Итальянские маршруты Андрея Тарковского

Высказывание о собственной драматургии в терминах «сжато» и «сухо» довольно неожиданно. Но вот ещё слова режиссёра, которые супруга приводит по тому же источнику: «Я не стремлюсь развивать сюжет и усложнять цепь событий. С каждым новым фильмом моя потребность в этом всё меньше и меньше». Эти фразы тоже не опубликованы в «Мартирологе», но Тарковский говорил подобные вещи, однако задолго до шведской картины — едва ли не самой изощрённой в сюжетном отношении своей работы. Далее в упомянутом интервью Лариса добавляет: «Как видите, фильм у нас не получился коротким».

Это «нас» имеет большое значение. Именно в обсуждаемом интервью супруга и делает вызвавшее множественные пересуды заявление о том, что работала вторым режиссёром «на всех» лентах мужа, одновременно сетуя, что в Европе такой должности нет. Впрочем, в последней картине, а точнее — в размежёвывании «Жертвоприношения» и «Ведьмы», роль она, действительно, сыграла, поскольку по воспоминаниям многих, способствовала прекращению совместной работы мужа с Аркадием Стругацким.

Далее Лариса сообщает, что сны для Андрея не имели особого значения. Дескать, по его мнению, это было «просто физическое действие организма». Признаться, звучит поразительно. Сам режиссёр в интервью[1042] говорил: «Я пытаюсь… использовать субъективную логику — мысль, сон, память[1043] — вместо личной логики субъекта… Это первое условие для выражения психологической истины». Стоит вспомнить, что иных артистов в ходе проб Тарковский спрашивал именно о том, какие они видят сны. Для Андрея ночные видения были чем угодно, только не «просто физическим действием организма».

Вообще, стоит сказать, что картина Лещиловского явно подчёркивает сходство супруги режиссёра с Аделаидой. Можно вспомнить слова героини: «Но мне нравилось быть женой знаменитого актёра и я, простите, не вижу в этом ничего дурного».

Супруга Александра обладает на удивление эгоцентричным характером: войну она воспринимает ни много ни мало, как лично наказание, искренне полагая себя центром Вселенной. При этом она ждёт, что мужчины что-нибудь сделают и как-то спасут ситуацию… и её. При этом Аделаида сообщает, что она всегда любила одного, а замуж вышла за другого — противоречивое существо. Далее следуют слова про асимметрию любви — потрясающее и тонкое признание Тарковского в чувствах к своей жене. Последовавший монолог супруги главного героя о кризисе, о том, что она «пробудилась ото сна» и том, что кто-то внутри неё говорит «не сдавайся и ни на что не соглашайся», приводит ситуацию к ещё более парадоксальному состоянию, превращая чуть ли не в оксюморон. И тем не менее Виктор одобряет её речь.

Однако всё-таки вовсе не в образе Аделаиды жизнь и судьба автора предельно глубоко проникают в «Жертвоприношение». Куда примечательнее в этом смысле монолог Александра у Марии. Служанка открывает в своём хозяине некие потаённые грани, ей он рассказывает о материнском саде, о своей сестре — да, оказывается, у него, как и у Отто, и у Андрея, есть сестра. Вот это, пожалуй, наиболее личный момент в фильме, где персонаж говорит от лица режиссёра. Почему именно тут Александр разоткровенничался? Кроется ли причина в том, что в Марии присутствует материнское начало? Возможно, но значение имеет и другое: в гостях у неё главный герой играет на комнатном органе прелюдию ре-минор столь любимого Тарковским Баха[1044]. Именно для этого было необходимо помыть руки. Скорее музыка толкает его на воспоминания о покойной матери. Кстати сказать, гость ведь так и не ответит хозяйке на вопрос о том, увидела ли мама тот преображённый сыном сад. Он промолчит, вероятно, потому, что ответ слишком горек. Равно как и Мария Ивановна не увидела «Ностальгию» — посвящённый ей «сад» сына.

Возвращаясь в 1985 год, нужно сказать, что отношения Тарковского с женой становились всё хуже — об этом свидетельствуют многие, включая самого режиссёра[1045], но из интервью этого не видно совсем.

Однако вернёмся к монтажу. Как уже отмечалось выше, Андрей обещал Франко Терилли заниматься «сборкой» картины вместе в Италии. Это обещание, данное другу, человеку, которому Тарковский был обязан, стало тяжёлым бременем. Фильм имело смысл монтировать в Швеции по множеству причин, включая помощника, находящегося «в материале» — Лещиловского — а также язык — во Флоренции понадобился бы переводчик со шведского. Потому этот процесс всё же начался в стокгольмском киноинституте. Уже на раннем этапе работы режиссёр записал[1046], что картина «получается».

По договору, длительность ленты надлежало свести к двум часам десяти минутам. По воспоминаниям Михала, первая версия монтажа была длиннее на час, но в ней просто был собран воедино весь материал, без подрезки и подгонки сцен. Вторая вышла короче на двадцать шесть минут, и после этого дальнейшие сокращения уже давались с огромным трудом. В результате получился фильм длительностью в два двадцать, что нарушало контракт.

На какое-то время Лещиловский стал, без преувеличения, одним из ближайших людей для Тарковского — как всегда, круг его общения полностью определялся работой. В своих воспоминаниях[1047] общее время, проведённое ими вдвоём в монтажной, Михал обозначил, как пять месяцев, но, по всей видимости, это включает и период озвучивания. Часть работы режиссёр всё-таки будет делать без Лещиловского во Флоренции после того, как тот привезёт плёнку Тарковскому в Италию. Аналогично, позже заканчивать работу Михал будет один.

Находясь в Швеции, Андрей частенько признавался, что скучает по Апеннинскому полуострову. В августе они с Ларисой ездили в Рим за официальными документами о том, что Италия предоставила им политическое убежище. Через пять лет этот своеобразный «нансеновский паспорт» превратился бы в гражданство. Впрочем, влиятельные друзья обещали ускорить процесс, для чего «Movimento Popolare» выделило адвоката. В отсутствие режиссёра, пока он работал в Швеции, его интересы представлял Франко Терилли.

Называя вещи своими именами, Тарковские получили статус беженцев[1048]. Они прибыли в центр поддержки иностранных переселенцев в городке Латина, что неподалёку от Рима, 28 августа. По крайней мере, на регистрационной карточке стоит именно такая дата, но нельзя исключать, что она была поставлена задним числом.

Лагерь в Латине был основан в 1956 году на средства правительства Италии при поддержке США. Сразу после открытия, его довольно быстро заполнили многочисленные беженцы из Венгрии после революционных событий, произошедших в том же году. Со временем к ним присоединились другие этнические группы — кубинцы, индокитайцы… За время существования здесь нашли приют восемьдесят тысяч человек. Сам Тарковский, разумеется, в лагере никогда не жил, но формально получил паспорт именно через него. Завершая историю этой организации, скажем, что в 1989-м, сразу после падения Берлинской стены, она прекратила своё существование. Сейчас бывшая её территория и остатки строений принадлежат факультету экономики местного университета.

Побывали супруги и во Флоренции, где встречались с вице-мэром. Тот подтвердил предоставление им квартиры с террасой общей площадью более ста квадратных метров, но Лариса была намерена сражаться ещё и за помещение этажом выше, чтобы сделать там монтажную и кабинет мужа.

В деле воссоединения семьи подвижек не было, хотя ряды тех, кто поддерживал инициативу, всё ширились. Недавно к ним примкнул и немецкий социал-демократ Вилли Брандт, лауреат Нобелевской премии мира. Ещё будучи канцлером ФРГ, Брандт преклонил колени перед памятником жертвам фашизма в Варшавском гетто и получил награду с формулировкой: «В знак признания конкретных инициатив, повлекших ослабление напряженности между Востоком и Западом». Удивительно, но Тарковский работал над тем же в сфере искусства.

Лариса побывала во Франции, где встречалась с президентом Франсуа Миттераном. В дневнике режиссёр записал, что Горбачёв ведёт себя так же, как Андропов. Удивительная параллель, чрезвычайно далёкая от политических реалий. Более того, немногим ранее, в нашумевшем интервью французскому телевидению Горбачёв заявил что намеревается положительно разрешить все имеющиеся на данный момент вопросы воссоединения семей. Видимо, именно потому Тарковские сосредоточили активность на французском направлении — оно выглядело наиболее перспективным. Вскоре главный герой настоящей книги сам вновь отправится в Париж. Кстати, разговор с Миттераном даст реальные плоды, и президент, наконец, лично поднимет вопрос о семье режиссёра на встрече с Горбачёвым.

Пока же Тарковский вернулся в Стокгольм работать. Туда ему звонил бывший советский актёр Олег Видов, с которым они вместе снимались в фильме Марлена Хуциева «Застава Ильича». Олег в 1983 году эмигрировал в Югославию, двумя годами позже переехал в Австрию, а потом — в Италию, где они с режиссёром уже встречались. Теперь же он собирался в США со своей новой женой.

Заметим также, что Тарковский оставляет в дневнике следующую пометку: у него на счету в итальянском банке 23627000 лир. На следующей строке: «51809 $». По всей видимости, последнее число отражает общее состояние Андрея, поскольку упомянутая сумма в лирах — лишь около тринадцати тысяч долларов.

7 сентября режиссёр встречался с Юри Линой и через него намеревался обратиться к Улофу Пальме. Юри вспоминает: «Я организовал несколько интервью, в том числе для толстого социал-демократического таблоида „Aftonbladet“. Я присутствовал и участвовал в качестве переводчика. 7 сентября мы вместе пошли в редакцию в Стокгольме, и интервью было опубликовано на следующий день под заголовком: „Андрей Тарковский хочет встретиться с Пальме“. В то время я работал журналистом. Интервью в „Aftonbladet“ открыло много дверей. Пальме тогда проводил предвыборную кампанию и несколько раз выступал в городе. После одного из таких выступлений, на площади перед универмагом „Åhléns“, я подошёл к нему, представился как друг Тарковского и попросил, чтобы Андрей смог встретиться с ним и поговорить. Пальме уже знал из газет об истории с Тарковским. Он сразу сказал, чтобы я оставил свой номер телефона стоявшему рядом секретарю, а тот известит меня, когда нужно прийти… Он оказался доступным человеком. Его секретарь позвонил мне через несколько дней и назначил встречу на той же неделе. Мы встретились в правительственном квартале, перед дворцом Русенбад, где располагалась канцелярия премьер-министра. Пришло много журналистов, в том числе мой старый знакомый Винченцо Ланца из газеты „La Repubblica“, одной из крупнейших в Италии. Приехала и корреспондент русской редакции шведского радио». По содержанию упомянутое интервью ничем не примечательно, режиссёр рассказывал о том, что почти не работал в СССР, в также про Каннский скандал.

Лина продолжает: «Андрей рассказал Пальме о своих проблемах и просил оказать ему помощь — обратиться к советскому правительству с просьбой выпустить из страны его сына. Пальме ответил: „У Швеции с Советским Союзом прочные дружественные связи. У нас одни и те же цели: Швеция и Советский Союз вместе борются за мир во всём мире“. И на этом умолк. Тарковский как-то странно взглянул на меня, потом на Пальме. Он был в явном недоумении, но всё же старался сохранять невозмутимость. Лишь выйдя на улицу, он дал оценку ответу Пальме, коротко бросив: „Сволочь!“ Обступившим его журналистам он, однако, сказал, что встреча вселила в него надежду, и улыбнулся. Было ясно, что Пальме не собирается ничего делать. Он не хотел портить отношения с Кремлём из-за какого-то режиссёра. Пальме не раз уже демонстрировал, что ради отношений с Советским Союзом готов жертвовать национальными интересами Швеции. Начисто лишённый критического ума, он при каждом удобном случае выдавал советскую пропаганду за истину в последней инстанции. Встреча с Тарковским была ему выгодна исключительно для получения дополнительных голосов избирателей. Он был законченным циником».