Таинственный Рафаэль

Навязчивая любовь

В одном из залов первого этажа Киджи попросил Перуцци изобразить на потолке его личный гороскоп: художник прибег к классической мифологии, чтобы отобразить божественный дар младенцу, появившемуся 28 ноября 1466 года. С одной стороны едет ночная колесница, с другой – Персей обезглавливает Медузу, все это в окружении греческих божеств, наблюдающих за появлением новорожденного.

Агостино умел соблюсти сложный баланс между христианской верой, необходимой в религиозных публичных церемониях, и собственным довольно светским сознанием, вверяющим его звездной силе судьбы. Говорят, что в 1506 году первый камень этого здания он заложил в особенно благоприятный день: 22 апреля, когда, как считалось, Ромул основал Рим.

В его резиденции не было места религии: вилла задумана как дань чувствам и ожиданиям, связывающим мужчину и женщину, рассказанным через неисчерпаемую по части сюжетов греческую литературу. Скандал, который могло бы вызвать такое неумеренное использование языческой культуры, был предотвращен невыразимой красотой росписи, покрывающей стены здания. Все были настолько единодушны в своем восхищении, что даже Юлий II посетил виллу Киджи множество раз, в том числе в отсутствие хозяина.

Никто не возмущался при виде всепобеждающей чувственности «Триумфа Галатеи» (см. иллюстрацию 27 на вкладке), который Рафаэль изобразил на одной из стен зала, где разместился и гороскоп владельца.

В 1511 году, ожидая возвращения папы делла Ровере с поля боя, Санти мог немного отдохнуть от росписи ватиканских станц и посвятить себя этой фреске, к которой у банкира было особое отношение. На самом деле в этой комнате поработали и многие другие художники, не только Перуцци. Круглые своды под потолком уже отчасти были расписаны фресками Себастьяно Лучани, молодого венецианца, которого Киджи привез с собой в Рим, пораженный его талантом. Себастьяно – полноправный наследник венецианской традиции, учившийся тайнам мастерства у Джованни Беллини и Джорджоне. Лучани – настоящий мастер работы с цветом, а кроме того – приятнейший в общении человек. В Вечном городе ему удалось подружиться с Микеланджело и вместе с ним начать недолюбливать слишком уж удачливого Рафаэля. Появление урбинца на работах по украшению виллы вряд ли пришлось ему по душе.

Но его недовольство усилилось, когда он узнал, что Санти должен закончить то изображение, которое доверили ему. Над входной дверью Себастьяно написал Полифема, который на морском берегу завершил игру на флейте Пана. Циклоп надеялся, что его музыка привлечет нимфу Галатею, в которую он влюблен. Однако его игра вызвала обратный эффект: на соседней картине девушка сбегает от него по воде, влекомая двумя дельфинами. Циклоп резко сдвигает свой инструмент на спину и вертит головой, чтобы понять, куда же удаляется его возлюбленная. Этот неожиданный побег оставил его буквально с разинутым ртом. Его ноги столь небрежно разбросаны, что напоминают о картинах Микеланджело в Сикстинской капелле. Прибыв в Рим, Лучани открыл для себя мощь, которую Буонарроти передает в своих фигурах, и быстро усвоил его стиль. Напротив, ярко-синие одежды циклопа – наследие венецианской школы. В целом, однако, Полифем не выражает того гнева, который должен был его охватить. Мы восхищаемся его мускулатурой и ярким цветом одежд, но нас не захватывают его эмоции.

Совсем иного результата добился Рафаэль своей Галатеей.

Санти рассказывает историю, тонко играя на границе между реальностью и вымыслом.

Фигура нимфы пронизана чувственностью. Ее стройное тело изгибается в поиске равновесия на раковине, которая уносит ее в укрытие. Она оглядывается назад, обеспокоенная шумом, который производит тритон, дующий в раковину справа от нее. Ее изогнутая и монументальная фигура выделяется из общей кутерьмы вокруг нее. Один тритон схватил ее подругу, старающуюся выскользнуть из крепкого объятия; другая нимфа взбирается на плечи центавра; лошадь не знает, в какую сторону бежать, – ее копыта направлены в одну сторону, а голова в другую. Настоящий хаос, которым стремятся воспользоваться купидоны, готовые пустить свои стрелы. Они собираются поразить трех девушек, чтобы те уступили своим ухажерам. Эрос строго и внимательно наблюдает за сценой из-за облака. Переплетение голых тел, объятия и попытки побега превращают фреску в настоящий взрыв эмоций. Нас охватывают восхищение красотой и страх, которым пронизана эта сцена, а царствует здесь величественная Галатея – божественное создание, неподвластное даже самым сильным эмоциям. Истинный триумф любовной страсти, возникающий из противоречивых чувств, овладевающих зрителем. Но это не просто дань Любви.

Похоже, фреска рассказывает историю, в которую Агостино Киджи в эти годы оказался вовлечен. Это портрет его души после отказа Маргериты Гонзага. Полифем изображает его самого – снедаемого страстью и отвергнутого. А нимфа напоминает об этой жестокой даме – неслучайно она, как жемчужина, появляется из раковины. И Рафаэль, и банкир знают, что «жемчужина» по-гречески и есть «Маргарита». Отсылка вполне ясна. В очередной раз Санти рассказывает историю, тонко играя на границе между реальностью и вымыслом. И, как если бы этого было мало, лицо Галатеи, судя по всему, списано с Империи – куртизанки, утешившей Агостино после любовного поражения, нанесенного аристократкой из Мантуи. Только вмешательство Купидона может вернуть Маргариту-Галатею в объятия Агостино. Но рассказ Рафаэля прерывается за несколько мгновений до этого.

Изображение расположено весьма странно – в двух метрах от пола. Нижняя часть расписана имитацией занавесей, без всяких фигур. Напротив, в других залах первого этажа все изображения расположены довольно высоко. Вполне вероятно, что прозорливый Киджи таким образом хотел избежать риска потери изображений, которые могли пострадать от частых наводнений, случавшихся на берегах Тибра. Слишком дорого они ему стоили – и должны были продлить в вечности его земное существование.

Но это не единственная интересная деталь в помещении.

Среди люнетт только одна расписана в монохромной технике – написанное углем лицо. Долгие века ходила легенда, что это дело рук Буонарроти. Зайдя в гости к другу Себастьяно, он якобы оставил печать своего поразительного таланта, чтобы напомнить Рафаэлю, что в Вечном городе нет места двум гениям и его талант куда мощнее.

Учитывая вспыльчивый характер Микеланджело и его ненависть к любым потенциальным соперникам, такую версию можно было бы признать казаться правдоподобной. Но в ходе недавней реставрации была обнаружена подпись Перуцци под лицом изумленного молодого человека. Странная фигура для этого цикла изображений – и, что особенно странно, оставшаяся незаконченной.