Шрам

* * *

– Мама, как же так? Она не умерла. Этого не может быть. Скажи мне, скажи, что этого не может быть, – бормочу я сквозь рыдания, уткнувшись маме в плечо.

Никому не спрятаться от проклятия, которое я несу в себе. Всем, кто мне дорог, я приношу зло. Но как же Мел? Она совсем другая – сильная, уверенная, её с детства растили и воспитывали как избранную, наравне с правителями. Отважная рассказчица хладнокровно шла на риск, потому что знала: она не такая, как все, с ней ничего не случится.

– Ты не оставишь меня, правда? – всхлипываю я.

И мама утешает меня, говорит то, что мне так хочется услышать.

– Я никуда не денусь. Я здесь, с тобой, и так будет всегда, – шепчет она.

Её слова нежные и мягкие, их хочется слушать бесконечно, от них тепло, однако, подобно сдобному печенью Себа, они могут вдруг рассыпаться в прах.

Меня ищут. Стучат в дверь и спрашивают маму, где я. Поспешно обыскивают дом. Я пережидаю налёт в потайном уголке, где пряталась в детстве: под самой крышей, в огромном пыльном сундуке.

Когда ищейки уходят, мама умоляет меня отдохнуть, остаться до утра, как следует подумать и решить, что делать дальше. Спорить не хочется, и я соглашаюсь. Мама вскоре засыпает, зарывшись головой в подушку.

«Когда же я в последний раз рисовала? Очень давно».

При свете настольной лампы я устраиваюсь на кровати, поджав ноги, и открываю блокнот Мел. Сглатываю слёзы и нежно касаюсь гладких страниц кончиками пальцев, прежде чем собираюсь с силами провести первую линию. Мне надо подумать. А когда я рисую, думается лучше всего. Прокручивая в голове новую историю о сёстрах, которую записала Мел, я набрасываю иллюстрации. Вот сёстры сидят рядом, и фрагменты их историй возникают один за другим, как в странном танце.

Сначала образы сталкиваются, звучат диссонансом, как разные мнения и противоположные взгляды на одни и те же события. На левой половине страницы – отец улыбается и трогательно взмахивает рукой в такт песне, которую поёт дочь. На другой половине – ужасный монстр неистово рычит над дрожащей всем телом девочкой. Чем дольше я думаю и рисую, тем больше возникает гармонии в образах на белых листах блокнота. Вот домик в лесу под сенью высоких деревьев, торчащие во все стороны ветви постепенно тянутся друг к другу, сплетаются в покрывало, в карандашных росчерках угадываются длинные локоны, волна за волной свитые в косы.

«Если плакат на площади лжёт в одном, то разве не может он лгать и в другом? Что, если Мел жива? Да, мэр Лонгсайт и Джек Минноу предпочли бы видеть рассказчицу мёртвой, и у них на то найдётся тысяча причин. Мел долгие годы пользовалась их доверием как равная. Рассказчица слишком много знает и о мэре, и о его помощнике, ей известны все их секреты. Конечно, они без колебаний заставили бы её замолчать. Однако, пока я не увижу тело или книгу из кожи рассказчицы, ничто не убедит меня в её смерти. Впрочем, строго говоря, у меня нет причин менять планы: будь Мел на том свете или на этом, она предпочла бы видеть, как я сражаюсь».

Вытирая мокрые от слёз щёки, я на цыпочках крадусь вниз, за сумкой. Потом так же осторожно проскальзываю в мамину спальню и кладу папину книгу на подушку. Пусть, открыв глаза, мама сразу же её увидит.