Вертоград старчества. Оптинский патерик на фоне истории обители

Глава 31. С.А. Нилус в Оптиной. Искушения, постигшие старца Варсонофия. Перемещение его в Старо-Голутвин монастырь

Сергей Александрович Нилус, живший в доме возле монастыря, последние четыре года был духовным чадом отца Варсонофия, часто бывал в храмах обители на богослужении и чувствовал себя хорошо и спокойно, что давало ему возможность много писать… До поселения здесь он испытывал большие жизненные неустройства, менял места жительства, ища покоя для своей писательской работы. Всюду чувствовал он неприязненное отношение к себе так называемого культурного, и в особенности аристократического, общества: оно не любило таких сильных православных деятелей, как владыку Никона (Рождественского), как Нилуса, поборника Православия и патриота России, убежденного монархиста. Только здесь, возле любимой народом обители, при духовном руководстве великого старца он обрел настоящее равновесие.

Однако недоброжелатели были и у Оптиной пустыни. Видя любовь народа к ней, чувствуя, что невозможно им сокрушить такую святыню, они присматривались к ее жизни, ища каких-нибудь зацепок, неисправностей, чтобы нанести удар…

Однажды, еще весной 1910 года, отец Варсонофий сказал Нилусу, что против него «начинается восстание», однако без подробностей. Что же было? К преосвященному в Калугу шли доносы на писателя от «простых» богомольцев, явно кем-то спровоцированные. Вот как, например, гладко пишет «неграмотная» (диктует?) крестьянка Финяева, — в ее доносе нет ни слова правды: «…по распоряжению монастырского начальства, мне, горькой, было воспрещено ходить в монастырские церкви. Такая страшная кара постигла меня, Преосвященнейший владыко, не за какую-либо вину мою, а по желанию и настоянию проживающего в Оптиной пустыни неизвестно с какими целями г. Нилуса, разыгрывающего на глазах у всех роль светского старца. Около трех лет назад и я, грешная, вместе с другими богомольцами принималась г. Нилусом для духовного наставления и даже была им оставлена у себя на жительство. При ближайшем, однако, ознакомлении с интимной жизнью ложного старца, оказалось, что г. Нилус проживает в монастырском доме с двумя своими женами, из которых одну (по закону чужую жену, от которой, однако, имеет взрослого сына), именует своею “духовною сестрою”. Такое семейное положение человека, живущего постоянно в монастыре, конечно, не может не блазнить чуткую человеческую совесть, а в рядах, враждебных религии, вызывало и вызывает справедливые нарекания на покладистость монастырского уклада жизни.

Но этого мало, самой пример такой терпимости на удобной почве и случайной наличности постоянной женской прислуги в семействе г. Нилуса в числе трех душ, создала на квартире своеобразный центр, возле которого группируется монашеская братия, к вящему соблазну видящих это и лишенных возможности вызвать нужное воздействие, так как при одном моем откровенном указании г. Нилусу на сношение прислуг его с монашествующими, я была немедленно удалена из монастыря… <…> Преосвященнейший владыко, разъясните мне, темной старухе…» — и так далее483. Конечно, владыка не мог не усмотреть в письме, что у «темной старухи» бойкое перо, но он все же сделал запрос настоятелю Оптиной пустыни. Тот отвечал: «Прошение Финяевой есть не что иное, как настоящий пасквиль на семейство известного православного писателя г. Нилуса, составленный просительницей (что она и не скрывает) по злобе на него в выражениях, позорящих честь лиц, достойных уважения. Прошение Финяевой есть продолжение возникших в 1910 году доносов на администрацию пустыни со стороны трех монахов, руководимых мирянами и лицами: оно печатано на той же машинке, как и прежние доносы, одним и тем же слогом… <…>

Семейство г. Нилуса состоит из лиц высшего общества, удалившихся от светской жизни, и живет не в Оптиной пустыни, а в отдельной даче в полуверсте от монастырских врат… Сам он, человек преклонных лет, известный строгоправославный писатель по духу и по жизни, состоит сотрудником Преосвященного Никона по редакции Троицких изданий; супруга его, бывшая фрейлина Высочайшего Двора и начальница женского института, Елена Александровна, рожденная Озерова, состоит в духовном родстве с нынешним обер-прокурором Святейшего Синода В.К. Саблером. Жизнь этого семейства в пустыне заключается в делах благотворительных: воспитывают круглых сирот, матери которых, прибыв на богомолье, случайно умерли в гостиницах пустыни (два случая), и вообще оказывают благодеяния бедным. <…>

По роду сочинений своих г. Нилус, получив благословение Оптинских старцев, покойного отца Иосифа и игумена Варсонофия, на пользование материалами библиотеки Оптиной пустыни и скита, а потому монашествующие, по мере надобности, имеют сношения с г. Нилусом, и каждый выход давался им с моего разрешения»484.

Монахи, писавшие жалобы на отца Ксенофонта, который будто бы наносил ущерб хозяйству монастыря, держали себя несмиренно, особенно иеродиакон Георгий (Лаврухин), бывший зачинателем нестроений в обители485. В Синод шли жалобы на настоятеля, на скитоначальника, на Нилуса (раздувая сплетни)… Святейший Синод вынужден был наконец направить в Оптину пустынь комиссию с поручением во всем разобраться на месте.

Перед этим, однако, отец Варсонофий должен был выдержать и еще одно искушение (кроме клевет на его духовных чад — Нилусов). Однажды в Оптиной появилась богатая особа Мария Михайловна Булгак, директор женской гимназии в Гродно. По ее словам, она собиралась оставить мир и поступить в Шамординскую пустынь. В связи с этим она обещала старцу Варсонофию, что выделит для скита из своих средств сто тысяч рублей. Еще ничего не сделав, она почувствовала себя великой благодетельницей и стала вникать в скитские дела, подавать отцу Варсонофию неуместные советы. Ему пришлось поставить ее на место, впрочем, как он это умел, весьма мягко. Тем не менее дама была обижена, уехала в Петербург и там наговорила своей знакомой, графине Софье Сергеевне Игнатьевой (вдове министра внутренних дел графа Н.П. Игнатьева), каких-то клевет на старца. Графиня и после кончины мужа продолжала держать бывший в ее доме много лет великосветский салон, где бывали запросто министры, высшие чиновники, а также и архиереи, в том числе члены Синода. В разговорах с ними графиня в несколько раз увеличила сказанное ей Булгак. Она даже собралась и поехала в Оптину пустынь сама, чтобы подкрепить критику своими наблюдениями. Она сделала визит отцу Ксенофонту, потом — отцу Варсонофию, предупредив, что навещает его не как старца, а как скитоначальника.

Отец Варсонофий призвал почти постоянно жившую в оптинской гостинице свою духовную дочь, интеллигентную старушку — жену варшавского генерал-губернатора Максимова, и попросил ее занять визитеров (графиня была с одной из своих компаньонок). Во время ее визита он сидел молча. «Были у меня как-то в прошлом году, — рассказывал старец в 1912-м, на Вербное воскресенье, — две дамы из интеллигентного круга и пронесли имя мое, яко зло [ср.: Лк.6:22]. За что, спросите? Нашли, что у меня в моленной слишком роскошно для Оптиной, а главное, не понравилась им большая картина Ангела, утешающего скорбную душу. Странные люди. Слово “роскошь”, кажется, к моей моленной уж совсем неприменимо: маленькая она, с низеньким деревянным потолком, но убрана прилично. Главное украшение ее — образа, а затем портреты почивших Оптинских старцев. <…> Старался я, чтобы моленная моя несколько напоминала небо, куда должна стремиться душа наша»486.

Вернувшись из Оптиной в столицу, графиня передала кому-то из членов Синода, что в келии старца Варсонофия роскошь (цветы и картины) и что гостей у него принимает и разливает чай дама… Дело, конечно, было не в этом, просто нужны были любые отрицательные штрихи, чтобы очернить обитель в лице наставника и старца, а если возможно, добиться и запрещения старчества. Это было в духе тех намерений, которые хотели бы осуществить враги Церкви. В «вину» старцу поставили и то, что он покрывает Нилуса и что сам он, старец, слишком опрятен (!), ходит чисто, а не во вретище… По этому последнему замечанию отец Варсонофий особенно недоумевал, говоря, что и все-то старцы всегда одевались просто, но не в рубище с заплатами…

Объявить решение Синода по множеству жалоб прибыл в Оптину пустынь 30 декабря 1911 года владыка Серафим (Чичагов), епископ Кишинёвский. 31 декабря он служил в монастыре всенощную. 1 января 1912 года он там же отслужил позднюю литургию и молебен. 2 января в начале 4-го часа он посетил скит, где братия встретила его в Иоанно-Предтеченском храме. В Летописи отмечено, что при этом «он в кратком слове к братии советовал терпеливо пребывать в скиту и, поддерживая друг друга братскою любовью и единением, не оставлять оный по какой-либо кажущейся уважительной причине. Преподавая архипастырское благословение, каждого лобызал в уста. Осмотрев затем новый храм, владыка проследовал в келию скитоначальника для уединенной беседы с отцом игуменом [Варсонофием] и в начале 5-го часа отбыл в монастырь»487. 4-го владыка Серафим уехал.

Позднее отец Варсонофий говорил: «Когда епископ Серафим вздумал перевести меня из Оптиной, то говорил, что надо отцу Варсонофию дать более обширный круг деятельности, а то он в скиту совсем закиснет. А я именно хотел “закиснуть” в скиту»488… Решением Синода старец Варсонофий был переведен из скита Оптиной пустыни настоятелем Старо-Голутвина Богоявленского монастыря, что близ города Коломны, с возведением его в сан архимандрита. Старец говорил: «Началось с того, что были доносы на архимандрита [Ксенофонта] о порубке лесов. Скит был в стороне… Доносы были ложны, леса оказались целы. Скит вступился за архимандрита и его отстоял. Тогда враг напал на грешного игумена Варсонофия и, как видите, изгнал его из Оптиной пустыни. <…> Воле Святейшего Синода я повинуюсь как воле Божией, только просил себе милости оставить меня здесь простым монахом, но было отказано»489.

Были попытки близких к отцу Варсонофию людей отклонить этот перевод. Благожелательно относившиеся к отцу Варсонофию епископы — митрополит Антоний (Вадковский) в Петербурге, епископ Трифон (Туркестанов) в Москве и владыка Никон (Рождественский) в Троицкой Лавре ничего не могли сделать и советовали покориться решению Синода, обещая в дальнейшем всякую помощь. Старо-Голутвин монастырь находился в ведении владыки Трифона, который и стал начальником отца Варсонофия.

В архиве Оптиной пустыни сохранился весьма любопытный документ — письмо старшей братии монастыря и скита в Святейший Синод в защиту отца Варсонофия. Там было написано: «1912 года, февраля 29 дня, настоятель Козельской Введенской пустыни со старшей братией пустыни и Предтечева скита при ней слушали указ Святейшего Правительствующего Синода от 6 сего февраля за № 1801 о назначении скитоначальника игумена Варсонофия настоятелем Старо-Голутвина монастыря Московской епархии, с возведением в сан архимандрита, и сообщение о том, что отец игумен Варсонофий, по получении вышесказанного указа за № 1801 о назначении его, подал прошение преосвященному епископу Александру, прося ходатайства об освобождении его, игумена Варсонофия, по болезни и преклонности лет от настоятельства Старо-Голутвина монастыря. Обсуждая это дело, старшая братия пустыни и скита приняла во внимание, что отец игумен Варсонофий в настоящее время самый нужный инок для скита и пустыни. С кончиной приснопамятного отца протоиерея Иоанна Кронштадтского и старца отца Варнавы (Гефсиманского) в последние годы заметно стал увеличиваться прилив в Оптину богомольцев, и преимущественно лиц интеллигентных, образованных, с разных концов России: дам высшего общества, студентов высших учебных заведений, учительниц, образованных молодых людей обоего пола, жаждущих духовных разъяснений на волнующие их чувства и сомнения и врачевания их. И отец игумен Варсонофий удовлетворял эту потребность. Задолго до его поступления в обитель Господь как бы готовил его к подвигу старческому, о чем есть письменное свидетельство бывшего Калужского епископа Вениамина в резолюции 1902 года, положенной на рапорте о его рукоположении: “Я еще в миру знал отца Варсонофия как человека аскетической жизни”. В 1891 году, по благословению старца иеросхимонаха Амвросия, он поступил в скит Оптиной пустыни; три года каждый вечер ходил для долгих бесед к старцу иеросхимонаху Анатолию, а затем к старцу Иосифу.