Расул Гамзатов

КАВКАЗСКИЙ БЛОК

Я знаю наизусть всего Махмуда,
Но вот не понимаю одного:
Откуда о любви моей, откуда
Узнал он до рожденья моего?[58]

Восторженное почтение непревзойдённому мастеру любовной лирики Махмуду из селения Кахаб-Росо тоже досталось Расулу Гамзатову в наследство от отца. Гамзат Цадаса, близко знавший легендарного поэта-романтика и написавший о нём книгу, говорил: «Он оседлал до сих пор никем не обузданного коня горской поэзии».

Сиражутдин Хайбуллаев, исследователь творчества Махмуда, приводит высказывание Гамзата Цадасы о том, что, когда горцы услышали песни Махмуда, другие песни начали забываться.

«Свои стихи отец показал славному Махмуду, — писал Гамзатов. — Поэт удивился стихам отца и сказал, что они ему непонятны и что вообще он не понимает, как это можно сочинять стихи о корове, о собаке, о тропинке в аул Хунзах.

— О чём же сочинять? — смиренно спросил отец.

— О любви и только о любви! Надо строить дворец любви».

Прочитав Махмуда в переводах Эффенди Капиева, Николай Тихонов написал: «Это же большой поэт, кавказский Блок. Открытие!»

Умру я, но песню любви неизменной
Оставлю народу во всей чистоте.
Я верю: влюблённые, в час вдохновенный,
К моей устремятся надгробной плите.

«Не перестаю думать о Хаджи-Мурате», — писал Лев Толстой. Гамзатов не переставал думать о Махмуде и его трагической судьбе.

Сын углежога, он влюбился в прекрасную Марьям, дочь богатых родителей. Он называл её Муи и посвящал избраннице своего сердца стихотворение за стихотворением. Стихи его её волновали, но Муи была замужем, и любовь Махмуда оставалась безответной. Надеясь избавиться от мучительного наваждения, Махмуд отправился на войну. Храбро воевал в Дикой дивизии, писал, как Сирано де Бержерак, стихи за сослуживцев к их возлюбленным, оставшимся в Дагестане. Ему это было нетрудно, потому что он писал о любви, разрывавшей его собственное сердце.

Однажды, после боя, он почти настиг уцелевшего австрийца, но тот укрылся в костёле. Когда Махмуд ворвался туда, случилось чудо. Австриец молился у образа Девы Марии, а Махмуд, ошеломлённый сходством Марии с его Марьям, замер. Любовь Махмуда сохранила австрийцу жизнь.

Очертание лба сияние глаз...
Я погибну сейчас, я увижу тебя!
Так же брови черны, улыбка чиста,
Лишь раскроет уста, — услышу тебя!

Когда Махмуд вернулся на родину и увидел Муи, он воспылал ещё большей страстью.

Когда ты с косою пройдёшь смоляною,
Старик, что давно погребён, оживёт.
Узрели б тебя современники Ноя, —
Вернулись бы к нам из разверзшихся вод.

Мужа её уже не было в живых, но отдать Муи за Махмуда родственники отказались. Он не терял надежды, писал новые стихи, пел о своей любви, не страшась угроз. Говорили, что Муи отвечала ему взаимностью, но их отношения покрыты тайной. Известно лишь, что однажды ночью он её похитил. Но когда стало ясно, что ей не отдадут детей, если она станет женой Махмуда, она вернулась домой.

Жизнь его превратилась в муку, его подвергли экзекуции плетьми, требуя отказаться от любовных стихов. Но он продолжал воспевать свой идеал. В Гражданской войне он не участвовал, братоубийство было противно душе поэта. Он был убит в духане, выстрелом в спину. Он боролся за любовь словом, а в ответ летели пули.

Узнав об этом, безутешный отец сжёг чемодан с его рукописями: «Горите, проклятые стихи! Это из-за вас погиб мой сын!»

Поэзия Махмуда стала для Гамзатова очищающим откровением, бесконечным путешествием в чудесный мир поэзии. Махмуд был проводником Расула, его Вергилием в Царстве любви, где нет ничего дороже самой любви. Махмуд писал:

Если бы люди прославили сильную страсть,
Я бы стал над землёю могучим владыкой,
Утвердил бы над миром я царскую власть,
Если б мир трепетал пред любовью великой.

«Махмуд не поёт с нами песни сегодняшнего дня, — писал Расул Гамзатов, — но то, что он успел спеть, для нас стало сокровищем. Его жизнь, его личность, его эпоха вызывают с каждым годом всё больший интерес, но прежде всего он интересен нам как поэт, как певец. Сейчас каждая строчка Махмуда, каждое сравнение, каждый эпитет, каждая метафора, замечательная аллитерация его поэзии, его утверждение, его отрицание являются предметом изучения и дискуссий... В нём бурлит раскалённая докрасна лава страстей, чувств, которые выплёскиваются лишь отлитыми в слова, в слова нестёртые, живые».

Песни Махмуда стали классикой, их поют и сегодня. О нём говорят: «Серебряный череп, а мозг золотой». То, как народ любил своего поэта, Гамзатов увидел, когда ещё учился в Буйнакске, а позже описал в одной из своих статей. Случилось так, что московские студенты, подрабатывавшие переводами на русский язык писем из Дагестана в центральные органы, увидели необычное ходатайство о помиловании. Осуждённый на пять лет за кражу просил о снисхождении, а в его анкете было указано, что в своё время его осудили на три месяца за убийство поэта Махмуда.

«Студенты возмутились. Как же так? — писал Расул Гамзатов. — За то, что человек воровал, он приговаривается сейчас к пяти годам лишения свободы, а за убийство Махмуда в то время ему только три месяца дали. Написали студенты в Верховный Совет. Это было в 1938 году. Верховный Совет СССР обратился в Союз писателей: есть ли такой поэт в Советском Союзе? Союз писателей ответил, что в списке членов Союза писателей Махмуда нет. Тогда обратились к знатоку Кавказа Николаю Семёновичу Тихонову, который подробно объяснил, кто такой Махмуд, какой он популярный, какой великий певец. Несмотря на то, что со времени его убийства прошло 19—20 лет, дело возвратилось в Дагестан. Надо наказать убийцу Махмуда. Этот суд происходил в Буйнакске. Весь народ собрался. Не знаю, ходили ли так в театр, как на этот суд. Пришли певцы, учёные, земляки, крестьяне. Я учился тогда в педагогическом училище. Это была настоящая дискуссия. Защитники убийцы, которые официально его защищали, повторили ошибочное мнение о Махмуде, что он был только поэтом любви, оторванным от политики. Подумаешь, пел о Муи, только об одной женщине пел, из-за того его классиком делают. Сегодня мы можем убедительно сказать: Махмуд — поэт и гений! Даже если бы он писал только о Муи, он был политически зрелый поэт для того времени. Что такое о Муи петь, горянку возвышать, с самыми лучшими словами к женщине обращаться? В то время это была храбрость и за это платили жизнью».

Что жизнь без любви?
Кто не любит — сгорает,
Не стоит любви даже царская власть.

Гамзатов высоко чтил Махмуда, его «горящего сердца пылающий вздох». Стремясь к высотам его поэтических откровений, Гамзатов создавал свой мир чудесной, вдохновляющей, очищающей душу любви, которая ещё покорит всю страну.

Лаура гор, прелестная аварка,
Чтобы воспеть тебя на целый свет,
Жаль, не родился до сих пор Петрарка,
Где скальный к небу лепится хребет.
И над рекой, объятой скачкой громкой,
Быть может, ты, не ведая причуд,
Осталась бы прекрасной незнакомкой,
Когда бы не воспел тебя Махмуд...[59]

В беседе с Далгатом Ахмедхановым Расул Гамзатов говорил: «Предмет любви у меня есть, но холст сейчас остаётся чистым. Я недавно исписал о любви Махмуда три тетради, но остановился, поняв, что лучше самого Махмуда сказать о ней не смогу. А ведь у него была потрясающая любовная история, ничуть не менее интересная, чем у Ромео и Джульетты, Лейли и Меджнуна, Тахира и Зухры. Может, нельзя было и ставить перед собой такую цель...»

Это было сказано позже, а тогда Расул Гамзатов писал поэму, которая должна была стать продолжением богатой традиции аварской лирики.

В стране происходили удивительные события. Атомный ледокол «Ленин» взламывал льды. Был запущен первый в мире искусственный спутник Земли. В горах он был виден невооружённым глазом — среди сияющих россыпей звёзд двигалась яркая точка. Мир поразился неожиданному научно-техническому прогрессу СССР. Сегодня — спутник, завтра — ракета. Холодная война перерастала в гонку вооружений.

Хрущёвская «оттепель» продолжалась. В Москве прошёл VI Всемирный фестиваль молодёжи и студентов, на котором парни и девушки со всего мира посмотрели в глаза друг другу и пожали руки.

Фестиваль привнёс в СССР много нового, а зарубежные участники увидели совсем другую страну, не похожую на штампы западной пропаганды. Символом фестиваля стал «Голубь мира» Пабло Пикассо, основателя кубизма. В моду входили иностранные танцы, особенно рок-н-ролл и твист,

повсюду звучал джаз. Появились стиляги, копировавшие западный стиль жизни, одежды, причёсок, демонстративно противоречившие советскому образу жизни. Бороться с этим было трудно, особенно после американских выставок в Москве. На них демонстрировались товары, о которых советские граждане могли только мечтать. Вице-президент США Ричард Никсон, приехавший на открытие выставки, спорил с Хрущёвым о том, чья социальная система лучше. Он признавал превосходство СССР в освоении космоса, но считал, что цветные телевизоры для народа свидетельствуют о превосходстве американской экономики. Хрущёв не соглашался: «Мы тоже, знаете ли, не мух ноздрями бьём. Догоним и перегоним!»

Вырастало из идеологических ограничений и кино. В кинотеатрах шёл «Тихий Дон», снятый так, будто партийного руководства искусством и вовсе не было. А на главном мировом кинофестивале в Каннах «Золотую ветвь» триумфально завоевала человеческая драма времён войны «Летят журавли».

Жизнь становилась всё интереснее. Расул Гамзатов становился всё задумчивее. Он писал большую поэму «Горянка».

«Цадаса был первым в аварской поэзии поборником не только личных, как Махмуд, но и гражданских прав женщины, первым запечатлел в своих стихах образ раскрепощённой горянки, — писал Владимир Огнёв. — Расулу ближе была та сторона волнующей темы, которую разрабатывал великий Махмуд. Он вступил на тропу Махмуда. Эта тропа привела его сначала в щебечущий птичий сад. Солнечный сад с тенистыми тропинками грусти. Короткими тропинками грусти. Из солнечных лучей, из ветра, из морских брызг вылепил поэт чудесное тело любви. Глазами любви, только ими одними, можно так увидеть омытую дождями природу:

Как девушка, что вымылась в реке,
А высохнуть на солнце не успела.

Это чувство богато и щедро. “Я влюблён в сто девушек”, — заявляет поэт, — и, оказывается, имеет в виду одну любимую, ту, что подарила целую гамму чувств, в почти неуловимых оттенках, в сложности... Но если попытаться определить принципиальное качество любовной лирики Расула Гамзатова, то оно, конечно, в богатстве и естественности раскованного чувства любви, как счастья... А вспомним легенду о Камалил Башире, сказочном красавце, невольном горском Дон Жуане, который стал народным бедствием, так как ни одна жена не могла якобы устоять перед силой его глаз. На сходе отец Камалил Башира сам вызвался отрубить ему голову».