Итальянские маршруты Андрея Тарковского

К XVII веку Неаполь вообще стал вторым по величине городом Европы, уступая лишь Парижу, но сферы и регионы их влияния не пересекались. Ситуация изменилась, когда в 1656 году здесь вспыхнула бубонная чума, унесшая половину населения. По итогам войны за испанское наследство (1701–1714) город оказался в сфере влияния Австрии. В конце XVIII века сюда принесло искру Великой французской революции. Королю Фердинанду IV едва удалось спастись — об опасности его предупредил сам Горацио Нельсон, а протекцию обеспечила британская армия. Народные волнения удалось обуздать, но власть Фердинанда была недолгой, поскольку через город прошли войска Наполеона, отдавшего трон своему брату — Жозефу Бонапарту. Вернуть Фердинанду корону вновь помогла Австрия. Именно по результатам этой кампании возникло Королевство обеих Сицилий со столицей в Неаполе, которое по итогам Рисорджименто вошло в единое Королевство Италия в 1861 году.

Как и в любом портовом городе, проблема санитарных норм всегда стояла тут довольно остро. Принимая во внимание численность населения, поток людей, прибывающих в поисках работы, количество уличных рынков и трущоб, в те времена её нельзя было решить даже теоретически. Неаполь нередко сотрясали эпидемии. Так, в 1884 году его поразила холера.

Даже поверхностное перечисление событий позволяет понять: этот город видел всех и всё! Его уже невозможно удивить. История любого другого воинственного итальянского поселения представляет собой конспект летописи Неаполя с теми или иными купюрами. Прогуливаясь по его улочкам, можно прикоснуться к любой эпохе, но для этого иногда потребуется фантазия. Дело в том, что во время Второй мировой войны он был серьёзно разрушен бомбардировками союзнических войск, и множество памятников архитектуры погибло, потому сейчас масштабы трущоб ещё крупнее, а так называемый «мусорный кризис» ещё актуальнее. На это, помимо прочего, обратил внимание и Тарковский. Его отталкивали дома, покрытые чёрной патиной, грязные улицы, наполненные нищими стариками, проститутками и праздной молодёжью, ждущей, когда кто-нибудь предложит им работу — перенести несколько сотен ящиков за пару монет. Досадно, но всё это бросается в глаза значительно раньше, чем множество достопримечательностей, хранящих отпечатки своих эпох. Вот, например, вид на сказочную базилику Санта-Мария-дель-Кармине (@ 40.846748, 14.267561), открывающийся со стороны главной набережной (см. фото 7). А ведь за ней — интереснейшая история. Храм построен на том самом месте, где в 1268 году был казнён король Сицилии и Иерусалима Конрад IV Гогенштауфен, последний представитель своего рода, племянник упомянутого выше Манфреда Гогенштауфена. По большому счёту, именно с этого началась эпоха правления герцогов Анжуйских в Неаполитанском королевстве. Собственно, это анжуйская церковь, она декорирована с использованием атрибутики рода. Впоследствии тут исполнялись иные казни. В частности, здесь были убиты лидеры революционного движения. Но у Неаполя свои отношения со временем, потому на месте плах теперь стоят мусорные баки, а за углом раскинулся рынок.

В тот же день советскую делегацию повезли смотреть вулкан Везувий (@ 40.821290, 14.426590), расположенный совсем рядом с городом — в тринадцати километрах на юго-восток. Это единственный действующий вулкан континентальной Европы и один из трёх, находящихся на территории Италии (Этна и Стромболи — на островах). Историкам известно о восьмидесяти случаях извержения Везувия, последнее из которых на данный момент произошло в марте 1944 года.

Автобус поднял экскурсантов на высоту в один километр. Оставшиеся триста без малого метров желающим предстояло пройти пешком. В ветреную погоду на эту прогулку решились не все, и вновь трудно сказать, ходил ли Тарковский.

Однако последующие два дня режиссёр точно был в Сорренто безвыездно, поскольку в рамках фестиваля проходили сеансы его фильмов. 29 сентября демонстрировался «Андрей Рублёв». Картину должны были представлять режиссёр, а также Наталья Бондарчук, хоть она в ней и не снималась. Актриса описывает[94] происходившее так: «Вечером собрались на „Рублёва“. Перед началом фильма нас с Андреем Арсеньевичем должен был представлять Юрий Ильенко. Почему-то в последний момент переменили время показа фильма, и к началу никто не пришел. Андрей страшно разволновался и решил уйти, я попросила его остаться, он улыбнулся. „Я оставлю вместо себя какого-нибудь мужчину“. И ушёл в бар. Ильенко и я тоже ушли к нему в бар, вместе пытались, как могли, его приободрить. Ровно через час, как и было объявлено ранее, набралось много зрителей. Пустили картину, так нас и не представив на сцене».

К последнему дню, 30 сентября, Сорренто покинула уже почти вся советская делегация. Оставались только Тарковский, Бондарчук, Банионис, Вия Артмане и несколько человек из обслуживающего персонала — администраторы, переводчики… В этот день показывали «Солярис». На исходе фестиваля не соблюдалось уже никаких церемоний, связанных с представлением фильма. Да и сами члены съёмочной группы опоздали на сеанс, посидели недолго в зале и ушли, не дождавшись конца, чтобы совершить прощальную прогулку по улочкам города. Наталья предложила сходить в храм. Там Донатас встал на колени и принялся молиться, несмотря на то, что троицу сопровождал переводчик, который, разумеется, был и соглядатаем.

Тем же вечером оставшиеся отбыли в Неаполь, где в королевском театре Сан-Карло (via San Carlo, 98) — старейшем оперном театре Европы — состоялась церемония закрытия фестиваля в присутствии политиков и дипломатов. Советские кинематографисты получили памятные призы, а всё происходящее транслировалось по телевидению. Несмотря на упоминавшиеся выше бойкоты, смотр стал важным событием, нацеленным на укрепление советско-итальянских отношений. После церемонии состоялся ужин в королевском дворце (piazza del Plebiscito, 1).

1 октября делегация провела в Риме, откуда, по всей видимости, отправилась в Москву на следующий день. В Вечном городе гости успели посмотреть стандартный набор наиболее известных достопримечательностей. Бондарчук упоминает Ватикан с собором святого Петра, фонтан Треви, Колизей. Также они вполне могли прогуляться в районе Форума, зайти в Пантеон, замок Святого ангела, на пьяцца Навона, однако, как мы договорились в самом начале, на римских достопримечательностях мы останавливаться не будем, отметив лишь, что последнюю Тарковский считал едва ли не самой красивой площадью, которую ему довелось видеть, а потому он будет приходить сюда многократно в каждый приезд.

2 октября Андрей вернулся в СССР, в дневнике долгое время не писал ничего. Это нетрудно понять: мытарства, связанные с «Солярисом», вовсе не закончились, несмотря на международную премьеру. Тягостное ощущение лишь усилилось после погружения в советские реалии. 27 января 1973 года он оставил такую заметку: «Я хочу работы, больше ничего. Работы! Разве не дико, не преступление, что режиссёр, которого в прессе в Италии назвали гениальным, сидит без работы?» Важно, что именно гостеприимная страна становится аргументом, хотя, безусловно, даже сам Тарковский не мог тогда предположить, какую роль она сыграет в его судьбе. Приведённая выше фраза удивительным образом рифмуется со словами из письма президенту Италии Алессандро Пертини, которое Андрей напишет через десять лет, в июле 1983-го: «Я хочу работать и нуждаюсь в работе». Но не будем забегать вперёд.

Преодолевая препоны, режиссёр боролся за право снимать новую картину — «Зеркало». Заметим, что её рабочее название — «Белый, белый день» — восходило к отцовскому стихотворению. При этом есть основания связывать окончательный вариант с лентой Бергмана «Сквозь тусклое стекло», именовавшейся иногда «Как в зеркале». С другой стороны, в школьные годы Андрей собирался выпускать литературный журнал «Зеркало». Имеются и другие причины для подобного выбора. Примечательно и то, что фильм под названием «Белый, белый день» всё-таки вышел в 2019 году, его снял исландский режиссёр Хлинюр Палмасон.

Итак, Тарковский сражался за свою новую картину, а на его прежние ленты продолжали сыпаться международные награды. В 1973 году «Андрей Рублёв» получил престижную финскую национальную премию «Юсси», вручающуюся ежегодно с 1944 года, а также приз кинофестиваля в Югославии. Коллеги стыдливо поздравляли по телефону[95]. Собственно, если бы не поздравляли, Андрей попросту ничего бы не знал — из Госкино никто не удосуживался сообщать, советская пресса молчала. Режиссёр довольно много писал в дневнике о перипетиях этого киносмотра, но всё — с чужих слов.

Нужно сказать, что на упомянутом югославском фестивале СССР также был представлен экранизацией военной повести Бориса Васильева «А зори здесь тихие» (1972) Станислава Ростоцкого и биографическим фильмом о конструкторе Сергее Королёве «Укрощение огня» (1972) Даниила Храбровицкого. «Эти, конечно, не получили ничего. Они премируются только у нас по распоряжению начальства», — злобно заметил[96] Тарковский. Меж тем, в фестивале участвовал и «Крёстный отец» (1972) Копполы.

Повторим: важно иметь в виду, что на тот момент «Андрей Рублёв» всё ещё не вышел в широкий прокат даже в Москве. По-настоящему картина пронесётся по кинотеатрам только в 1987-м, после смерти автора. Хотя в 1971-м лента для проформы была ненадолго выпущена «третьим экраном» — утренние и дневные сеансы в периферийных кинотеатрах — чтобы «Мосфильм» мог отчитаться: дескать, работа увидела свет. А главное, чтобы международная премьера состоялась после советской. Разумеется, даже на утренних показах был аншлаг. Люди брали не то, что отгулы, а отпуска, поскольку за долгие годы с момента официально завершения производства разговоры про «Андрея Рублёва» стали одной из ключевых тем в среде интеллигенции.

В своём давнем письме председателю Госкино (тогда должность занимал ещё Алексей Романов) режиссёр просил: «Мне бы не хотелось, чтобы „Рублёв“, более совершенный во всех отношениях фильм, прокатывался так бесхозяйственно, как это случилось с „Ивановым детством“». Позже тональность переговоров по поводу судьбы картины стала другой — Тарковский заявлял о травле, невыносимых условиях, противоречащих друг другу требованиях. Ему было только тридцать четыре года, когда на художественных советах уже обсуждались проблемы режиссёра со здоровьем на нервной почве и из-за переутомления. После того, как лента легла на полку, Андрей попросил предоставить ему несколько отпусков. Казалось, он надорвался, но сможет восстановиться и прийти в себя. Никто не предполагал, что так пройдёт вся его жизнь.

Из года в год всё повторялось до смеха сквозь слёзы… Сначала Романов утверждал, будто ему самому, как частному лицу, «Рублёв» очень нравится, но ничего поделать нельзя… Спустя десятилетие примерно то же Ермаш будет говорить про «Ностальгию». Но пока мы только в начале этого пути…

В феврале-марте 1973-го Тарковского отправили в Германскую Демократическую Республику с «Солярисом». Режиссёр побывал в Потсдаме, Дрездене и Берлине. В дневнике он, как водится, особо отмечал посещения собраний произведений живописи — дрезденской галереи[97] и берлинского Пергамон-музея. Вероятно, находясь на Музейном острове, где расположился последний, Андрей вполне мог зайти куда-нибудь ещё — в собор, Национальную галерею, Новый и Старый музеи… Впрочем, для внимательного осмотра всех комнат Пергамского хранилища, собравшего богатейшие коллекции античных, исламских и азиатских шедевров, не хватит и нескольких дней. Недаром это — один из наиболее посещаемых музеев Германии. Однако вопрос о том, побывал ли тогда Тарковский в Старой национальной галерее имеет принципиальное значение. Дело в том, что, помимо множества других полотен, в ней экспонировалась картина Каспара Давида Фридриха «Руины Элдены». Глядя на эту работу (см. фото 8) 1825 года невозможно не вспомнить финальный образ «Ностальгии». Увлечение режиссёра фактурой руин может отчасти восходить к Элдене — одному из древнейших аббатств Германии. Правда, сохранность его значительно хуже, чем у итальянского Сан-Гальгано, которое Андрей выберет в качестве натуры. Отметим, что сама идея поставить внутри разрушенного храма дом вовсе не лежит на поверхности, и тут вероятно заимствование.