиды, в скорых числех его не познают, и будет де у них, жидов, глад и всякая им нужда, и в то де время они, жиды, ево, государя, познают, что он Антихрист и на нем де сей век кончаетца»[564]. Но вряд ли Ромодановский разобрался в этих речах Ганки Шмуилова, который оказался достаточно хитрым для того, чтоб завести следствие в жуткие дебри, а самому отделаться легким наказанием: царь, рассмотрев его дело, велел этого «русского Меноккио» «сослать в Соловецкий монастырь в тюрьму»[565].

Но, в отличие от всех этих людей, выражавших сходные идеи о Петре-антихристе[566], Талицкий не хотел просто сидеть сложа руки, ограничив свои действия только благостными беседами. В своем «Покаянном исповедании» он написал, что, разгадав тайну Петра I, «ревностию своею» возжелал поделиться этим знанием со всеми христианами, дабы они, пребывая в неведении, «не пришли в вечное мучение». Но на допросах и пытках Талицкий рассказал, что он призывал народ «от нево, государя, отступить» «и слушать ево, государя, и всяких податей ему платить не велел». Талицкий считал, что христиане имеют полное право не подчиняться власти Антихриста и даже обязаны так делать: нельзя же одновременно служить и Христу, и Антихристу. Служение Антихристу, выплата ему податей на его скверные дела, выполнение его нечестивых распоряжений – все это неминуемо приведет сотни и тысячи его единоверцев «в вечное мучение». Поэтому он и посчитал своим долгом оповестить людей о том, чтó ему открылось. Талицкий постепенно пришел к мысли, что лучшим способом решить эту задачу будет изготовление листовок, которые следует «пометать на путех, чтоб человецы знали, что той Антихрист»[567].

Из материалов следственного дела его план вырисовывается более откровенно: «Хотел печатать листы и для возмущения ж к бунту и на ево ж, государево, убивство, те листы хотел отдавать в народ безденежно». Иными словами, от осознания, что Петр – Антихрист, Талицкий перешел к идее о сопротивлении его власти, а потом пришел и к мысли о необходимости цареубийства и даже смены правящей династии. Один свидетель показал, что Талицкий однажды высказался о царевиче Алексее таким образом: «Не от доброво де корении и отрасль не добрая»[568].

Но такой радикальный план созрел у Талицкого не сразу. По всей видимости, изначально книгописец полагал, что осознать нечестивую сущность Петра и предпринять соответствующие действия должны церковные и светские власти, а не народная толпа. Он продолжал так думать до конца своих дней. «И о сем, яже что аз видех в тебе (то есть в Петре I. – Е. А.) и что в моих писаниях написано, говорить было пристойно патриарху и прочим властем», – написал Талицкий в «Покаянном исповедании»[569]. Но что им, властям, следовало делать после осознания того, что Петр I есть Антихрист? Кажется, книгописец Григорий считал, что, действуя втайне и сообща, представители высших и церковных властных кругов вполне были способны совершить государственный переворот, опираясь на силы разосланных по городам стрельцов: «Которые де стрелцы розосланы по городам, и как государь пойдет с Москвы на войну, а они, стрелцы, собрався, будут к Москве, чтоб они выбрали в правителство боярина князь Михаила Алегуковича Черкаского для того, что он человек доброй»[570].

Первым единомышленником Талицкого стал его близкий друг иконописец Иван Савин[571]. «Он, Ивашко, ему, Гришке, был друг», – открыто заявил Савин на допросе. В доме этого иконописца во время обыска были обнаружены рукописные эсхатологические сочинения Талицкого. На вопрос о том, почему Григорий дал ему эти тетради, Савин ответил: «Гришка де дал ему, Ивашке, те написанные столбцы <…> для ведомства, для того, что любы Божия всему веру емлет». Еще Иван Савин на допросе об этих рукописях рассказал: «Он де, Гришка, в тех писмах писал все правду, от книг Божественного Писания, а не своим вымыслом»; «и в тех воровских писмах он, Ивашко, с ним, Гришкою, был единомышленник». Так смело и открыто исповедовал свои убеждения Иван Савин в Преображенском приказе[572].

Иконописец Иван Савин познакомил Талицкого с Тамбовским митрополитом Игнатием, который в январе – феврале 1700 г. находился в Москве[573], где остановился в архиерейских покоях на подворье Казанского архиепископа близ Красной площади. По наблюдению С. Н. Введенского, митрополит Игнатий вообще был одержим «хозяйственной страстью», отличался «необыкновенной любовью к постройкам» и в целом к церковному «благоукрасительству»[574]. Надо думать, московский иконописец Иван Савин знал Игнатия, так как ему приходилось выполнять какие-то его заказы. Скорее всего, не случайно именно этот епископ был выбран Талицким и Савиным в качестве возможного канала влияния на патриарха. По наблюдению С. Н. Введенского, частые приезды Игнатия в Москву по хозяйственным делам сделали его «известным высшему духовному начальству»: «Он часто бывал на глазах патриарха и среди его приближенных считался своим человеком. Двор патриарха Адриана был в то время приютом для партии, недовольной царскими реформами. Здесь нередко велись разговоры о новых порядках, и собеседник патриарха, разумеется, должен был искренне или лицемерно ему вторить. Участвуя в подобных беседах, Игнатий высказывался в духе консервативной партии. Его искренняя симпатия к старине приобрела ему расположение патриарха»[575].