Расул Гамзатов

СЪЕЗД В МОСКВЕ

Занимаясь отходничеством, в поисках заработка, Цадаса увидел почти весь Кавказ, но о Москве знал только из газет и по радио.

Столица огромной страны его поразила. Он увидел здесь столько необычного, удивительного, огромного, что тема Москвы прочно прижилась в его творчестве. Но он не был бы Цадасой, если бы попросту воспевал величие и размеры Москвы. Свои впечатления он выразил в стихотворении «Недостатки Москвы в сравнении с горским аулом».

...А где зерно хранят, коль не секрет?
Ни у кого амбара нету даже.
Гость на коне прискачет, но куда же
Коня поставить, если стойла нет?
... Как до сих пор остался я в живых,
Когда вокруг полно автомобилей?
Ходить здесь сами женщины не в силе.
Под ручку водят каждую из них...
Хоть всю Москву я обошёл пешком,
Хоть есть в Москве закусочных немало,
Я так и не сумел поесть хинкала,
Аварского хинкала с чесноком.

Перевели стихотворение супруги Капиевы, но остались им недовольны.

«Это было необыкновенно, непривычно! — писала Наталья Капиева. — О родине, о Москве в ту пору засилья риторики и гремящих гипербол принято было писать в тонах приподнятых, одических. Говорить о любви задушевно, не повышая голоса, тогда в молодых литературах ещё мало кто умел. Да и приравнивалось это чуть ли не к смертному греху индивидуализма. А здесь вдруг к тому же ещё и юмор! Восхищение Москвой, так сказать, “наоборот” — через высмеивание вкусов и пристрастий дремучего аульного обывателя. Вдвоём с Эффенди мы тогда же сделали литературный перевод “Недостатков Москвы”. Переводили старательно. Все хотели сохранить точно, как у автора. А получилось... грамотно, тяжеловесно и совсем не смешно. Едкая соль гамзатовского юмора улетучилась. Остался лишь слабый привкус. С переводчиками Цадасе вообще долго не везло. Ни смех его, ни тем более гневная желчь его сатиры не давались даже таким талантливым поэтам, как А. Архангельский — создатель превосходных эпиграмм и пародий».

Съезд открылся 17 августа в Колонном зале Дома союзов. Почти 600 делегатов, включая зарубежных писателей. Щедрая забота, способная навеять образы грядущего коммунизма, и зоркий партийный контроль.

Писатели, большей частью, говорили в нужном русле, но в партийные установки укладывались не все. Некоторые пытались дискутировать, в кулуарах сравнивали съезд с бесконечным революционным митингом и на все лады трактовали провозглашённый главным писателем Максимом Горьким метод «социалистического реализма». Что это такое на деле, понять было сложно, у каждого хорошего писателя был свой метод, свой стиль, свой реализм.

Между речами писателей, направляющими докладами известных партийных персон, здравицами в адрес вождей, в зал вбегали пионеры с горнами и барабанами, являлись рабочие и ткачихи, железнодорожники и крестьяне со своими наказами и призывами. Становилось понятным, кто должен стать героями стихов, романов и пьес.

Однако писатели говорили о том, что было им близко, и, будто спохватываясь, пытались «пристегнуть» к своим размышлениям новый партийный метод — официальное лекало для оценки творчества, существовавшее лишь в головах литературных начальников. Над съездом витал дух ленинской статьи «Партийная организация и партийная литература»:

«В чём же состоит этот принцип партийной литературы? Не только в том, что для социалистического пролетариата литературное дело не может быть орудием наживы лиц или групп, оно не может быть вообще индивидуальным делом, не зависимым от общего пролетарского дела. Долой литераторов беспартийных! Долой литераторов сверхчеловеков! Литературное дело должно стать частью общепролетарского дела, “колёсиком и винтиком” одного-единого, великого социал-демократического механизма, приводимого в движение всем сознательным авангардом всего рабочего класса».

Жёсткие рамки соцреализма старался ослабить Николай Бухарин, пытаясь защитить свободу творчества. Этого ему не забыли.

Вениамин Каверин вспоминал: «Если попытаться передать самое общее впечатление от съезда, следует сказать, что размеренный характер его (когда почти в каждой речи говорилось о социалистическом реализме и многие заканчивались клятвами в верности и именем Сталина) переломился к концу — после доклада Бухарина о поэзии. Это было не только замечено, но и подхвачено, точно все только и ждали, когда же кончатся, наконец, бесконечные приветствия и восхваления — скучные, потому что они по необходимости носили слишком общий характер... Фадеев высказал опасение, что плоское понимание социалистического реализма может привести к “сусальной литературе”».

Горький выражал уверенность в великом будущем советской литературы, но предложил выстроить и что-то вроде писательского ранжира:

«Население Союза социалистических республик непрерывно и почти ежедневно демонстрирует свою талантливость, однако не следует думать, что мы скоро будем иметь 1500 гениальных писателей. Будем мечтать о пятидесяти. А чтобы не обманываться — наметим пять гениальных и 45 очень талантливых. Я думаю, для начала хватит и этого количества. В остатке мы получим людей, которые всё ещё недостаточно внимательно относятся к действительности, плохо организуют свой материал и небрежно обрабатывают его. К этому остатку нужно присоединить многие сотни кандидатов в союз и затем — сотни “начинающих” писателей во всех республиках и областях».

Участие дагестанских писателей не осталось незамеченным. Слово было предоставлено Сулейману Стальскому. Он рассказал о том, как тяжело было народу и поэтам при старом режиме, о ликвидации безграмотности, о новых дорогах, автомобилях и тракторах, о том, какие просторы открыла Дагестану и его культуре советская власть. Прочёл он и своё стихотворение в стиле ашугов, перевод которого зачитал поэт Александр Безыменский:

Не торопясь, сквозь зной и дождь,
Мы в дальность дальнюю пришли.
Товарищ Ленин — мудрый вождь,
Его увидеть мы пришли.
Голодной жизни дикий луг
Вспахал его могучий плуг.
Товарищ Сталин — вождь и друг,
К нему с приветом мы пришли...
Развеяв нашей жизни хмурь,
Мы солнце подняли в лазурь,
Живи наш Горький — вестник бурь,
Мы навестить тебя пришли...

Слова ашуга, не искушённого в теории литературы, зато говорившего искренне, как велела душа, вызвали, как отмечено в стенограмме, продолжительные бурные аплодисменты. Он и в самом деле произвёл большое впечатление. В заключительном слове о нём говорил и Алексей Максимович Горький: «На меня, и — я знаю — не только на меня, произвёл потрясающее впечатление ашуг Сулейман Стальский. Я видел, как этот старец, безграмотный, но мудрый, сидя в президиуме, шептал, создавая свои стихи, затем он, Гомер XX века, изумительно прочёл их. Берегите людей, способных создавать такие жемчужины поэзии, какие создаёт Сулейман».

Расул Гамзатов писал о том, как сыновья Сулеймана пытались научить своего отца грамоте. Но им это не удалось: «Нет, дети. Как только я возьму карандаш в руки, стихи сразу от меня убегают, потому что я думаю не о стихах, а о том, как нужно держать этот проклятый карандаш».

Г. Лелевич (Лабори Гилелевич Калмансон), поэт и литературный критик, тоже бывший делегатом от Дагестана, говорил о литературе горцев и Гамзате Цадасе:

«Дагестанские советские писатели не хотят фигурировать на ролях этнографического ансамбля или экспонатов этнографического музея! До сих пор иногда бывает, что кое-кто в том только случае с интересом относится к дагестанскому поэту, ежели он щеголяет в старинной черкеске, пугает людей трёхаршинным кинжалом и знать ничего не знает, кроме дедовских былин. Тем, которые так любят эту экзотику времён Марлинского, полезно послушать хотя бы, что пишет о кинжале делегат настоящего съезда, народный поэт Дагестанской республики, престарелый аварский сатирик Гамзат из аула Цада:

Пора спросить у нашего народа,
Какую пользу видит он в кинжале?
Пора спросить, зачем кусок железа
Болтается на животе его?..
Кинжал — несчастье нашего народа.
Он пресекает жизни раньше срока.
Его придумали дурные люди,
Чтоб силой защищать своё добро».

Съезд оставил противоречивые впечатления. Но руководители страны остались им, в целом, довольны. Иосиф Сталин писал секретарю ЦК ВКП(б) Андрею Жданову, отвечавшему за организацию съезда писателей:

«Т-щу Жданову

I. Спасибо за письмо. Съезд, в общем, хорошо прошёл.

Правда: 1) доклад Горького получился несколько бледный с точки зрения советской литературы; 2) Бухарин подгадил, внеся элементы истерики в дискуссию (хорошо и ядовито отбрил его Д. Бедный); а ораторы почему-то не использовали известное решение ЦК о ликвидации РАППа, чтобы вскрыть ошибки последней, — но, несмотря на эти три нежелательные явления, съезд всё же получился хороший...

И. Сталин.

6. IX. 34 г.».

На родине Цадасу ждало ещё одно волнующее событие. Его сын Расул начал писать стихи.