Таинственный Рафаэль

Изгнание торговцев из храма

Роспись станцы Санти начал с «Изгнания Элиодора из храма» (см. иллюстрацию 20 на вкладке).

Неслучайно, чтобы разместить персонажей, он прибег к решению, подобному тому, что было найдено для «Афинской школы»: величественная архитектурная конструкция, где арки чередуются с огромными куполами. Но в этот раз Рафаэль осветил здание при помощи завораживающей игры света. Не остается и следа от ясной и успокаивающей атмосферы, которой отличалась станца делла Сеньятура. Вторжение Элиодора в храм происходит ночью. Потолок подсвечен отблесками огоньков меноры – еврейского семисвечника, к которому Ония обращает свои мольбы. В глубине картины небольшое окошко открывает взгляду голубое небо с плывущими по нему облаками: хронологически это не совсем точно, но позволяет придать глубину пространству, в котором разворачиваются бурные события. Молитвы священника вызвали появление гневного воина с суровым взором, который вместе с двумя ангелами атаковал Элиодора и его банду.

Композиция очень напоминает отдельные сцены битв с колонны Траяна[48], которые Рафаэль начал открыто копировать.

А вот отчаянные лица и изогнутые торсы взяты с первых фрагментов потолка Сикстинской капеллы, написанных Микеланджело. Санти, не стесняясь, обращается к этим образцам, и его талант хамелеона позволяет ему объединить различные отсылки, производя новаторский эффект. Напряжение, которое передает правая часть «Изгнания», не имеет прецедентов в живописи. Художник обратился к воспоминаниям об увиденном в Палаццо Веккьо во Флоренции, к батальным сценам, написанным Леонардо и Микеланджело, но также мастерски использовал игры со светотенью, свойственные Джорджоне и Тициану. Его работа все более оказывалась связана с удачным комбинированием наиболее новаторских экспериментов того времени. Но этого было недостаточно, чтобы продемонстрировать собственный талант – об этом Рафаэль позаботится на другой стороне картины.

Живопись теперь обращается прямо к сердцу зрителя – и обезоруживает его.

С левого края только что внесли переносное кресло, поддерживаемое элегантными носильщиками, которые из уважения к священному месту сняли головные уборы. В их лицах можно узнать Маркантонио Раймонди, гравера и делового компаньона Рафаэля, и, возможно, самого художника. Он вновь предложил игру в отражения между реальностью и изображением, которую он успешно использовал при росписи предыдущей станцы. Здесь, однако, эта находка стала более увлекательной и значимой, потому что понтифик, сидящий на плечах своих слуг, – это сам Юлий II делла Ровере. Заслышав шум от вторжения Элиодора, он оказался свидетелем его поражения. Он лично созерцает, как Бог вступается за Церковь. Он – новый Ония, наследник Божественной защиты, спасшей сокровищницу Иерусалима. Господь продолжает печься о материальном достоянии Церкви – в лице понтифика. Эта идея выражена исключительно ясно, потому что Санти удалось соединить два разных исторических события в доходчивом и красноречивом изображении. Перед этой фреской никто не задумается о хронологическом несоответствии: зритель ослеплен блеском падающих на землю монет, стремительностью всадника и ужасом Элиодора, которые никак не соприкасаются с суровой фигурой папы римского. Рафаэль победил в этой игре благодаря столь разным эмоциям, которые оказались сильнее рационального и эсхатологического прочтения фрески. Его живопись теперь обращается прямо к сердцу зрителя – и обезоруживает его.