"Фантастика 2023-49. Компиляция. Книги 1-13

2

Руф открыл глаза.

Это далось ему нелегко, будто он поднимал не веки, а отяжелевшие кровоточащие обрубки, и каждый миг отзывался в нем острой болью, непривычными ощущениями и — удивлением.

Ведь Руф очень хорошо помнил, что умер.

Болело все тело. Особенно докучал хребет, горевший огнем, и грудь, в которой переворачивалось что-то колючее и громоздкое при каждом вдохе и выдохе. Немилосердно ныла голова.

При все этом лежать оказалось на редкость уютно и даже приятно, словно он парил, подвешенный в облаке легкого пуха, и уставшее, измученное тело не испытывало ни малейшего неудобства. Болело — да. Но ничего не давило, не мешало, не упиралось в спину или бока.

Кроме того, не было жара или озноба. Легкая прохлада окутывала его с ног до головы, и это состояние никоим образом не вязалось с пережитыми мгновениями умирания.

Он очень хорошо помнил, как вошел ему в спину острый клинок раллодена. Звук был отвратительный, словно трещала толстая ткань и чавкала влажная земля…

Помнил страдальческое лицо Килиана, которому наверняка было больнее, чем тому, кого он убивал предательским ударом…

Впрочем, почему предательским? Он знал, что происходит за его спиной, и был согласен с этим. И Килиан знал, что он все понимает и что согласился. Иначе все было бы по-другому: он, Руф, равнодушно (или не равнодушно) глядел бы, как корчится на земле его брат и как с каждым словом выплескивается из умирающего темная кровь и вздуваются под носом красные пузыри…

Помнил, как широким густым потоком вытекала из него жизнь, как немело тело, как члены цепенели и на веки опускалась свинцовая тяжесть.

Сон.

Вечный сон.

/Он должен был сбросить меня вниз, в пропасть. У него не было другого выхода. Иначе меня нашли бы с такой неудобной раной и Килиана замучили вопросами. Он не мог не подумать об этом… А после падения с такой высоты я уже не мог выжить, даже если допустить, что я выжил бы после такого удара. Может, ему кто-то помешал? /

И Руф Кайнен вопреки всему ощутил острую тревогу за брата — жив ли он? Что с ним? Ненависти не было, равно как и желания отомстить. Он сам не хотел сопротивляться и принял как должное жестокое, но неизбежное решение Килиана — теперь уже неважно почему. Нынешний Руф почти не помнил причин, по которым согласился умереть.

/И все-таки интересно, что со мной случилось и где я сейчас./

Совсем рядом, где-то возле уха, послышался странный звук — нечто среднее между сопением и тихим свистом. Затем Руфа посетила мысль:

/чужая мысль/

— Ну, как ты, человек? Тебе лучше? Возможно, что на самом деле фраза была составлена как-то иначе, но человек услышал именно это.

«Мне больно, и, значит, я жив. Это уже немало», — подумал он, пытаясь одновременно с этим разлепить пересохшие губы.

— Не мучь себя. Мне не нужно слышать твой голос, — сказал незримый собеседник.

Крохотные (пальчики? ручки? лапки?) засуетились по его несчастному телу, совершая массу беспорядочных, с точки зрения Руфа, движений.

— Твои раны заживают. Но вы, люди, очень хрупкие существа, поэтому я не могу предвидеть, как долго продлится моя работа по починке тебя.

/Выздоровление…/

Он попытался подсказать нужное слово, однако собеседник возразил:

— Ты не умеешь сам затягивать раны — тебя нужно чинить. Но я начну изучать тебя и постигну тайны твоего строения. После этого я смогу точнее рассказать тебе о будущем твоего тела.

«Кто ты?» — подумал он.

Существо уже шелестело и шуршало в изголовье:

— Шетшироциор.

И перед тем как уплыть в забытье, Руф подумал, что это слово ему не совсем незнакомо…

Оказалось, что он видит в темноте гораздо лучше, чем прежде.

Затем Руф с некоторым изумлением обнаружил, что его тело, несмотря на боль, существует отдельно от него. Он не чувствовал ровным счетом ничего — ни голода, ни естественных потребностей. И от этого ему стало не по себе, будто он взял чужую вещь без спроса и теперь пользовался ею. Но ведь настоящий хозяин может в любую минуту предъявить свои права…

Шетширо-циор явно приходил не один. За ним перемещались, немного ниже того места, где покоилось тело человека, несколько неярких пятен желтовато-зеленого рассеянного света. Скорее всего их кто-то приносил, но Руф не тревожил своего посетителя глупыми расспросами.

Чем освещают это странное место — не самое непонятное в его жизни.

/Где бы я ни был, меня лечат. Нужно набираться сил. Чем необычнее и неожиданнее будет ответ на главный вопрос, тем больше их понадобится, чтобы продолжать жить.

Нужно привыкнуть к тому, что я умер. И мне до меня вчерашнего просто не может быть дела. Какое мне дело до погибшего под Каином молодого воина?/

Время текло мимо Руфа, не задевая его, и только регулярные появления шетширо-циор являлись доказательством того, что он существует. Обычный человек начал бы в такой обстановке сходить с ума. но юноша с его ледяным спокойствием, которое не раз изумляло и даже раздражало соплеменников, не терзал себя неразрешимыми вопросами.

Некогда он сумел достойно принять смерть.

Сейчас оказалось, что он может так же достойно принять и неведомо кем подаренную жизнь.

Он понимал, что не хочет есть, и не требовал еды, хотя само состояние казалось ему весьма непривычным.

Он не испытывал жажды и потому никогда не заговаривал с посетителем о воде, хотя и не мог вообразить, что так изменило его.

Он почти ничего не видел во тьме, где постоянно пребывал, однако сумел внушить себе, что бесполезно требовать света у своих гостеприимных хозяев (хитрых тюремщиков?), раз уж они сами его не оставляют.

Оказалось, что его поведение оценили.

— Ты спокоен, человек, — заметил однажды врачеватель. — Это нас радует, но и удивляет. Ты хочешь задать какие-нибудь вопросы?

— Конечно хочу, — сказал Руф, не желая обидеть собеседника. Кроме того, естественно было бы проявить любопытство — вот он и проявил его.

На сей раз, отвечая, он воспользовался голосом, и негромкое эхо подхватило его слова, исковеркало их и протащило дальше, вглубь (пещеры? коридора? зала?). Ему не понравилось, как прозвучал слабый и неровный голос со срывающимися интонациями. Это было неуместно.

— Спрашивай, — сказал шетширо-циор, ловко переворачивая безвольное тело, и мелкие уколы в области лопаток подсказали Руфу, что именно там рана выглядит хуже всего. Затем он ощутил себя шелковым ковром, который штопают тончайшей нитью, стягивая рваные края уродующей его дыры.

— Как мы с тобой разговариваем?

— Просто, — отвечал врачеватель. — Я вижу твои мысли, ты видишь мои. Потом наш разум переводит эти мысли в знакомые нам слова. Я не произношу ничего похожего на то, что ты слышишь, и даже не знаю, что именно представляется тебе. Но это не важно. Важно, что мы вполне способны понять друг друга. Еще что-нибудь?

— Где я?

— Это ты узнаешь, когда твое тело будет в совершенной форме.

Когда шетширо-циор удалился, Руф хотел было внимательно изучить себя и пространство, где оказался, однако вместо этого ощутил острый и внезапный приступ тоски по Каину — если быть предельно честным, то по Уне и Аддону.

Мысль о них вызывала в его душе боль гораздо более сильную, нежели раны на неподвижном теле.

В уголках глаз появились капли соленой влаги: вероятно, при таком слабом освещении они слезились. Другого объяснения Кайнен не видел.

Времени он не чувствовал. Боль на сей раз была значительно слабее. Себя самого по-прежнему ощущал парящим в шелковистом прохладном потоке воздуха. Руф не заметил, как крепко заснул.

На следующий день

/неважно — день, или ночь, или вообще прошло несколько мгновений. Но нужно же как-то отсчитывать время. И поэтому каждое посещение шетширо-циор буду считать днем, решил Руф и остался доволен этим выводом/

глаза, открылись легко, и человек впервые увидел того, кто разговаривал с ним.

Это было чудное существо, более всего похожее на личинку-переростка длиной в два локтя и толщиной с бедро взрослого мужчины. Тельце «личинки» было пухлым и будто бы перетянуто веревочками через каждую ладонь. Все оно было сплошь покрыто мягкими шерстинками более темного цвета. С одного конца на тельце было утолщение, на котором Руф разглядел два больших — размером с женский кулачок — сверкающих черных глаза и россыпь глазок поменьше, заходящих на затылочную область. Хотя как такового затылка у шетширо-циор, конечно, не было.

Вдоль всего тельца у существа торчали маленькие ножки, снабженные крохотными коготками. Никаких серьезных ран таким оружием нанести было невозможно. Однако Руф хорошо помнил их легкое прикосновение и по достоинству оценил, как ловко управляется шетширо-циор со своими неуклюжими и неразвитыми на первый взгляд конечностями.

— Ты удивительный человек, — серьезно сказала «личинка». — Теперь мне понятно, отчего ты стал Избранником. Твои мысли выглядят совершенно иначе, чем мысли любого подобного тебе существа.

/Похоже, там мелькнуло слово «уродам, но он вовремя заменил его на нейтральное «существа./

Руф дал бы руку на отсечение, что человек в этой ситуации смущенно склонил бы голову и покраснел. Шетширо-циор сделал неуклюжее и смешное движение нижней частью пухлого туловища.

— Ты имеешь право рассказать мне о том, кто такой Избранник и кто его избрал?

— Имею. Но не стану этого делать, потому что есть другие, те, кто сумеет объяснить это быстрее и точнее, чем я. Я — Созидатель. Мое дело создавать совершенные по форме предметы или чинить те, форма которых нарушена по разным причинам. Твое тело повреждено, и я воссоздаю его. Но, — поспешно помыслила «личинка», — я всего лишь садовник, который поливает цветок, созданный Творцом.

Слушай, Избранник, а что такое — шадофнихх?

Руф не удержался и захохотал.

Тело отзывалось на смех сильной болью, однако он удивленно заметил, что не чувствует того зуда, который обычно возникает в местах заживающих ран.

— Что ты делаешь? — переполошился шетширо-циор. — Тебе не должно быть так плохо…

— Я смеюсь, — отвечал Руф.

С него сошло семь потов, пока он придумал, как показать новому знакомому, что такое веселье и отчего в подобных случаях человек реагирует смехом.

Созидатель волнообразно шевелил конечностями, двигал мощными жвалами и даже несколько раз издал тихий писк, что было проявлением очень сильных эмоций. Он схватывал мысли, что называется, на лету, но многие понятия были настолько чуждыми для него, что несчастное создание переспрашивало по нескольку раз. Положение усугублялось тем, что, как выяснилось, Руф совершенно не контролировал свои мысли — и шетширо-циор слышал их многократно отраженными. Он довольно быстро запутался в шквале новых образов, а объяснять, что к чему, пришлось долго.

Но Руф был только рад этому. Его утешала возможность договориться даже с таким непохожим на человека существом. И он понимал, что это состояние внушено ему извне, кем-то могучим и мудрым, и был спокоен. Он не тревожился за свою дальнейшую судьбу, будто бы давно уже ждал чего-то подобного и оно наконец свершилось.