Расул Гамзатов

НОВЫЙ АЛФАВИТ

Несмотря на значительные успехи ликбеза, в феврале 1938 года дагестанцы вновь стали «неграмотными». «Латинизация» просуществовала почти десять лет, после чего была окончательно заменена алфавитом на кириллице. Снова пришлось переучиваться, в том числе и будущим учителям из Аварского педагогического училища. На этот раз реформа и адаптация новой системы к местным языкам прошли менее болезненно. Разница между алфавитами была не так велика, как между ними и арабской графикой. Теперь у всей страны был один алфавит, властям это многое облегчало. Принесло это пользу и горцам. Кроме прочих выгод, они могли теперь легче усваивать русский язык, читать всё, а не только «адаптированные» газеты, журналы и книги, учиться в лучших вузах страны, а писатели получили больше возможностей для публикаций во всей стране.

В 1939 году, завершив учёбу в педагогическом училище, Расул Гамзатов вернулся в родную школу учителем. Он ещё не раз будет возвращаться в родную школу и однажды напишет:

Я вновь пришёл сюда и сам не верю.
Вот класс, где я учился первый год.
Сейчас решусь, сейчас открою двери.
Захватит дух и сердце упадёт.
И босоногий мальчик, мне знакомый,
Встав со скамьи, стоявшей в том углу,
Навстречу побежит ко мне, седому.
И этой встречи я боюсь и жду[18]-

К тому времени его отец был уже депутатом Верховного Совета Дагестана, человеком известным и влиятельным. А в начале 1939 года Цадасу наградили орденом, и он отозвался стихотворением «Когда передали по радио о награждении Гамзата орденом Трудового Красного Знамени»:

Песни мои — для людей труда,
Царская власть заглушала их,
Но слово свободы живёт всегда,
Свободен и ясен советский стих...
Я буду напорист в труде и смел,
Мне многое надо успеть.
Пока язык мой не онемел,
О новой жизни я буду петь[19].

Когда он возвращался из Москвы, его встречали с невиданным размахом, искренне радуясь высокой награде и бросая ковры под колёса автомобиля, на котором Гамзат приехал в Цада. Это было событие, сравнимое разве что со спустившимся с небес Байдуковым.

Расул хотел порадовать отца своими творческими успехами. Он был учителем, но это мало его увлекало, его волновала лишь поэзия. Он писал даже на уроках, предоставляя ученикам самим постигать грамоту и правописание, лишь бы не мешали сочинять стихи. В успевающих у него ходили самые спокойные или те, кто своими шалостями давал повод к новому стихотворению.

Цадаса внимательно прочёл стихи сына, послушал, что говорят о них люди, посмотрел, что пишут в газетах. Видимо, он увидел в стихах сына много знакомого — в стиле, в речевых оборотах, в деталях. Возможно, это привело его к мысли, что те, кто поговаривал, будто он сам пишет за сына стихи, были в чём-то правы. Он объяснял сыну, что писать стихи — это ещё не значит стать поэтом. Что поэзия должна быть неповторимой, иметь своё лицо. Но Расулу ещё трудно было понять отца.

Суть дела объяснили ему простые горцы. «Когда отец работал в Хунзахе, недалеко от Цада, — писал позже Расул Гамзатов, — у него была своя дорога, он по этой дороге сочинял стихи, я тоже решил по этой дороге пойти, но мне старики говорили — отцовскую дорогу оставь, если ты поэт — найди собственную дорогу». Поэт признавался, что учился писать у отца, но влияние его было столь сильным, что поначалу мешало ему обрести свой голос. Позже Гамзатов напишет:

Горная тропа, куда же делась
Сила, вдохновлявшая отца?
Шёл я по тропе, а мне не пелось,
И казалось, нету ей конца.
Но услышал как-то, слава Богу,
Я знакомый голос впереди:
«Мой сынок, ищи свою дорогу,
Проторённой тропкой не иди!»[20]

И добавит об отцовской тропе:

«Мой отец всегда ходил в Хунзах не общей дорогой, а по своей собственной тропинке. Он её наметил, он её проторил, он ходил по ней каждое утро и каждый вечер. На своей тропе отец умел находить удивительные цветы. Он собирал их в ещё более удивительные букеты. Зимой и справа, и слева от тропы он лепил из свежего снега маленькие скульптурки людей, лошадей, всадников. Жители Цада и жители Хунзаха приходили потом любоваться на эти фигурки. Давно завяли и высохли те букеты, давно растаяли фигурки, вылепленные из снега. Но цветы Дагестана, но образы горцев живы в стихах отца».