Анатолий Трушкин

Автобиография

Сколько себя помню, — всегда была во мне склонность к сочинительству, которую почему-то в детстве преследовали нещадно. Со всех сторон только и слышно было: «Когда ты прекратишь врать?!» Я им всем прощаю.

Родился я 28 октября 1941 года.

Первые впечатления об этом мире назвать радостными не могу: война, перебои с материнским молоком, культ личности. Но дальше жить стало лучше, жить стало веселее.

В полтора года я опрокинул на себя бидон с только что вскипяченным жирным коровьим молоком. Шкура с меня сползла, деревенские эскулапы помазали обнаженное мясо йодом. Я им всем прощаю. Сердобольная бабушка Агафья Андреевна успокаивала маму: Ничего, Верка, гробик я уже заказала, завтра привезут».

В четыре года мне подарили санки. Это — второе радостное событие после того, как мне подарили жизнь.

Санки я сломал вместе с ногой на второй день. Теперь я понимаю, что все это было Провидением. Стать сатириком, не убедившись на собственной шкуре и собственных костях в том, что жизнь устроена нескладно, несправедливо, нельзя.

Еще из раннего детства почему-то запомнился теленок, с которым я делил ночлег. Когда он родился, его из коровника перенесли в тепло, в избу на кухню, где до этого спал я один. Этот меньшой брат без конца мочился и тыкался в меня своей мордой. И опять я усматриваю в этом след Провидения, наладился контакт с животным миром.

Семи лет меня отдали в школу — попытка первого контакта с просвещенным человечеством.

Человечество на уроках русского языка на просьбу учителя придумать предложения со словами «землетрясение» и «моря и океаны», писало: «В голове у зайца произошло землетрясение». «В нашей деревне много морей и океанов».

Пообщавшись с дерзким на язык и на мысль деревенским просвещенным человечеством, я десяти лет подался в Москву, где столичная интеллигенция моего возраста приняла живое участие во мне и начала приобщать к искусствам, в первую очередь к искусству курения и искусству употребления непотребных слов. Я им всем прощаю.

А всем учителям школы № 75 Киевского района низко кланяюсь.

После школы я поступил в Московский авиационный технологический институт, сразу после окончания которого я понял, что я не инженер.

Позднее, обладая завидной смекалкой, я последовательно понял, что я не актер, не режиссер, не редактор, не драматург.

И все же институт дал мне очень много, он дал мне жену.

Я остепенился, повзрослел и наконец понял, что пора браться за ум.

Второй раз я понял, что пора браться за ум, когда родилась дочь.

В третий раз — когда поступил в Литературный институт им. Горького. Илья Эренбург сказал про Литинститут, что он «готовит профессиональных читателей». Все, кто окончил этот славный вуз, Илье Эренбургу прощают.

Окончательно я взялся за ум, когда меня пригласили работать редактором в Главной редакции литературно-драматических программ Центрального телевидения.

К этому времени меня поперли со всех работ, и, конечно, приглашение на телевидение было продиктовано Провидением.

Я должен был находить одноактные пьесы современных драматургов. Мне лень было искать, и я писал их сам под разными фамилиями.

Замечу мимоходом, что лет до сорока я продолжал во сне летать, то есть рос физически и духовно.

Полеты из снов перешли в явь, я вылетел с Центрального телевидения, приобщился к эстраде и стал летать на гастроли. Пришла популярность. Популярность — это когда ГАИ останавливает: «Штраф пятьдесят рублей. О-o! Трушкин!.. Сто рублей!» Меня стали узнавать на улицах. Помню, идем с женой по Даниловскому рынку, вдруг пропитой голос: «Кто к нам пожаловал! Наконец-то! Я тебя сразу узнал. Ты в том году стакан у меня взял и не вернул».

Популярность росла, стали узнавать в других странах. С шестилетней внучкой Танечкой были под Парижем в Диснейленде. На ее глазах у меня попросили автограф наши туристы. Она удивилась: «Дедуля, тебя и здесь знают!» Я скромно промолчал. Осенью на даче подходит соседка семи лет: «Танечка говорит, что вас весь мир знает. Это правда?»

Танечка увидела, что дед недоволен ее хвастовством, и крикнула из песочницы:

— Я не говорила, что весь мир. Я сказала: его знает вся Англия!

Скорее всего, ей передалась моя скромность. А всем, кто считает, что впереди у меня еще и вселенская слава, я прощаю. Что сказать в заключение? Многое мне не дано, но кое-что я умею. Скажем, я неплохо пью водку. Прийти в писательство со знанием людей и жизни еще ничего не значит. Если среди военных, кто не пьет — тот предатель Родины, то среди писателей, кто не пьет — законченный графоман.

Я благодарю всех, кто встретился мне в жизни. Они научили меня любить Родину, людей, труд, творчество, добро, красоту; научили ценить слово, водку, кусок хлеба и так далее.

Я люблю вас, мои дорогие читатели! Больше вас я люблю только моих милых читательниц. Вручаю себя вашему беспристрастному суду и, конечно же, милостивому ко мне во все времена Провидению.

Раздел I НАШ ПАРОВОЗ, ВПЕРЕД ЛЕТИ!