Расул Гамзатов

НОВАЯ ССЫЛКА ПУШКИНА

Диплом Литературного института был уже получен, прощальные пирушки закончились, друзья разъезжались по родным местам. Но Расул Гамзатов ждал выхода новой книги, чтобы приехать домой триумфатором.

Произведения Расула Гамзатова сначала выходили на родине, на аварском языке, а затем переводились на русский. Это обычно для национальных авторов, как и то, что до публикации на русском требовалось определённое время. Случалось, что между этими публикациями стихи и поэмы выходили в толстых журналах, которые теперь предоставляли свои страницы и Расулу Гамзатову. В августовском номере 1950 года «Звезда» напечатала поэму «Год моего рождения». Так же называлась и книга, которую готовило к выпуску издательство «Молодая гвардия».

На поэму отозвался Александр Твардовский, бывший тогда главным редактором журнала «Новый мир»: «Год моего рождения”, как явление не только истории дагестанской литературы, но и истории Дагестана в целом, остаётся крупным, общезначимым событием. Это образец того, как можно политическую тему переложить на язык высокой поэзии, поэзии образной, одухотворённой». Заинтересовавшее его произведение молодого поэта Твардовский решил показать Самуилу Маршаку. Мэтр вынес свой вердикт: «Из этой поэмы останется главным образом “Дингир-Дангарчу”». Остальное он счёл слишком приближенным к политике. Гамзатов был удивлён, он ведь писал искренне, не думая о политических дивидендах: «Впрочем, я был тогда молод, многого не понимал, ко всему окружающему относился восторженно, эмоции переполняли меня и я выплёскивал их на бумагу, стремясь донести до людей волновавшие меня мысли и образы. И тогда, и сейчас я считал и считаю, что поэт пишет не учебник жизни, а выражает своё к ней отношение. Разумеется, он может ошибаться... Даже классики ошибаются... Но поэт ведь не стрелочник и не лектор по вопросам внутренней и внешней политики».

Но Гамзатов чувствовал, что Маршак, по большому счёту, прав. С тех пор у них с Маршаком завязалась добрая дружба, мастер относился к Расулу по-отечески бережно. Обычно он бывал у Маршака с Твардовским, участвовал в литературных дискуссиях, внимал откровениям большого поэта, вновь и вновь убеждался, что поэзия — не приложение к жизни, а нечто большее, способное менять жизнь к лучшему.

Многие из друзей Расула Гамзатова были москвичами, и они часто встречались. Обычно это происходило в ЦДЛ, где было шумно и весело.

Они уже не читали друг другу стихи у памятника Пушкину на Тверском бульваре. Гамзатов приходил к «солнцу русской поэзии» один. Ему было о чём подумать, оценить своё творчество под испытующим взглядом великого творца. За годы учёбы Гамзатов глубже узнал Пушкина, начал понимать прелесть его языка, ощутил потрясающую безбрежность его дара.

«Пушкин вошёл в мою жизнь рано и ослепительно, — вспоминал Расул Гамзатов. — Словно утренние солнечные лучи, он проник в окна моей горной сакли. В маленьком высокогорном Цада мой отец Гамзат в 1937 году перевёл на аварский язык “Деревню”, которую и до сих пор я знаю наизусть. Затем отец перевёл сказки Пушкина, их горские школьники весело рассказывали по вечерам неграмотным аульским аксакалам».

Вслед за отцом Гамзатов и сам начал переводить Пушкина на аварский язык. Его переполняло волнение, когда он читал поэту, хотя бы и бронзовому, его стихи на аварском языке. И Гамзатову слышалось в ответ:

Здравствуй, племя
Младое, незнакомое!

По-новому, будто впервые понимая смысл начертанных на пьедестале строк, Гамзатов читал:

Слух обо мне пройдёт по всей Руси великой,
И назовёт меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык.

И принимал как завет, как высшее назначение поэта, как панацею от идеологического дурмана:

И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал.

Однажды он увидел, как памятник начали заколачивать досками, как будто готовясь к новой войне. Не хватало лишь аэростата над головой. Оказалось, что это не война, а ссылка.

Пушкину было не впервой. После ссылки за написание «возмутительных» стихов он создал «Кавказского пленника» и этим, писал Евгений Вейденбаум, «ввёл в моду взгляд на горцев, как на “гордых сынов Кавказа”, воюющих не ради хищничества, а в защиту своей “дикой вольности”, или из рыцарской любви к бранным забавам». Во время путешествия Пушкин живо интересовался нравами и бытом народов Кавказа, размышлял о средствах, могущих поселить в крае мир и процветание, «когда народы, распри позабыв, в великую семью соединятся».

В 1949 году, на празднование 150-летнего юбилея Пушкина, приезжал отец Расула — Гамзат Цадаса. В память о том событии он написал стихи:

России светоч и отрада!
Сыны Кавказа тем горды,
Что им дано вкушать плоды
Густого пушкинского сада.

В том же стихотворении «Пушкину» Цадаса пишет и о своём сокровенном желании, хотя и не называет Расула по имени:

Родится сын в семействе горца —
Родителям мы говорим:
«Да будет Пушкиным вторым!
Да блещет даром стихотворца!»[43]

Но теперь, когда отшумели торжества, вольнодумного поэта ссылали в монастырь. Вернее — собирались переместить на другую сторону улицы Горького, где раньше стоял Страстной монастырь. После революции в нём размещался музей Союза безбожников СССР. В 1937 году монастырь, как и многие его прихожане, был «репрессирован». Его снесли тоже к своего рода юбилею — столетию смерти Пушкина, бронзовый памятник которого будто наблюдал с Тверского бульвара, как рушат историю и веру.

Памятник перевезли в ночь на 4 сентября, по рельсам. На новом месте его вновь повернули к улице Горького, которая до того была Тверской. Памятник установили примерно там, где прежде высилась колокольня Страстного монастыря. Пушкин и сам был как вечевой колокол:

Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье,
Не пропадёт ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье.

Эта странное перемещение из одной эпохи в другую вызвало много суждений и мистических толкований. Студенты Литинститута сочиняли прощальные оды и смешные

эпиграммы. Расул Гамзатов не знал, что и думать. Оказываясь на Тверском бульваре, он привычно оборачивался к памятнику, которого уже не было на прежнем месте. Теперь он стоял дальше от Литинститута, зато уже не спиной, а лицом к молодым поэтам.

В отличие от Лермонтова, Толстого и многих других писателей, в Дагестане Пушкин не был. Но Гамзатов убеждал друзей, что Пушкин в Дагестане всегда был и есть. Гости Расула и сами могли в этом убедиться. Ясный профиль поэта был сотворён самой природой, он и теперь отчётливо виден на краю гор, спускающихся к морю, по пути из Махачкалы в Дербент. Увидев это чудо природы, Николай Доризо написал:

Есть такая скала в Дагестане,
Что один поворот головы —
И в далёком её очертанье
Профиль Пушкина видите вы.
Не мираж, чья мгновенна причуда,
Не усталого зренья обман,
Эту явь, это зримое чудо,
Знает с гордостью весь Дагестан.

Наконец новая книга Гамзатова вышла. В ней было опубликовано и стихотворение, посвящённое Сталину. Но не это произведение обратило на себя внимание серьёзных литературоведов.

«Поэма “Родина горца” ещё прямолинейна в построении, — писал позже Владимир Огнёв. — Конкретные, реалистические подробности, связанные с картинами детства героя, сменяются пафосным монологом о времени, как бы быстро перелистанным и взятым в ином масштабе, в ином, более ускоренном темпе, нежели первые две-три главки. Эпические задатки, заложенные в начале поэмы, не получают естественного образного развития в дальнейшем движении сюжета... Но уже в “Родине горца” видна смелая попытка осмыслить личную биографию как биографию поколения. ...Если бы Расул Гамзатов, славя союз с Россией, был простым одописцем, отдавал дань “актуальной теме”, он никогда не стал бы и для Аварии народным поэтом. Диалектика заключается в том, что он органически выразил в своём творчестве сущность новых взаимоотношений между горскими народами и народом русским».

Расул Гамзатов возвращался домой ещё молодым, но уже небезызвестным поэтом. Москва открыла ему другой мир, большую литературу, манящие горизонты. Расул возвращался, обретя хороших друзей и талантливых переводчиков, ставших его надёжными спутниками на пути к вершинам поэзии.

Сокровища национальной поэзии и великая русская литература питали родник творчества Расула Гамзатова, который постепенно превращался в реку, устремлённую к океану духовной культуры человечества.

Теперь он удивлялся своей прежней наивности, когда вместо поступления в Литинститут собирался поглазеть на Москву и вернуться обратно. Гамзатов уже иначе смотрел на подарок судьбы:

Мне дорог был Кавказа быт суровый,
Родной аул в теснине древних гор,
Но, как орлёнок из гнезда родного,
Я всей душою рвался на простор[44].