Таинственный Рафаэль

Новенькая квартира

Как всегда в новое место, Санти вошел в ватиканский двор на цыпочках. Стоял конец 1508 года, и молодого художника пригласили принять участие в росписи стен в новых апартаментах папы. Юлий II со свойственным ему своеволием не мог смириться с мыслью жить в помещении, где до него проживали прежние папы, – красивейших палатах, расположенных посреди защищенной крепкой стеной башни и украшенных поразительными фресками Пинтуриккьо. Но делла Ровере как будто чувствовал здесь присутствие своего ненавистного предшественника Александра VI Борджиа – человека, который ранее перехватил у него папский престол ловкими интригами, который запятнал чистоту этих стен и всей Церкви своими гуляньями и оргиями, до сих пор не сходящими с языка жителей города. Говорят, что при своем избрании Юлий заявил: «Я никогда не стану жить в тех же покоях, где проводил свои дни Борджиа. Он обесчестил Святую церковь, как ни один другой грешник. Он узурпировал папскую власть с помощью дьявола. Я запрещаю всем под страхом отлучения говорить и думать о Борджиа. Его имя и самая память о нем должны быть забыты. (…) Все картины, созданные по заказу Борджиа, должны быть покрыты черным покрывалом. Все могилы представителей этого рода должны быть вскрыты, и тела их отправлены туда, откуда они к нам прибыли, – в Испанию».

Не то чтобы сам Юлий выделялся своими честностью и стыдливостью – у него тоже была незаконнорожденная дочь, – но его покои выступали частью политической пропаганды, призванной изменить облик всего города. Эти комнаты, так называемые станцы, стали визитной карточкой, демонстрируемой высокопоставленным лицам, послам и интеллектуалам, которым выпадала честь встретиться с папой лично и которые смогли потом поведать миру о его проектах. Поэтому он решил обустроить свои апартаменты над апартаментами Борджиа, которые оборудовал еще папа Николай V за шестьдесят лет до этого. В тот момент еще можно было видеть фрески Пьеро делла Франческа, которые перекликались с росписями Беато Анджелико в расположенной рядом частной капелле, известной как капелла Никколина. Когда Рафаэль приехал в Рим, в этих залах уже вовсю работали знаменитые художники – Лука Синьорелли, Лоренцо Лотто, Чезаре да Сесто, Брамантино и Джованни Антонио Бацци, избравший себе возмутительное прозвище Содома. В то время как Микеланджело трудился над потолком Сикстинской капеллы, они были призваны для нового оформления личных апартаментов Юлия II. Все они были знаменитыми художниками, произведения которых были рассеяны по всей Италии. Для всех этих художников приглашение в Ватикан было вершиной успешной карьеры и наградой за многолетние усилия.

Но неожиданное прибытие Санти разрушило их планы.

Молодого урбинца сразу же поставили на роспись помещения под названием станца делла Сеньятура, которое должно было принять в своих стенах библиотеку понтифика. Потолок (см. иллюстрацию 15 на вкладке) уже был разбит Содомой на круги и прямоугольники, разделенные гротескным орнаментом: в них художники изображали аллегорические фигуры добродетелей вперемежку со сценами из Ветхого Завета. Рафаэлю достался сюжет «перводвижения», где религия смешивается с астрономией и мифологией. Урания, муза астрономии, опирается рукой на небесную твердь, изображенную в виде прозрачной сферы, внутри которой расположилась Земля. Вокруг земного шара изображены звезды, которые складываются в гороскоп папы. Женщина рукой запускает движение Вселенной, кажущейся отчасти игрушечной. Ее тело выглядит по-настоящему объемным, выделяющимся на вполне стандартном фоне, имитирующем мозаику. Ее волосы приподнимаются от приложенного усилия. Рядом с ней два ангелочка как будто пытаются сбежать, испугавшись ее мягкой силы.

При своем первом выходе на самую значительную художественную площадку Европы Рафаэль вовсе не испытывал робости и успешно применил на практике все, чему научился в последние годы. Фигура Урании реалистична, полна энергии и вместе с тем очень изящна. Она кажется живой. Два амурчика добавляют ту ноту иронии и легкости, которые Санти уже продемонстрировал в «Короновании Девы Марии» и в «Мадонне под балдахином».

При своем первом выходе на самую значительную художественную площадку Европы Рафаэль вовсе не испытывал робости и успешно применил на практике все, чему научился в последние годы.

Справившись с этим первым заданием, Рафаэль получил следующее – «Суд Соломона», сюжет с долгой иконографической традицией. Это испытание оказалось сложнее предыдущего, ведь ему пришлось вступить в символический диалог с такими корифеями, как Джорджоне. Но Рафаэль и здесь не растерялся и изобрел совершенно неожиданную версию. Царь восседает на троне, а перед ним разворачивается сцена борьбы двух представших перед судом женщин за младенца. Один из солдат держит ребенка за ножки, перевернув его тельце и грозясь отнять у него жизнь острой турецкой саблей. Реакция двух женщин на эту сцену заметно разнится. Одна из них умоляюще протягивает руки, прося милости у царя, другая же вне себя от отчаяния набрасывается на солдата, чтобы предотвратить убийство. Именно она настоящая мать ребенка: царь прерывает разбирательство, и ребенка опускают на землю, чтобы мать могла забрать его. При помощи четырех персонажей Санти рассказывает эту историю, сополагая события, произошедшие в разные моменты. Художник доверяет повествование эмоциям персонажей.

Ни одна поза не случайна, каждый персонаж глубоко вовлечен в происходящее.

Перед этими двумя небольшими фресками Юлий II не мог остаться равнодушным. Он никогда не видел ничего подобного. Энергия, исходящая от этих изображений, такова, что папа реагировал с невиданной импульсивностью. Он отстранил от работы всех крупных художников, которые уже несколько месяцев трудились над росписью, и поручил Рафаэлю оформление всего помещения. Странный, необычный и совершенно неожиданный выбор. Понтифик повел себя так же, как он обычно поступал на поле боя, где решения должны были быть моментальными и где невозможно сделать шаг назад, не рискуя жизнью. Его безумие, однако, оказалось заразительным – и целое поколение художников признало безусловное первенство Санти.

Прибывшему на рабочую площадку последним, самому молодому из всех работающих там художников в его скромные 25 лет доверили задачу крайней важности и огромного размаха, которая, кажется, была ему не по силам. Его реакция, однако, оказалась поистине удивительной.