Анатолий Трушкин

Очищение

Что-то случилось у Сергея Ивановича с антенной, телевизор ловил не все программы, а какие хотел.

Конечно, неспроста.

Не будь Сергей Иванович с детства сильно покалечен атеизмом, он бы мигом углядел провидение. А так что же?.. Пришлось страдать за убеждения.

Он одну программу включит — там проповедь. Только проповедь закончится — на экране рябь в тишине. Он на другую программу— там достают мощи святого, он на третью — там начинается крестный ход.

И куда ни кинься — или рябь, или о нравственном возрождении, или просто добрый разговор о загробной жизни.

Какой ни будь атеист, а если подряд недели две:

— Не укради!

— Не убий!

— Не возжелай!!

То дрогнешь, засомневаешься. А еще обстановка в стране такая, что выжить все равно вряд ли удастся, а помирать, дураку понятно, лучше все-таки с чистой совестью, с отпущенными грехами.

И Сергей Иванович решил очиститься.

Очищаться начал он на работе, зашел к начальнику своему Борису Ильичу, с которым отношения были испорчены давно и надолго.

Войдя, Сергей Иванович перекрестился. Борис Ильич от неожиданности перекрестился встречно, хотя был чистый еврей. Чистый значит, что у человека и отец, и мать евреи, а не как у нас бывает — отец русский, мать мордвинка, сам еврей, лишь бы выехать.

Сергей Иванович перекрестился во второй раз и кротко сказал:

— Я евреев раньше не любил.

— За что их любить? — неопределенно сказал Борис Ильич.

— Есть хорошие черты.

— Какие же?

Сергей Иванович вопроса, верно, не слышал, долго молчал, собирался с силами. Очищение давалось нелегко.

— О погромах мечтал. Чтобы место твое занять. А сейчас не хочу. Понял, что все люди — братья.

— И евреи? — уточнил Борис Ильич.

Опять не ответил ему Сергей Иванович — в себя ушел.

— Ну, вот. — сказал он минут через десять, — выложил вам все и легче мне стало. Пойду.

И сделал, как и пообещал, ушел. Борису Ильичу, напротив, полегче не стало. Он кинулся к телефону и долго и путано названивал кому-то насчет погромов.

Следующий визит Сергей Иванович нанес своему соседу, грузчику Гаврилову, чья жена недели три назад мыла лестничную площадку, а Сергей Иванович поднимался пешком и… возжелал. Кроме него, никто об этом не знал, но ведь и очищал-то Сергей Иванович себя, а не кого-то.

Гаврилов, страдая ясновидением, сразу определил, взглянув на Сергея Ивановича: «Занимать пришел, гнида».

Но когда прошли на кухню и сели на табуретки, Сергей Иванович неожиданно сказал:

— Заповедь есть «Не возлюби жены ближнего своего».

Гаврилов был бабник и с ходу тезис этот отверг:

— А ближний кто?.. Брат, отец, и все.

— Ты мне как брат, — просветленно сказал Сергей Иванович. Гаврилов отрекся от него.

— Мы все — братья, — настаивал Сергей Иванович. Но до Гаврилова не доходила эта простая истина, он угрюмо молчал.

— Жену я твою возжелал, — кривясь, сказал тогда Сергей Иванович.

Гаврилов успокоился, посмотрел на часы и сказал:

— Она часов в восемь будет.

И тут до него дошло что-то.

— А чего было-то? — спросил он.

— Ничего, но я хочу, чтобы перед тобой совесть у меня была чиста.

Гаврилов скорей всего поверил, но. видимо, захотел подстраховаться. Он коротко взмахнул рукой-кувалдой.

Сергей Иванович не только легко слетел с табуретки, но и навсегда потерял всякий интерес к очищению.

Вот и вся история.

Казалось бы, что сделал человек?.. Всего два коротких бессмысленных визита, но именно после них в среднем по России гадить друг другу стали, кажется, меньше; вроде бы упала преступность, а воровство хоть и не упало, но и не выросло. То есть огромные произошли сдвиги в лучшую сторону.

А Сергея Ивановича с тех пор за глаза звали «святой дурачок».