"Фантастика 2023-49. Компиляция. Книги 1-13

РЕПНИН (2)

Встреча директора «Премьера» господина Ользенского со связником Хурра-Бина действительно состоялась ровно в полночь под Столыпиной, а дальше проследить за «шерстяным» было делом техники.

К штаб-квартире сноу-менов капитану Репнину пришлось пробираться через вполне революционные баррикады, сложенные из набитых металлоломом, камнями и кирпичом мусорных баков и контейнеров. Конечно, в природе существовал и «парадный» въезд, но Репнин предпочел подольше оставаться незамеченным.

Шел он на дело один, боясь спугнуть «шоблу». Одет был в гражданское – джинсы, свитер, кепку и кроссовки. Подобную вылазку капитан предпринял против всех правил. «Авантюра – любимое занятие господина Репнина», – говорили в префектуре. Там терпеть не могут самодеятельности. Впрочем, не только из-за этого Валера до сих пор застрял в капитанах. Порой он рубил правду-матку, а кому она по нраву?..

Жена часто просила его не высовываться, но тщетно. Каждый раз Валерий давал ей клятвенное заверение, а потом… Уж что-что, а клясться капитан всегда умел лучше всех: слова были убедительны, интонации проникновенны, выражение лица способно вышибить слезу из камня. Но сам-то он прекрасно сознавал, что всего лишь вешает лапшу на уши, и мысленно скрещивал пальцы, считая себя скорее игроком, чем клятвопреступником. Не мог ведь Репнин по-другому, не умел, да и не хотел. По инструкции – только в гроб ложиться, да и то не залезть будет…

Сноу-мены, или «шерстяные дети», представляли собой очередное поколение протеста по аналогии с легендарными теперь хиппи, битниками и панками. На сей раз они сменили (а вернее, оттеснили на второй план) «деревяров-колод-ников», пожалуй, одну из самых безобидных, хотя и весьма шумных групп. Сноу-мены, как уже можно догадаться, работали под йети: выбривали голову, оставляя короткую шерстку и покрашенные в серо-голубоватый цвет гребни; в этот же цвет красилась и буйная растительность на груди, спине и под мышками (у кого она была). Наиболее рьяные из числа безволосых наклеивали себе на тело окрашенную шерсть или даже целые куски шкур. Вид у «шерстяных» был по-своему потешный, повадки явно хулиганские, а порой так и просто бандитские.

Валерия засекли, когда он уже битых полчаса простоял у окон полуподвала, подглядывая сквозь пыльные и слегка запотевшие стекла.

Капитан до сих пор не видел сноу-менов «женского полу», но вот теперь удостоился – зрелище, надо сказать, было прелюбопытное. Прически аналогичны мужским, сиреневато-серебряные тени у глаз и такая же помада, голые груди тускло-стального цвета, меховые юбочки, надежно закрывающие срамные места – никакого разврату; ну а ноги отсюда было не разглядеть. И эти девчоночки лет пятнадцати-двадцати от роду довольно бодро выплясывали под монотонную мелодию каких-то языческих народов, изливаемую мощными колонками допотопного японского магнитофона, – пытались расшевелить еще не отошедшую от бодуна публику.

Судя по всему, в обиталище «шерстяных детей» было неплохо натоплено. Сноу-мены возлежали на разнокалиберных шкурах, раскиданных по всему пространству полуподвала, – от кроличьих до медвежьих и лосиных, от белоснежных до угольно-черных – и предавались всяким нехорошим излишествам. Впрочем, некоторые просто дремали.

А когда магнитофон захрипел и отрубился, одна из девочек – судя по всему, здешняя примадонна – вдруг запела безо всякого музыкального сопровождения. Пела она, промежду прочим, вполне профессионально – по крайней мере, ничуть не хуже певички из кафе «Премьер». У нее было чуть-чуть хрипловатое меццо-сопрано.

Йети, йети! Ни за что на свете
Не расстанусь я с тобой!
Будет небо черным, будет солнце черным,
Кровь зато уж станет голубой!
Йети, йети! Шерстяные дети
Будут от тебя, ты – мой дружок!
Йети, йети! Гималайский мишка!
Съешь меня, я – твой пирожок!

Публика издала дружный вопль восторга, от которого задрожали окна, впрочем, как показалось Репнину, восторгались они вовсе не песней, «знакомой до слез», а самой примадонной.

– Ты… хм… чего здесь делаешь, дядя?! – прервал процесс наблюдения чей-то грубый голос.

– Я ищу Хурра-Бина, – невозмутимо ответствовал капитан.

– Хурра-кого?

– Не валяй ваньку, мохнатый. Считаю до трех… – Репнин сурово нахмурил брови.

– А что после «трех»? – поинтересовался сноу-мен. Он, конечно же, ничуть не испугался, так как был на голову выше, много тяжелее и шире в плечах.

Капитан не представлял, чем таким можно вывести из себя косматого громилу, – ткнул, что называется, пальцем в небо, но, похоже, попал в точку:

– Лишишься невинности. Тот аж в лице переменился.

– Да я тебя, людер!.. – Замах был слишком медленным, и Репнин не только успел успокоить «шерстяного» коротким хуком слева, но и даже почесать у себя за ухом. Охранник завалился мордой в куст лебеды, выросшей на шлаковой куче, зарычал угрожающе, но подниматься что-то не спешил.

– Ты почто моих братьев трогаешь?! – проревел здоровенный детина, выбравшись из подъехавшего в этот момент пикапа. Был он еще здоровеннее поверженного сноу-мена.

Одет был вожак в незастегнутую кожаную куртку, кожаные штаны и мокасины. Голую грудь его покрывала седая шерсть. Хоть тут без бутафории!.. Гребень из столь же натуральных седых волос украшал массивный, почти кубический череп. Глубоко посаженные глаза – в черных полукружьях – смотрели настороженно, в них несомненно отражался ум, коим явно не блистали задержанные полицией сноу-мены.

– Я пришел поговорить с вами, господин Бингрелов, И поговорить пока что по-хорошему, – сказал капитан, фехтуя взглядами с вожаком.

Хурра-Бин поморщился. Видно, «мирская» фамилия чрезвычайно раздражала его. Кисло-перекошенная физиономия вожака так и просилась быть запечатленной на века.

– Пошли в берлогу, – наконец разродился он. – Там найдется тихий закуток… – И, бросив презрительный взгляд на все еще копошащегося в жухлой лебеде охранника, пошагал к узкой двери полуподвала. Вниз вело четыре ступеньки. Проходя в дверь, Хурра-Бину пришлось нагнуть голову.

Освещалось логово толстенными свечами, помещенными в огромные латунные канделябры грубой работы, а также парой напольных ламп с сетчатыми металлическими колпаками. По стене проходила здоровенная труба парового отопления – именно она и была источником жизни. Запахи тут стояли тяжелые, но не смертельные. Сноу-мены явно страдали от похмелья и не менее явно, не злоупотребляли регулярностью мытья. Клеенные на грудь шкуры, возможно, и вовсе нельзя было мочить, а кожа под ними, без сомненья, прела…

«Шерстяные дети» встретили появление Хурра-Бина громкими шлепками по обнаженным частям тела. А вот в Исламской Конфедерации лидеров приветствуют ударами ладоней по крышкам парламентских или министерских столов. Всего один эволюционный шажок остался им до наицивилизованнейшего хлопанья в ладоши.

Вожак бросил безразличный взгляд на «стадо» и прошествовал в глубину помещения – прямо за сцену. На чужака сноу-мены, кажется, вовсе не обратили внимания, ведь вел его сам.

Закут был оборудован звукоизоляционной керамической плиткой и явно предназначался для конфиденциальных бесед и секретных переговоров. Хурра-Бин цлотно закрыл за Репниным дверь.

– Что будете пить?

Капитан разглядел в углу, рядом с сейфом, здоровенный бар.

– На службе не употребляю, – отрезал он.

– Я так и думал. – Вожак уселся на кучу шкур в углу комнаты, указал рукой на низенький пуфик. – Присаживайтесь, коп.

– И на том спасибо.

– Значит, пришли защищать «Премьера»… – пробормотал вожак и налил себе полстакана из какой-то пузатой бутылки. – Совсем кислород нам перекрываете…

– Ну, в том, что с «шерстяными» никто не хочет иметь дела, виноваты только вы сами. Вы же всех за горло норовите взять…

– Это уже лирика. У вас есть что сказать по существу?! – с внезапной злостью вдруг рявкнул Хурра-Бин. – Если нет, то милости пр-рошу!

– Я не советую вам тусоваться в «Премьере», господин Бингрелов. Первая же расколотая о стену тарелка или сломанный стул – и все чохом отправитесь на пятнадцать суток. Ну а без погромчика вы же никак не сможете обойтись… – Репнин спокойно смотрел в глаза вожаку, выдерживая его сверлящий взгляд.

– Не тронь дерьмо – не завоняет, – наконец выцедил сквозь зубы Хурра-Бин.

– Я не понял: это что, угроза? Или акт самокритики? – нехорошо улыбнувшись, поинтересовался капитан.

– А понимай как знаешь, коп. – И вожак, резко поднявшись на ноги, распахнул дверь. Жест его был совершенно недвусмысленным.

– Мое дело – предупредить, – пожал плечами Репнин и вышел в залу.

– А мое – наплевать на ваши угрозы, – оскалился Хурра-Бин и даже слегка присел, раскорячив ноги. – Обратную дорогу помнишь или проводить?..

В песнях и танцах, судя по всему, наступил перерыв. «Девочки» разносили всем желающим тарелки с жареным мясом.

И тут один из сноу-менов, сидящий у самой сцены, вдруг ни с того ни с сего завалился на спину, изо рта у него пошла пена. Глаза закатились, руки слепо зашарили вокруг, согнутые ноги заскребли пол.

Валерий успел подумать: «Доигрался в йети, придурок!», а потом началась паника. Волна необъяснимого ужаса накатилась на обитателей полуподвала. «Девочки» завизжали. «Шерстяные дети» бросились кто куда, спотыкаясь о шкуры, роняя светильники, сбивая друг друга с ног. Настоящее смертоубийство происходило в дверях, где в ход пошли кулаки и канделябры, как будто сноу-мены бились за место в шлюпках на тонущем корабле.

Свихнувшийся сноу-мен издал один протяжный, совершенно нечеловеческий, душу вынимающий звук – то ли вой, то ли вопль. Но дело было не в нем: капитан прекрасно знал, что «шерстяные» мастерски умеют подражать звериным крикам – это для них совершенно привычное занятие, своего рода народное искусство. Ужас возникал ниоткуда и гнал людей наружу.

Репнин вырвался из полуподвала одним из самых последних. Сила воли, видно, была побольше, а давиться в дверях – никакого желания. Несколько пострадавших в драке ползли или ковыляли к выходу. Валерий помог какой-то девушке выбраться на улицу, но вернуться за отставшими у него уже не было сил. Пот стекал со лба, заливая глаза, рубашка на спине и груди промокла насквозь. Руки едва ли не первый раз в жизни дрожали противной мелкой дрожью.

Некоторые «шерстяные» уже унесли ноги совсем, другие остановились неподалеку от здания, утираясь, сплевывая и с опаской поглядывая на двери, – взъерошенные и затравленно озирающиеся, похожие на побитых собак. Сам Хурра-Бин, подобно истинному капитану, покинул «судно» после всех – вытащил на кучу шлака двоих полуживых от страха «детей» и рухнул, быть может, даже потеряв сознание. Слишком уж сильна была нервная перегрузка.

Минут через пять, когда вожак пришел в себя и начал обходить поредевшие ряды соратников, ободряя или, напротив, стыдя сноу-менов, капитан набрался решимости и заглянул в двери полуподвала. Он ожидал, что невидимая сила мгновенно ударит его в самое незащищенное место и свалит с ног, бросит назад – к перепуганным «шерстяным», но ничего этого не произошло. Страха больше не было.