О дивный Новый Свет!

5. Пора в путь-дорогу…

Сегодня мы стали законными владельцами Заячьего острова и правобережья устья Охты, а также земель по ту сторону Невы, где в моем будущем находился Смольный монастырь. Пока нас не будет, наши ребята построят батарею на острове и общественные места на Охте. Оказалось, что глубины и у Охты, и напротив ее достаточны, чтобы «Победа» могла практически вплотную подойти к берегу; в первую очередь в этих местах будут построены причалы для нее и для «арабов», а также склады, зерновые элеваторы, и храм. Мы решили увековечить память св. Александра Невского, поэтому храм будет освящен в его честь, а поселение наше получит название Александрова-на-Неве. Настоятелем храма, пока не приехал новый священник, согласился служить отец Пафнутий.

Заячий остров так и останется Заячьим, а район Смольного получит наименование Форт-Росс, в честь нашего первого корабля. Там будут и элеваторы, и амбары, и склады.

На вопрос, как мы поедем, Богдан разъяснил, что в России уже существовала весьма неплохая система «яма» – то есть, станции со сменными лошадьми и ямщиками, сродни той, которую мы уже видели в Испании. Запрягли новых лошадей, посадили новых кучеров – и в путь до следующей станции. Так что сорок верст в день сделать можно без особых проблем.

Тем не менее, дорога нам предстоит долгая, верст с семьсот – сначала до Великого Новгорода, потом Вышний Волочёк, Новый Торг, Тверь… С учётом стоянок в Новгороде и Твери, где у Хорошева были свои дела, мы приедем не раньше чем через двадцать дней – причем наше путешествие, наверное, продлится дольше.

Ночевать мы будем как на постоялых дворах, которые нередко соседствуют с ямскими станциями, так и в имениях, принадлежащих Богдану. Разместить там можно, вдобавок к его собственным людям, человек по двадцать, так что мне пришлось довольствоваться именно этим числом во время этой поездки. Подумав, я решил взять с собой одиннадцать «дворян», четверых «купцов», двух врачей, одного агронома, и двух инженеров.

Девушек мы решили не брать вовсе: во-первых, могут не так понять, все-таки женщина в России того времени, равно как, впрочем, и в Западной Европе, не могла становиться ни врачом, ни торговцем. Более того, спать придется, как правило, вповалку. А в смешанной компании это вряд ли понравится Богдану и его людям; впрочем, и меня это в восторг не приводило; несмотря на мои, скажем так, отношения с Эсмеральдой, несколько старомодное воспитание давало о себе знать.

Да и в наших отношениях не всё было безоблачно. Конечно, Эсмеральда ни разу меня ни в чем не упрекнула и никогда ничего не требовала. Но в последнее время произошло несколько тревожных моментов. Во-первых, все же поползли слухи о том, что у нее с начальником экспедиции, представьте себе, непотребные связи, и это при живой и беременной жене. Во-вторых, сама прекрасная перуанка становилась все печальнее; я не знал, почему. Подозреваю, что ей все меньше и меньше нравилась роль «походно-полевой жены». Кстати, она очень хорошо уже говорила по-русски, и в некоторых делах – например, в вопросах шитья – она оказалась незаменима. Любили ее практически все – за доброту, неконфликтность, и готовность всегда помочь. Разве что некоторые наши дамы, которым никак не удавалось найти себе пару, относились к ней довольно прохладно. В частности, и Рената, и Вера Киреенко, наша глава по хозяйственной части, наотрез отказались брать ее к себе в команду, хоть и жаловались на недостаток персонала. Зато предложений руки и сердца от мужчин у нее было хоть отбавляй. Да, моему сердцу очень не хотелось ее терять, но умом я надеялся, что, пока я буду в Москве, она все-таки найдет себе вторую половинку.

Я старался как можно меньше думать об этом, и занимался тем, что лез во все аспекты подготовки экспедиции, хотя мои ребята прекрасно справлялись и без моей помощи. Кстати, в отличие от количества людей, количество грузов было практически неограниченным. Поэтому мы взяли с собой достаточно много. В первую очередь, конечно, это были подарки для царя, патриарха, и их окружения. Здесь мы не скупились и основательно подчистили «закрома Родины». Ну и, оружие для отряда в сто человек, который мы надеялись создать в качестве образца будущей армии «нового стиля». И, наконец, кое-какой товар на продажу, и несколько десятков мешков картофеля.

Кстати, наши ребята пообещали посадить картофель и у Хорошева, и у здешних крестьян, а также научить местных его выращивать. То же уже было сделано на Гогланде и в Николаеве, так что мы надеемся получить к концу лета урожай, достаточный для массовой его посадки в балтийских русских землях в следующем году. На Чилоэ картофель вызревает за восемьдесят дней при весьма умеренных температурах, мало чем отличающихся от прогнозируемых на лето 1601 года. Поэтому, если его посадить во второй половине мая, то клубни вполне можно будет собрать до 15 августа по старому стилю – дню, когда ожидаются первые заморозки.

Подумав, я добавил семян подсолнуха, тыквы, и помидор. Ведь в планах было договориться о том, чтобы их посадили где-нибудь на Нижней Волге, в Астраханском княжестве. Скорее всего, мы отправим туда экспедицию, которая займется и доставкой соли из соляных озёр нижнего Поволжья.

И, наконец, для связи мы взяли с собой две любительских рации со «Святой Елены». Голос они передавали на дистанцию до семисот английских миль, или тысяча ста двадцати километров – более чем достаточно для связи с Александровом и Николаевом. Кроме них, у нас были дополнительные комплекты аккумуляторов и два зарядных устройства. В этот же вечер, мы связались по одной из раций с Виталей Дмитриевым на «Льве» – оказалось, что они уже подходят к Копенгагену и что все там нормально.

В тот же вечер – это время суток было понятием относительным, ведь ночи давно уже были белыми – отец Пафнутий провел молебен за успех нашего предприятия. А потом я, каюсь, практически не спал – не столько из-за волнения, сколько из-за ночи «акробатики» с одной прекрасной девушкой с бронзовой кожей. Я, наверное, впервые проснулся раньше нее. Я сходил в гальюн, где умылся и побрился, после чего, стараясь ступать как можно тише, вернулся к себе, оделся в приготовленную Эсмеральдой с вечера одежду, взял свои вещи, и приготовился уйти. Но тут я почувствовал на себе ее руки, она судорожно прижалась ко мне и горько заплакала, потом перекрестила меня и сказала:

– Иди, милый! А то я тебя не отпущу…

После чего повернулась к стене, громко всхлипывая. Но когда я к ней прикоснулся, услышал лишь:

– Прощай, любимый!

И я вышел, помолившись Господу за Лизу, за моего, наверное, всё ещё нерожденного ребенка, и за Эсмеральду, которая, как я понял в этот момент, больше никогда не будет моей.