О дивный Новый Свет!

9. Глядя на луч пурпурного заката…

Мы стояли, наблюдая за тем, как солнце уходит за холмы. Становилось прохладно, и я снял ветровку и накинул ее на девичьи плечи. Она посмотрела на меня, улыбнулась, и вдруг попросила:

– Леша, расскажите мне о той… другой… Лизе.

– Она тоже была из эмигрантской семьи. Фамилия ее была Долгорукова.

– Как странно… это была девичья фамилия моей мамы. Она ее потом всю жизнь скрывала, а мне рассказала, когда я уже выросла. Поэтому она и уехала из Москвы в Одессу и взяла бабушкину фамилию Либих. В Одессе, евреи думали, что она была одной из них, и поэтому ей было легче. А фамилия бабушкина немецкая – первый Либих, прибывший в Россию, служил царю Петру Первому. Только вы не подумайте, по маминым словам, бабушка всегда говорила, что она русская и никакая не немка, и я тоже так про себя считаю…

– И правильно. У меня часть предков – поляки, и что? Я тоже русский, хоть и русский американец. А прадеда у Лизы звали Иван Андреевич Долгоруков.

– Мою маму зовут Елена Андреевна… у нее был младший брат Ваня, который учился в Кадетском корпусе, а потом ушел на Дон. Больше она от него ничего не слышала. Мама с бабушкой думали, что он погиб.

– Да нет, выжил, воевал в Сибири, на Дальнем Востоке, ушел потом сначала в Харбин, потом в Америку. Там стал профессором математики в одном из калифорнийских университетов. Рассказывал Лизе про семью – отец его погиб в Первую Мировую, а про судьбу мамы и двух сестер Иван Андреевич ничего не знал.

– Бабушка и тетя Зина умерли от тифа в начале двадцатых… А другой родни у мамы не было. Папа у меня тоже не из Одессы – он родился в Москве, но преподавал в Одесском Государственном Университете, а, когда немцы подходили к Одессе, записался в ополчение и в первый же день погиб.

– А вы?

Неожиданно, Лиза вдруг посмотрела мне в глаза и улыбнулась.

– Леша, я знаю, что я, наверно, младше, но давайте перейдем на «ты»!

– Конечно! Вот только родились вы… ты… задолго до меня…

– Никак не могу к этому привыкнуть. Так вот. Я закончила Одесский медицинский институт по специальности «хирургия», а тут началась война, и меня призвали в армию. Работала хирургом сначала в Одессе, потом в Севастополе, а шестого ноября сопровождала группу раненых, которых эвакуировали в Новороссийск. Ночью мы зашли в Ялту, взяли еще беженцев, и вышли уже засветло. И в половину двенадцатого – меня как раз попросили осмотреть кого-то на палубе – прилетели немцы и нас разбомбили, хотя на корабле ясно был виден красный крест… Вшестером мы схватились за шлюпку, каким-то образом оказавшуюся в воде, а она возьми да перевернись. Двое сразу ушли под воду, а мы вчетвером – Зинаида Михайловна, дети ее, Нинель и Алеша, и я – держались, как могли, хотя было ясно, что жить нам оставалось считанные минуты. Я же врач, я знаю, что такое гипотермия. А потом нас накрыло тьмой, и вдруг мы увидели ваш корабль… и Зинаида Михайловна закричала: «Спасите!» И вдруг вы – ты – приплыл и спас нас.

– Не только я. Ребята помогли.

– А как вы сюда попали?

– Володя купил этот теплоход…

– Володя – капиталист? – сказала она удивленно, но более холодным тоном. Лица ее я уже практически не видел – стемнело.

Ну я дурак, подумал я. Не хотелось же ей говорить, а придется теперь.

– В России вновь решили построить капитализм. Володя и многие другие были офицерами, и в одночасье их всех уволили. И он смог-таки наладить свое дело, а теперь решил устроить туристическую компанию, чтобы катать туристов по озерам и рекам. И, когда мы были на Онеге, нас, как и вас, захлестула мгла – и мы оказались здесь.

Лиза зарыдала, и мне хотелось успокоить ее, прижать к себе, но я не решился, лишь погладил ее по голове и начал шептать:

– Все хорошо, все будет нормально, вот увидишь…

– Лешенька, мы же всю жизнь надеялись, что наши дети или внуки будут жить при коммунизме. А оказалось, что все это было напрасно…

– Нет, милая, теперь нам решать, как будут жить наши дети и внуки. Мы в новом месте, в новое время, нам будет тяжело, но я верю, мы справимся…

И я осмелился наконец и приобнял ее за еле различимые в сгустившейся темноте плечи – и она вдруг прижалась ко мне и робко поцеловала меня в губы, потом отпрянула и прошептала:

– Ох, я только что подумала – что скажут теперь в комитете комсомола…

– Нет здесь никакого комсомола. Есть лишь наш теплоход, Володя с ребятами, Зинаида Михайловна с детьми, и англо-индейская семья на острове. Нам придется строить здесь новую жизнь. И такие, как ты, здесь будут очень нужны – врачи всегда на вес золота. А вот мои способности вряд ли кому-нибудь понадобятся.

– А кем ты работаешь? Точнее, работал?

– Программист. Компьютерщик.

– А что это такое?

Тут я вдруг сообразил: в ее время не было ни одного компьютера, изобрели их только в сорок четвертом году.

– Ну, что-то вроде программного инженера для специальных счетных машин. Один компьютер есть и на корабле, я тебе потом его покажу.

И тут Лиза вдруг сказала:

– Леша, мне зябко, даже в твоей куртке. Давай пойдем обратно вниз.

Напротив трапа, мы увидели часы – две минуты восьмого. И Алю, которая, увидев нас, строго посмотрела на меня:

– Алексей, я как раз Лизочку ищу – ты же знаешь, у нее ужин у нее в каюте.

– Леша, а ты? – спросила моя спутница.

– У меня в половину восьмого совет, и только потом ужин.

– А что за совет?

– Будем обсуждать, как нам дальше жить.

– А можно я лучше останусь с тобой? Ведь и я кое-что умею. И, может быть, смогу чем-нибудь помочь коллективу…

Аля посмотрела на ее и улыбнулась.

– Только пойди переоденься, а то холодно. У некоторых моих девочек твой размер, они с тобой поделились одеждой, все лежит у тебя на кровати. А Зиночка в мое оделась.

Я проводил Лизу до каюты, где ее разместили вместе с Зинаидой Михайловной. Пока я ее ждал, у меня перед глазами появилась прекрасная смуглянка-индианка, и я подумал, что хороша Маша, да не наша. Точнее, хороша Сара, да не она мне пара… Один раз я уже потерял свою Лизу, и если мне уж дан Господом второй шанс, то им надо будет непременно воспользоваться.