Вертоград старчества. Оптинский патерик на фоне истории обители

Глава 17. Толстой, Достоевский и Леонтьев в Оптиной. Некрополь 1880-х годов

Об отношениях старца Амвросия и Л.Н. Толстого написано много. Писатель-ересиарх, в котором старец особенно отметил одну черту, но важнейшую — гордость, словно гонимый остатками задавленной в его душе совести, не раз появлялся в скиту, но не получил здесь для себя никакой пользы. В первый раз он был у отца Амвросия в 1877 году вместе с критиком и философом Н.Н. Страховым. Как он сказал тогда Страхову, «там я монахам расскажу все причины, по которым не могу верить»… После посещения ими старца Страхов писал Толстому в Ясную Поляну: «Меня отец Амвросий назвал молчуном, и вообще считают, что я закоснел в неверии, а вы гораздо ближе меня к вере»292. Действительно, Страхов был в более тяжелом духовном состоянии, чем Толстой, и Оптина его не интересовала: он был просто попутчиком любимого им писателя, произведения которого хвалил и разбирал в своих статьях в толстых журналах. Тогда около двух лет Толстой делал попытки заставить себя верить в Бога, ходил в храм, соблюдал посты. В 1879 году наступил перелом — он погрузился в критику Церкви и начал сочинять свою веру, которую потом назвали «толстовством».

В июне 1881 года он пришел в Оптину пешком в сопровождении яснополянского учителя Д.Ф. Виноградова и слуги. «Отрадные впечатления на этот раз были вызваны путешествием, дорогой, а не монастырем, — пишет литературовед В. Котельников. — Совсем иными глазами смотрит теперь Толстой на пустынь, на старца: его раздражает “болезненная” вера “бедного” отца Амвросия; и в старце, и в других монахах он находит суетность, грубость, он обвиняет отца Ювеналия (Половцева) и старца в непонимании Священного Писания. И все же в заключение этого посещения он сказал услышанные несколькими лицами слова: “Этот отец Амвросий совсем святой человек”. Еще более непримиримо был настроен Толстой в свой приезд в феврале 1890 года. Не столько пустынь, сколько старые монахи и сам отец Амвросий вызывали беспощадное его осуждение»293.

В дальнейшем Толстой приезжал в Оптину в 1896 и 1910 годах.

Фёдор Михайлович Достоевский побывал у старца Амвросия в июне 1878 года. Он ездил в Оптину с Владимиром Сергеевичем Соловьёвым, известным философом. Весной этого года Достоевский пережил тяжелую утрату — похоронил скончавшегося во время припадка эпилепсии своего трехлетнего сына Алексея. Жена писателя, Анна Григорьевна, писала в своем дневнике: «Чтобы хоть несколько успокоить Фёдора Михайловича и отвлечь его от грустных дум, я упросила Вл. С. Соловьёва, посещавшего нас в эти дни нашей скорби, уговорить Фёдора Михайловича поехать с ним в Оптину пустынь, куда Соловьёв собирался ехать этим летом. Посещение Оптиной пустыни было давнишнею мечтою Фёдора Михайловича»294.

Они отправились 23 июня. В Оптиной пробыли двое суток. На обратном пути Фёдор Михайлович навестил в селе Прыски близ Оптиной своего давнего знакомого (они были связаны по делу Петрашевского) помещика Н.С. Кашкина. «С тогдашним знаменитым старцем отцом Амвросием, — писала А.Г. Достоевская, — Фёдор Михайлович виделся три раза: раз в толпе, при народе, и два раза наедине — и вынес из его бесед глубокое и проникновенное впечатление. Когда Фёдор Михайлович рассказал старцу о постигшем его несчастии и о моем слишком бурно проявившемся горе, то старец спросил его, верующая ли я, и когда Фёдор Михайлович отвечал утвердительно, то просил его передать мне его благословение, а также те слова, которые потом в романе (“Братья Карамазовы”. — Сост.) старец Зосима сказал опечаленной матери. Из рассказов Фёдора Михайловича видно было, каким глубоким сердцеведцем был этот всеми уважаемый старец»295.

В 1878–1880 годах Достоевский писал свой последний роман «Братья Карамазовы», в котором так или иначе отозвались некоторые моменты оптинской жизни, но все — в переработанном и приспособленном к художественным авторским задачам виде. От духа оптинского в романе не осталось ничего. К.Н. Леонтьев в 1885 году писал: «Я готов верить, что, поживи Достоевский еще два-три года, он еще гораздо ближе, чем в “Карамазовых”, подошел бы к Церкви и даже к монашеству, которое он любил и уважал, хотя, видимо, очень мало знал и больше все хотел учить монахов, чем сам учиться у них»296.

Полемизируя с речью Достоевского о Пушкине, находя более верного и православного в речи на том же пушкинском празднике (открытия памятника Пушкину в Москве в мае 1880 года) К.П. Победоносцева, Леонтьев писал: «Во-первых, в речи г. Победоносцева Христос познается не иначе как через Церковь: “Любите прежде всего Церковь”. В речи г. Достоевского Христос, по-видимому, по крайней мере до того, помимо Церкви, доступен всякому из нас, что мы считаем себя вправе, даже не справясь с азбукою катехизиса, то есть с самыми существенными положениями и безусловными требованиями православного учения, приписывать Спасителю никогда не высказанные Им обещания “всеобщего братства народов”, “повсеместного мира” и “гармонии”»297.

Константин Николаевич Леонтьев отметил тут главное: художник в душе Достоевского слишком доверил своим чувствам, своему вкусу, мыслям, желаниям, своей писательской фантазии. Тем не менее, любовь к монастырям и монашеству в «Братьях Карамазовых» высказана с очевидностью. Пусть старец Зосима не похож на оптинских старцев, пусть во всех разговорах героев романа слишком много экзальтации, но светский читатель, особенно сочувствующий православной вере, однако еще не нашедший к ней пути, находит на страницах «Карамазовых» для себя много убедительного, направляющего к путям истинным. Много было людей, пришедших к вере через чтение этого произведения Достоевского, но потом, укрепившись в церковной жизни, оставивших его как пищу «жидкую» (первоначальную) и перешедших к «твердой» — к Священному Писанию, творениям святых отцов, к осмысленному слушанию богослужения. В 1887 году Леонтьев писал из Оптиной поэту А.А. Александрову, что «надо доходить скорее до того, чтобы святой Иоанн Лествичник больше нравился, чем Ф.М. Достоевский»298.

Константин Николаевич Леонтьев, врач, дипломат, а как писатель — романист, публицист, философ, проведший молодые годы на службе в Турции, еще в детстве побывал в Оптиной пустыни (он родился в 1831 году). Кудиново, родовое имение Леонтьевых находилось в Калужской губернии, в Мещовском уезде. После одной из поездок еще в детстве в Оптину он сказал матери: «Вы меня больше сюда не возите, а то я непременно тут останусь». Мы теперь знаем, что это слова будущего тайного монаха, духовного сына старца Амвросия.

Жизнь Леонтьева была полна страстей и неожиданных поворотов, но тайное его стремление к Богу росло. В 1871 году он, во время тяжелой болезни, дал обет постричься в монахи и в связи с этим приехал на Святую гору Афон. Афонские старцы отговорили его от этого шага, посоветовали выждать время. В 1874 году он был в Оптиной у старца Амвросия и передал ему письмо от афонских старцев Иеронима и Макария, а также дщицу в сребропозлащенном окладе с множеством святых мощей. Он пробыл в Оптиной с 16 августа по 4 сентября (как и отмечено в Летописи скита). Познакомился с отцом Климентом (Зедергольмом). И этот заезд оставил в нем глубокий след… Потом он здесь был в 1875, 1877299, 1879 годах, живя уже по три-четыре месяца. Он уже думает «свить себе последнее гнездо здесь, в Оптиной». Осенью 1880 года он жил в келии покойного отца Климента. Здесь же провел все лето в 1886 году. Осенью 1887-го поселился в Оптиной более основательно, в большом доме у стен обители, куда привез из Кудинова обстановку и библиотеку.

Здоровье Леонтьева к этому времени сильно испортилось. Как он пишет, «раны на ногах, опять кашель и отек ног… ни в церковь, ни вообще на воздух». 7 ноября этого года он описывает этот дом: «За Оптинской оградой есть большой каменный двухэтажный дом, просторный, теплый, удобный; одним фасадом он обращен на те “широкие поля” с рощицами, строениями и овражками… другим — на монастырский лес и небольшой сад; он принадлежит к этому дому… Я отделал его заново по своему вкусу, очень недорого, и всем нравится. Старая мебель… портреты родных, большей частью умерших… кабинет особо (с видом на поля)… Монастырь близко, дома жизнь вроде помещичьей; всенощные служат и часы читают в доме, монахи посещают, родина (Калужская губерния!); летом природа прекрасная — лес, река, луга большие… и, наконец, возможность писать, что хочу»300. Леонтьев работает над статьями и ведет обширную переписку с родными, друзьями, литераторами. Бывали и такие случаи, когда он писал письма религиозно-православного характера по благословению старца Амвросия (что и отмечалось в конце письма).

Священнику отцу Иосифу Фуделю Леонтьев пишет 1 марта 1889 года, приглашая его к себе погостить: «Здесь летом можно познакомиться с людьми всякого рода, начиная от сановников и придворных до юродивых и калик перехожих! Только, разумеется, надо пожить, а не мелькнуть на недельку. Здесь от мая до октября жизнь несравненно полнее, разнообразнее и поучительнее, чем жизнь в столичном все том же ученом, среднем и литературном кругу. В Оптиной летом, особенно если взять ее вместе с Козельском, соседними деревнями и помещичьими усадьбами, с богомольцами как знатными, так и простыми, видишь в сокращении целую Россию, понимаешь, как она богата»301.

30 мая того же года в письме к О.А. Новиковой Леонтьев писал: «Здесь русский дух! Здесь Русью пахнет, — и во многих отношениях Русью очень старой даже, до сих пор еще благополучно отстаивающей себя от России новой, либеральной и космополитической, от мерзкой России пара, телефонов, электрического света, суда присяжных, пиджака… У меня совсем особая при монастыре небольшая усадьба; просторный двухэтажный старый дом, построенный уже давно одним набожным барином, здесь и умершим…302 Ничего и никого, кроме зелени и леса, не вижу, и ничего, кроме пения птиц, не слышу… Я один на свою долю занимаю наверху четыре комнаты с прекрасными видами из окон (даже и зимой)… Зимой, так как я не выезжаю, у меня в доме служат часто всенощные и часы. Говею четыре раза в год»303. 3 мая Леонтьев пишет А.А. Александрову: «Я думаю о переходе в ограду, в скит или монастырь»304. Главное для него здесь — старец, и вот он пишет с тревогой: «Конечно, пока отец Амвросий жив, он все будет озарять и согревать — но ведь ему 79-й год!»305.

В этом доме посетил Леонтьева Великим постом 1890 года Л.Н. Толстой, с которым он был хорошо знаком. Леонтьев выступал в печати с отзывами о его произведениях. В письме от 10 декабря 1890 года он пишет: «Мне теперь привезла на днях одна молодая помещица его “евангелие” (рукописное, конечно). Она давно его приобрела, но боится без моей помощи с ним ознакомиться… Я начал было его, но скоро соскучился, увидавши с первых страниц, что это весьма известная и не новая проповедь “всечеловеческой любви” как “искусства для искусства”, без всякой надежды на помощь и награду свыше, ибо особого Бога (как он говорит) нет; однако положил себе уроком дочесть до конца понемногу этот преступный и пошлый бред зазнавшегося и избалованного человека, который, видимо, верит в какую-то святость собственных наклонностей и мыслей… Он бы ходил и по всем деревням, убивая веру мужиков, если бы не знал, что ему не даст полиция этого делать! А где может — делает. Был ведь он и у меня прошедшим Великим постом. Просидел часа два, проспорил: был очень любезен, обнимал, целовал, звал: “Голубчик Константин Николаевич!”… Под конец свидания и беседы я сказал ему: