Триллион долларов. В погоне за мечтой

В комнатах древнего особняка по-прежнему пахло прохладой и стариной, но были слышны очень тихие, за пределами порога слышимости, голоса. Значит, padrone и эта студентка все еще здесь.

Они поднялись на второй этаж. Дверь была приоткрыта, свет включен. Голоса стали слышнее. Чаще звучал один голос, женский.

Звуки этого голоса вызвали у Джона странное волнение, которое он не мог себе толком объяснить. Может быть, он уже когда-то слышал его? Нет, не может быть. Или он чувствовал обиду оттого, что Кристофоро Вакки допустил кого-то другого в эти комнаты, к этим документам, не спросив его, даже не проинформировав.

Эти двое не заметили, как они вошли. Они сидели в дальней комнате, сосредоточенно склонившись над витриной с завещанием, padrone и девушка с длинными светло-каштановыми волосами, у которой были блокнот, ручка и небольшой словарь. Она вполголоса читала вслух перевод и записывала его. «И случилось в ночь на 23 апреля года 1495, что снился мне сон, будто бы со мной говорил Господь…»

Настоящим я, Джакомо Фонтанелли, рожденный в 1480 году от Рождества Христова, заявляю, что это моя последняя воля и распоряжение моим состоянием. Я заявляю это и записываю в присутствии очевидцев, засвидетельствовавших этот документ. Я заявляю об этом заранее, несмотря на то что сегодня, в момент записи, нахожусь в полном расцвете сил и, насколько могут судить люди, далек от смертного одра, ибо далее заявляю я, что после составления своего завещания я отрекусь от всех мирских благ и посвящу себя служению Богу, Господу нашему, поскольку было мне предначертано это еще давно. И заявляю я об этом со всем смирением.

Сном, виденным мною еще в детстве, столь ясным и отчетливым, как никогда прежде и никогда впредь, было мне предначертано это. Итак, случилось это в ночь на 23 апреля года 1495, что снился мне сон, будто бы со мной говорил Господь. Я заявляю об этом со всем смирением, поскольку я действительно чувствовал, что Господь позволил мне ощутить крохотную частичку Его всезнания, и это было поистине чудесным переживанием. Я видел себя лежащим на постели, в комнате домика, где жили мы с матерью, и, несмотря на то что я спал, я видел каждую деталь столь же отчетливо, как в реальности, но все равно понимал, что сплю. Мой взгляд устремился вверх, стал шире, и я увидел страну и город Флоренцию, но видел не только на расстояния, обычно скрытые от человеческого взора, но и прошлое, и будущее. Я видел, что Господь оставит приора Савонаролу и тот будет сожжен перед ратушей, и очень испугался, поскольку был всего лишь мальчиком пятнадцати лет и старался вести благочестивую и богоугодную жизнь. Но в то же время во сне я оставался безмятежным, одновременно исполненным возвышенного спокойствия и безразличия к нуждам мира, и был поэтому способен воспринимать все, что я видел, ибо взгляд мой уходил все дальше и дальше в будущее. Я видел войны и сражения, голод и чуму, великих мужей и трусливых предателей, видел такую череду лиц, что записал их в другом месте, дабы служили они путеводителями для других.

Когда, наконец, я увидел время, относительно которого знал, что настанет оно через пятьсот лет, на пороге следующего тысячелетия, я увидел мир, невероятно процветающий и в то же время ужасающий. Я видел, как миллионы людей живут в роскоши и как медики с помощью разных приборов творят вещи, которые я понимал во сне, но сегодня уже не могу описать, и они могли бы показаться нам волшебством, хоть им и не являются, более того, даже дети умели обращаться с этими приборами. Но то, что мне открылось, не было раем, одновременно с этим я видел войны, где люди маршировали по стране, словно муравьи, опустошая ее, само солнце обрушилось на врага, и все застыло в страхе перед этой силой, и все опасались, что начнется война, которая разрушит саму Землю, – вот насколько могущественны стали люди. Они отвернулись от Бога, вместо него стали почитать мамону, но из-за этого жили в ужасающей нищете и жалком страхе, и никто из них не видел будущего. Многие из них верили во второй всемирный потоп и в то, что однажды род человеческий окончательно прервется, и многие из них проживали жизнь под тяжестью этого груза.

Но я увидел, что Господь по-прежнему любит людей, невзирая на их поступки и веру, на то, отвернулись ли они от Него или нет, и что не Бог наказывает людей, они сами наказывают себя в достаточной степени, отворачиваясь от любви и ища спасения в мирской суете. Я увидел это настолько ясно и отчетливо, что теперь жалею, что не владею словом в лучшей мере, чтобы с помощью изложения поделиться с вами той великолепной уверенностью.

А затем я увидел свою собственную жизнь и понял, каковы планы Господа относительно меня. Я увидел, что покидаю монастырь, иду в обучение к купцу, который поддержит меня, хорошо обучит и сделает своим партнером. Я увидел, как в качестве купца отправляюсь в Венецию и Рим, видел прибыльные сделки и те, которых мне, к счастью, удастся избежать, увидел, как становлюсь зажиточным и богатым. В этом сне я даже увидел женщину, предназначенную мне, как и случилось впоследствии. Я видел, что у нас будет шестеро сыновей и счастливая жизнь, из-за которой мне могут завидовать, но видел я и печальный миг, который не забуду даже спустя годы, когда похороню свою возлюбленную жену, и поскольку теперь это произошло, я понимаю, что настал миг претворить в жизнь план провидения. И это я делаю при помощи своего заявления.

Я передаю все свое состояние под опеку Микеланджело Вакки, чтобы тот сохранил его и, отдавая взаймы под проценты, приумножил по мере сил, но я предназначаю состояние не ему самому, его семья должна хранить его и, приумноженным, однажды отдать тому, кто в 1995 году 23 апреля будет самым младшим из живых моих потомков мужского пола, ибо он избран для того, чтобы вернуть людям утраченное будущее, и он сделает это с помощью моего состояния. Поскольку я был рожден вне брака, то устанавливаю, что даже внебрачные дети моих потомков считаются так же, как и рожденные в браке, это не распространяется только на детей приемных детей. Во сне я видел, что у Микеланджело Вакки, хоть он сегодня и не верит в это, будут дети и его род не прервется за пять столетий, а будет исполнять свой долг. Его семья может оставить себе тысячную долю моего состояния и все мои записи. Но этот документ и это намерение должны храниться в тайне до назначенного дня.

– …храниться в тайне до назначенного дня, – закончила перевод завещания Урсула Вален. – Записано в году 1525 от Рождества Христова. Подпись Фонтанелли и свидетелей. – Она подняла голову и взглянула в лицо старика, который сидел рядом с ней и тепло улыбался. – Это просто невероятно!

И это еще было мягко сказано. Весь этот архив с точки зрения историка представлял собой сенсацию. Архив, за которым тщательно следили на протяжении пятисот лет, который сохранился с единственной целью: быть использованным и открытым в настоящее время! Как будто поколения умных и старательных людей провели предварительную работу для научных трудов сегодняшних историков.

Одни только счетные книги представляли собой настоящий кладезь информации относительно древних валют, их срока действия и покупательной способности. Она видела записи, в которых кто-то из Вакки описывал развитие тогдашней мировой политики, чтобы обосновать, почему он принял решение перенести часть состояния из одного региона в другой. Дневник финансовой и экономической политики Европы, который вели на протяжении пятисот лет, – вот что таилось в этих переплетенных в кожу и пронумерованных томах.

Это было гораздо больше, чем требовалось материала для магистерской работы. Она использует все, чтобы написать диссертацию. По меньшей мере. Это же такая находка, которой исследователь может посвятить всю свою жизнь.

Ах да, а там еще эта статья для «Штерна»…

– Как думаете, сможете с этим что-то сделать? – поинтересовался Кристофоро Вакки.

Урсула беспомощно улыбнулась.

– Вы еще спрашиваете? Я… Как вам объяснить? Это просто невероятно. Совершенно потрясающе. Смогу ли я с этим что-то сделать? Что за вопрос! Если я ничего не смогу с этим сделать, то, значит, выбрала не ту профессию.

Взрыв не смог бы напугать их сильнее, чем внезапно раздавшееся суховатое покашливание за спиной.

– А можно спросить, что именно вы собираетесь с этим делать? – произнес нетерпеливый голос.

Джон испытывал странное, иррациональное чувство, что эта женщина охотится за его деньгами. Она была стройной и привлекательной, волосы обрамляли неприметное лицо с гладкой кожей, большими глазами, темными, словно оникс. На первый взгляд – тихий невзрачный ангел, но было в ней что-то, что заставляло его дрожать, пугало его: безымянный непреодолимый страх.

Она положила руку на грудь, маленькую узкую руку; грудь ее быстро поднималась и опускалась – волнующие формы, сквозь блузку проглядывали соски. Он испугал ее, это было ясно.

Она что-то сказала по-немецки, вероятно, вскрикнула от испуга, потом взяла себя в руки и ответила на терпимом, беглом английском:

– Я собираюсь заниматься научной деятельностью, это значит, что буду писать статьи для научных журналов, может быть, даже книгу. И еще собираюсь написать статью для немецкого журнала. Рада познакомиться с вами, мистер Фонтанелли. И впредь мне хотелось бы, чтобы, прежде чем войти, вы стучались.

Почему эта женщина так взволновала его?

– Статью? Какую статью?

– Об исторических предпосылках возникновения вашего состояния, – с холодной уверенностью ответила она. – Не считая пышных заявлений о сложных процентах, средства массовой информации ничего стоящего не написали.

– Не думаю, что мне это подходит.

– Почему? Вам есть что скрывать?

Джон с трудом подавил желание взорваться. Он обратился к padrone, которого, похоже, не очень удивило их внезапное появление:

– Почему вы ничего не сказали мне об этом?

Кристофоро Вакки нахмурился.

– О, рано или поздно я, конечно же, познакомил бы вас. Синьора Вален, это Джон Фонтанелли, наследник, о котором идет речь в завещании, и мой внук Эдуардо. Джон, позволь представить тебе мисс Урсулу Вален, студентку-историка из Германии, по совместительству журналистку.

Джон кивнул настолько коротко, насколько это было возможно.

– Вы считаете уместным предоставить журналистке доступ к этим документам?

– Да, – произнес padrone. – Я считаю это уместным.

– А моего согласия для этого не требовалось?

– Не требовалось. Архив – это наша собственность, собственность семьи Вакки. И наша заслуга. Совершенно естественно, что нам хочется получить за это признание.

Какой наглый засранец! Урсула Вален разглядывала Фонтанелли. Ясно же, что он считает себя кем-то особенным. Ясно, он ведь избранный, орудие Господа, вроде как мессия. Немного загорелый, стройный, почти худощавый, одетый дорого и элегантно. А лицо – ничего особенного. Никто ему вслед не обернулся бы на улице, не будь всего этого. Эротика, которую он излучал, наверное, была эротикой денег.

Там, в дверном проеме, стоял триллион долларов. Какое безумие! На примере этой истории можно снова увидеть, на какие невероятные вещи способны люди, если их подстегивает видение, пророчество, какая-то безусловная вера – и насколько мало проку от пророчеств, даже если их источником стал ниспосланный Господом сон.