Кто не боится молний

ЧТО НУЖНО ДЛЯ ЛЮБВИ

Федор Куделин отслужил в армии положенный срок и вернулся домой. Если строго говорить, у Федора не было никакого дома. Уходил он в армию из общежития, в котором поселился со времен обучения в ремесленном училище. Здесь же поселился и по возвращении. Его приняли на прежнее место токарем депо, отвели койку в четырехместной комнатке, выдали два комплекта постельного белья, ключи от двери и шкафа, прописали в домовой книге. Многие сверстники Федора, с которыми он когда-то работал, разъехались по разным местам. Оставшиеся знакомые удивлялись его возвращению, не понимая, чем прельстила захолустная железнодорожная станция этого умного и полного сил молодого парня.

Но загадка разгадалась сразу, когда люди увидели, что Федор в первый же вечер отправился к известной всем местным жителям Варваре Петровне Сычевой, проживающей с дочерью Тамарой в своем собственном доме под красной черепичной крышей. Оказалось, что Федор и Тамара давно любили друг друга, переписывались все эти годы и сговорились пожениться, как только Федор демобилизуется и вернется домой.

Варвара Петровна неласково встретила Федора. Подоткнув за пояс подол длинной юбки, она стояла посреди двора и из ведра поила теленка. У ее ног терся вертлявый поросенок, нетерпеливо повизгивая в ожидании своей очереди, и то бросался в сторону, разгонял гусей и уток, то снова налетал на хозяйку, тычась мордой в ее крепкие, монументальные ноги. При виде гостя хозяйка оттолкнула теленка и, размахивая ведром и руками, несколько раз крикнула:

— Пошли вон! Пошли отсюда!

Вытерла об юбку правую руку, протянула Федору.

— Здравствуй, здравствуй, сокол. Ты что же это молчком явился, никакого извещения о прибытии не прислал? Ах, молодежь, молодежь! Ну что из вас будет, когда вырастете большими!

— Да я и так большой, — засмеялся Федор. — А что телеграммы не прислал, так не хотел вас беспокоить.

— И то правда, — согласилась Варвара Петровна. — И деньги целы остались, и никого от дела не оторвал. Видишь, как мы живем. Минуты свободной не имею, все маюсь, все хлопочу. И как же иначе? Не одна живу, об себе уже не думаю. Да ты проходи в дом. Проходи.

Они вошли в комнату, которую Варвара Петровна называла «залой».

— А Тамарочка еще не пришла. Она часто задерживается на работе, все старается. На кого же ей надеяться?

— Как она у вас, здорова? — спросил Федор и смущенно потупил глаза.

— А чего ей сделается? Цветет, как маков цвет.

Хозяйка вытерла подолом юбки скрипучий венский стул и подставила гостю.

Федор сел. Не выпуская из рук фуражки, скользнул взглядом по сторонам.

— Это хорошо. У нас в роте все товарищи на ее фотографию любовались, завидовали мне. Вот, говорят, красавица!

Варвара Петровна гордо поджала губы, приняла достойную осанку.

— В нашем роду бог никого красотой не обидел. Ну, а ты-то что? Зачем пришел? Высказывай начистоту, пока ее нет. Чай, я ее мать родная.

Федор опустил фуражку на колени, стал водить пальцем по клеенке, несколько раз кашлянул.

— Вы небось все уже знаете, Варвара Петровна, — тихо сказал он после молчания. — Дело-то известное, таиться нам нечего.

— Жениться задумал? — прямо спросила старуха. — Говори, не юли, солдат.

— Так точно, задумал, — решительно выпалил Федор и почувствовал, как на лбу выступили капельки пота. Сверкнул своими черными, чуть раскосыми глазами. — Мы с Тамарой давно это решили, еще когда я в армию уходил. В ту пору больно молод был, так отложили до моего возвращения. Вот я и вернулся. Мы и в письмах обо всем сговорились.

Он обтер рукавом вспотевший лоб, посмотрел прямо в глаза женщине.

— А про меня забыли? — зловеще спросила Варвара Петровна. — Может, я никакого согласия не намерена давать, и все. Я ей родная мать и обязана об ее судьбе подумать.

— Я полагал, вам все известно, — мирно сказал Федор, преодолевая смущение. — А кроме того, вы же сами видите, что я пришел поговорить с вами об этом. Как же без вас? Мы не собираемся тайно бежать. Это вот у меня ни матери ни отца нет, и спросить не у кого. А к вам мы с уважением, вы одна у нас.

— Ладно, ладно! — перебила его старуха. — Не нужны мне твои сладкие слова, я на них не больно охочая. Ты послушай-ка, что я тебе скажу.

— Пожалуйста. Я слушаю, — с готовностью сказал Федор и уселся на скрипучем стуле так, чтобы занять по отношению к старухе, как ему казалось, более почтительную позу. Кажется, так он сидел перед командиром полка, когда его однажды вызывали в штаб.

Старуха взяла табуретку и села напротив.

— Пока Тамарочки нет, я тебе все и отрапортую.

Варвара Петровна служила банщицей при станционной бане, всякого человека считала нечистым и высокомерно относилась ко всем. Она любила порассуждать и ничего в жизни не предпринимала, не обдумавши заранее все как следует. Всех, кто был с ней не согласен, она называла «философами» и бесцеремонно обрывала своим зычным криком.

Она расправила платочек, сложила его треугольником, туго завязала под жирным подбородком концы, сузила маленькие черные глазки, уставилась на Федора. Заправляя пальцами под платок спадающие на лоб седеющие волосы, вытерла тыльной стороной ладони мясистые толстые губы, расправила байковую кофту на высокой груди и твердо сказала:

— Ты, голубок, виден мне наскозь, как медовая капля. Небось ничего не имеешь, кроме того, что на себе носишь?

Федор пожал плечами.

— Это конечно. Я был солдатом.

— Вот-вот. Я про то и говорю, — еще более сузила свои колючие глазки старуха. Лицо ее стало жадным и злым. — Ты, стало быть, гол как сокол?

Федор виновато развел руками:

— Где же мне было взять?

— Это уж как хочешь, так и рассуждай, — сказала старуха с видом превосходства над собеседником, — а меня выслушай до конца. Я люблю правду. Прямо тебе скажу, пока ты нищий, про мою Тамарочку забудь и думать. Я все понимаю, каждого вижу насквозь. У тебя ни кола ни двора, нечего надеть, негде голову приткнуть, а ты задумал жениться. Стало быть, всякому ясно: на мой дом и на мое хозяйство заришься.

— Да что вы такое говорите? — побагровел от обиды Федор. — Я никогда и не думал об этом.

— Думал не думал, а теперь знай, что вам своего дома я не отдам и кормить одевать не буду. Ты, брат, сам потрудись, поработай, тогда и узнаешь, как дается парное молочко, свежие яйца да жирная свининка. Погни спину, набей мозоли на руках, тогда и пользуйся. А на чужой каравай рта не разевай.

Старуха опустила на стол тяжелые, как гири, кулаки. Разжала пальцы, выставила кверху ладони, хриплым голосом зашипела:

— Вот они какие, трудовые мозоли. Видишь? — и поднесла ладони к лицу гостя.

Федор с ненавистью смотрел на старуху и с отвращением слушал ее чудовищные слова.

— Я ничего не прошу у вас, Варвара Петровна, — стараясь остаться спокойным, сказал Федор. — Мне ничего не нужно. Я только пришел повидаться с Тамарой и объявить вам, что мы женимся.

Старуха всплеснула руками и воскликнула:

— Смотрите на него, люди добрые! Они ничего не просят, им ничего не нужно! А куда же ты поведешь мою дочь, где приклоните голову, что будете есть? Не прикидывайся дурнем, я понимаю твою политику, вижу весь твой расчет.

У Федора нервно подергивались руки. Он готов был перевернуть стол, стулья, весь дом с этой злой, ужасной старухой, которая так грубо оскорбляла его самые лучшие чувства. Как она смела, на каком оснований говорила ему все это? Он в растерянности встал и топтался на месте, не зная, что сказать.

«Ноги моей больше не будет в этом доме, — думал он. — На что мне ее поросята и телята. Скорее бы пришла Тамара, а там — будь что будет. Только бы сдержаться, не поругаться со старухой до прихода Тамары. Черт знает что она говорит».

Он оправил гимнастерку, придерживая левой рукой фуражку на отлете. Сохраняя спокойствие и выдержку, сказал примирительно:

— Я прошу вас, Варвара Петровна, прекратите этот разговор. Вы напрасно волнуетесь, это все ни к чему.

Он стоял перед ней высокий и статный, с возбужденным лицом. Черные густые волосы, не успевшие подрасти после недавней стрижки, казалось, тоже ощетинились против старухи. Из широкой груди парня готов был вырваться крик, кулаки невольно сжимались, на скулах играли желваки. Усилием воли Федор сдержал себя и не дал прорваться наружу охватившему его гневу. В эту минуту в нем было что-то такое решительное и страшное, что Варвара Петровна остановилась и сбавила тон. Она отвернулась от гостя, скрестила руки на груди, уперлась ими в край стола.

— Эх, люди, люди, — тихо сказала она, — все вы не любите правды. А ее в мешок не запрячешь, в погребе не утаишь. Так-то, друг воинственный, душа горемычная.

В эту минуту раздались шаги за окном, потом на крылечке. Хлопнула дверь, и в комнату вбежала запыхавшаяся и раскрасневшаяся Тамара. Прямо с порога бросилась к Федору и, не стесняясь матери, обняла его, закружила по комнате. Варвара Петровна смотрела на молодых, строго качая головой.

— Не больно-то висни, дочка. Ветер у вас в голове. Философы.

Она сокрушенно махнула рукой и, прихватив ведро, вышла во двор.

В эту ночь Федор и Тамара не сомкнули глаз до рассвета. Бродили по саду, спустились к тихой реке, посидели на старом сосновом пне. Поздним вечером, когда на станции все угомонилось и затихло, а Варвара Петровна улеглась спать и погасила свет, они пробрались в старый сарай. От душистого запаха сена, от близости друг к другу кружились головы. Обнявшись, они сидели на сене под самой стрехой и сквозь дырявую крышу сарая смотрели на звезды.

Федор рассказал Тамаре все, что говорила ему Варвара Петровна.

— Не сердись на маму, Федя, — виновато прошептала Тамара. — У нас же действительно ничего нет. Мы подладимся под нее, угодим ей, она и размякнет. Я знаю ее, она уступчивая, постепенно все нам отдаст.

— Я ничего от нее не возьму, — сказал Федор. — Ни за что!

Девушка страстно обняла его, прижалась к груди:

— Дурной ты мой Федька! Она же мне мать. Разве можно на нее обижаться? Да и потом сам посуди, как мы будем жить без нее: нам даже супу сварить не в чем — ни кастрюльки, ни горшка.

— Черт с ними, с ее горшками и кастрюльками! — решительно сказал Федор. — Уходи от матери, снимем угол и будем жить, как нам хочется.

— Что ты, Федя? — с испугом сказала девушка. — Как же я могу уйти? Ведь она мне родная мать.

— Но что же делать? — спросил он. — Выходит, нам нельзя жениться?

Она поцеловала его в щеку.

— Не надо быть гордым, Федя. Это она сгоряча так, а потом все обойдется. Пойдем жить к нам.

— Нет, — твердо сказал Федор. — Я к ней не пойду. Это не жизнь. Ни за какие деньги.

— Ну почему ты такой? — спросила девушка и заплакала. — Как же мы будем?

— Не пропадем. Брось все и уходи.

Тамара закачала головой и еще пуще расплакалась.

— Не могу я так, Федя. Не могу.

Он посадил ее на колени, запрокинул лицо, стал целовать.

— Ладно тебе, глупенькая. Не пропадем, что-нибудь придумаем.

Она обхватила белыми теплыми руками крепкую загорелую шею Федора, прижала его голову к своему сердцу.

— Значит, надо нам подождать, Федя, пока устроим свое гнездышко. Знаешь что? Заработаем денег, купим лесу, построим домишко, приобретем мебель, посуду, а потом поженимся. Устроим свадьбу на двадцать человек. Позовем всех, всех. Будет вино, музыка.